Джим Гаррисон - Зверь, которого забыл придумать Бог
Охранник вернулся с бутылкой пива в огромной лапе. Б. П. посмотрел на наклейку. «Сент-Паули гёрл», из страны Германии. Разве нельзя было привезти «геббеля» или «штроха» из Детройта? — подумал он. Наверное, можно. Он поблагодарил охранника, а тот проследил за его взглядом, устремленным на костюмерш со скакалкой.
— С этими дамами поосторожней. Они не сестры, но здесь известны как Страшные сестрички. Нет на свете змей, опасней этой парочки, даже копьеголовая гадюка моей родины против них — ничто.
Из последующего разговора выяснилось, что охранник Гарольд — уроженец Белиза, и красочностью речи он обязан тому, что не был жертвой нашей системы образования. Гарольд дал Б. П. свою визитную карточку на случай, если понадобится дополнительная «охрана» в нерабочие часы. Тут подошел Боб, промокая платком лицо, и охранник с легким поклоном удалился. Когда они пожимали руки, Б. П. пришло в голову, что Гарольд такой же большой, как федеральный полицейский, приехавший в Гранд-Маре, чтобы арестовать троих браконьеров, переправлявших выдровые шкурки за границу штата. Полицейский, тоже черный, «вылезал и вылезал» из машины, как сказал один старый финн, — в нем было два метра росту и килограммов сто сорок. У него была ковбойская шляпа и в набедренной кобуре никелированный длинноствольный пистолет калибра одиннадцать миллиметров. Трапперы не оказали сопротивления.
Боб помахал рукой перед лицом Б. П., чтобы привлечь его внимание, и в это же время к ним подошли костюмерши, Страшные сестрички, с вопросом, не нуждаются ли они в женском обществе после работы. Боб сказал, что он и Б. П. (который получил еще одну визитную карточку) ангажированы до конца жизни. Девицы показали ему средний палец и отошли.
— Ух ты, симпатичные, Боб.
Вдобавок к тому, что он был голоден, сестрички возбудили его просто своим приближением. На одной были мягкие хлопчатые брюки, врезавшиеся в ее природную деталь.
— Немая скорбь нам сердце разрывает, — сказал Боб. — Во мне, наверное, много изъянов, но я не мазохист и от пальчиков ног не торчу.
По дороге к клубу на бульваре Санта-Моника речь Боба приобрела маниакальный характер, и Б. П. отключился. Голодные позывы сделались так сильны, что он стал перебирать в уме все прошлые случаи голода в своей жизни, как, например, ту охоту на оленя, когда, проплутав в лесу весь пасмурный день от рассвета до темноты, он наконец добрался до своего помятого старого фургончика, где в ящике с инструментами лежала аварийная банка ветчины. Открывая ее застывшими дрожащими руками, он порезал палец и выронил содержимое на землю. Потом торопливо и безуспешно соскребал с мяса сосновые иголки, кусочки листьев и собственную кровь, прежде чем запихнуть его в рот. Хватило на три укуса, и запить было нечем, кроме остатков бананового шнапса из пыльной бутылки, подаренной ему потому, что самого покупателя воротило от напитка. Последовавшее несварение привело его к мысли, что изобретателю бананового шнