Русская служба - Зиник Зиновий Ефимович
Один из сотрудников Русской службы Би-би-си был выпускником Суворовского училища и победителем военно-спортивных состязаний в юности. При всем своем армейском опыте, он, за десятилетия жизни в Лондоне, так и не распознал главного секрета обращения англичан с огнестрельным оружием, который пытался донести до сведения государя Левша, вернувшись в Россию из Англии: «Англичане ружья кирпичом не чистят». Наш суворовец был одержим чистотой иного оружия: русского языка. Его главной заботой была безупречность и правильность русской речи работников Би-би-си. Он не появлялся в студии без словаря ударений, затевал споры о том, как правильней — фено́мен или феноме́н? Он расставлял штрихами ударения, согласно словарю, во всех радиоскриптах (заранее отпечатанных текстах передач), которые попадались ему под руку: ведь без этих ударений диктор может спутать за́мок и замо́к! Даже те, кто с ним соглашался, избегали работать с ним в одну смену и старались избавиться как можно быстрей от его присутствия в студии.
Наверное, его и следует считать прототипом моей радиоверсии гоголевского Башмачкина в романе. Мой герой-умелец, оказавшись в Лондоне, выстригает бритвой и заклеивает орфографические ошибки в текстах радиопередач точно так же, как он привык это делать, подготавливая в Москве тексты докладов министерскому начальству. В свои двадцать с лишним лет в Москве, я год провел на службе в загадочном научном институте под названием «Кибернетика сельского хозяйства» в высотке у Красных Ворот. Там я и ознакомился с техникой подготовки красиво оформленных псевдонаучных отчетов. Мой главный герой надоедает всем сотрудникам Иновещания, разоблачая у своих коллег орфографические ошибки. Но орфографических ошибок в эфире — в звуке — не бывает. Скрипты зачитываются, а не публикуются в эфире. Эфир не нуждается в корректорах. Впрочем, и это не совсем верно.
Первое поколение сотрудников Русской службы Би-би-си и других радиостанций говорило на нескольких языках, все языки путая. Старорежимная сотрудница Соня Хорсфол называла студию с радиопультами «тонмейстерской». Балетная критикесса Нина Дмитриевич (родственница легендарного цыганского певца Дмитриевича в Париже) смело замешивала англицизмы в архаику дореволюционного русского. Ее переводы издевательски цитировались коллегами — например, ее монархический пассаж: «Королева Виктория вошла в гавань, обнаженная по ватерлинию». Этот англизированный русский и смесь французского с нижегородским обогащались смешными оговорками в прямом эфире, вроде «советское урководство» или «киссия миссинджера» вместо «миссии Киссинджера». Были и опечатки вроде «президент Садата Египт». Одна из машинисток Русской службы, печатавшая под диктовку сводку новостей в переводе, позаботилась об англизированной версии произношения одного из африканских государств. Так в тексте возникла страна Зимбабуэ. На этом названии споткнулся не один диктор, пока не догадались, что речь идет о Зимбабве.
Этот гибридный англорусский язык меня заинтриговал — это было почти джойсовское новаторство, российская версия поминок по Финнегану, где тридцать три языка Всемирной службы Би-би-си порождали среди сотрудников радио странный вербальный замес. Этим новоязом и волапюком и заговорил мой герой Наратор-новатор. В его русско-английских вывихах слышится эхо неологизмов лесковского Левши — с графом Кисельвроде и Аболоном Полведерским, с горячим студингом, грандеву с нимфозорией и часами с трепетиром. Мой герой, как Левша, ловко русифицирует английские слова и названия. Warren Street переименована у него в уме в Ворон-стрит, а Leicester Square — в Клейстер-сквер. Thank you превращается в Сеньку. Не говоря уже о заумной русифицированной версии английского сослагательного или «будущего в прошедшем» вроде «будучи был неживым» — от английского would have been. Я понял, что происходящее должно восприниматься глазами именно такого рассказчика, с его искалеченным англорусским, изрекающим языковые премудрости вроде лесковского Левши, с его сдвинутым видением Англии. Покровители и попечители моего недалекого умом Наратора ждут от него мудрых афоризмов в духе героя американского романа Being There («Присутствуя там»), где садовника, с его рассуждениями про почву и корни, принимают за мудрого политического пророка. Роман был бестселлером тех лет — недаром в фильме Уоррена Битти роль Зиновьева (соратника Троцкого) сыграл сам автор, польско-американский писатель Ежи Косински.
В бутафорском прошлом из фильма о революционной России мой герой обретает реальное чувство истории. Но в революционной сутолоке среди статистов теряет свой зонтик. Этот зонтик с автоматической кнопкой — его служебное «я» — был юбилейным подарком Наратору в день его сорокалетия от сослуживцев, то есть единственной реликвией его прошлой жизни. Без зонтика он — вообще никто. И с этим мой герой смириться не в состоянии. Игрушка, казалось бы, в руках истории, проживший всю жизнь бессознательно, как в дреме, Наратор вдруг просыпается с осознанием собственной индивидуальности, неповторимости среди толпы, именно потому, что у него отобрали заурядный предмет, благодаря которому («зонтик — как у всех») он с этой толпой надеялся слиться.
По сути дела, весь мой сюжет — это поиски утраченного зонтика. Я знал, что без зонтика мне в этой истории не обойтись. И что зонтик мой герой потеряет. Не только потому, что зонтики — часть английской мифологии и, согласно этому мифу, зонтики созданы для того, чтобы их терять. Зонтик — это еще и неизменный атрибут клоунады, жонглеров и фокусников, не забывая, конечно, его фаллической символики. Зонтик, где внутри был спрятан кинжал, всегда фигурировал еще и в шпионских историях. И не только в фильмах о Джеймсе Бонде. В 1978 годy сотрудники Всемирной службы Би-би-си (BBC World Service) узнали о еще одном зловещем использовании зонтика.
Русская служба занимала большую часть пятого этажа здания Bush House (Буш-хаус). Место действия моей истории — здание Всемирной службы Би-би-си — заслуживает отдельной книги, если не романа. Это здание, где размещались радиостудии, вещающие на трех десятках иностранных языков, стало с годами моделью бывшей британской империи, где все колонии и страны влияния были представлены разными службами иновещания. Здание это — в сердце лондонского Вест-Энда (к западу от Сити) через дорогу от Ковент-Гардена, где в комедии Бернарда Шоу профессор Хиггинс встречает Элизу Дулитл и учит ее английскому, который способны понять не только те, кто работает на рынке Ковент-Гарден. В Буш-хаусе можно было услышать все мыслимые акценты английского, и у стойки бара в клубе можно было встретить все национальности мира. Тут был не только бар и столовая-ресторан, открытые 24 часа в сутки, но и спальни для ночной смены. Это был особый мир, остров среди британских островов, государство в государстве, где были свои законы и где радиовещатели считали себя гражданами особой державы. Как и в бывшей империи, каждой иноязычной службой управляли сами британцы. В атмосфере клуба Буш-хауса отражались все политические перемены в стране. Мы еще застали мраморные потолки, кожаные кресла и чуть ли не крахмальные скатерти с серебряными приборами для начальства в учрежденческой столовке («кантине»). Во время Второй мировой тут царствовала, наоборот, эпоха простоты, аскетизма. Говорят, что в ту эпоху в конце прилавка в столовой Буш-хауса была только одна ложка для размешивания сахара, и та была на цепочке. Все это, естественно, отражалось на отношениях людей — моих персонажей. Выбрав как место действия здание Всемирной службы Би-би-си, автор понял, что речь пойдет о многоязычном мире, где каждая радиослужба живет в своей эпохе, по своей шкале времен.
Парадоксально, но здание было построено американским бизнесменом Бушем — вроде бы не родственник американского президента — как своего рода торговая палата для развития деловых связей между Америкой и Великобританией, а вовсе не для радиовещания на десятках иностранных языков. Это было не здание, а целый квартал между мостом Ватерлоо и Флит-стрит. В этом куске Лондона в эпоху римлян располагались бани. В здании поэтому были такие глубокие подвалы — идеальные для устройства радиостудий. Во время строительства фундамента откопали бюст римского легионера. Эта голова стояла когда-то при входе в вестибюле, как бы приветствуя визитеров. Здание выглядело мощным, в американском стиле: модерн Манхэттена двадцатых годов. И, одновременно, оно было похоже на здание Лубянки, особенно своим внутренним двором. Сталинские архитекторы тоже любили этот неоклассический стиль, прикрывающий пыточные кабинеты внутри. Я помню, как здание поразило меня именно своей архитектурной конфигурацией: неоклассический внешний вид, а внутри — Лубянка, советская власть, что соответствовало, метафорически, душевному состоянию многих сотрудников Русской службы — с британскими паспортами, но с российским хаосом и комплексами в мыслях. Буш-хаус, как известно, вдохновил Оруэлла на создание «Министерства истины».
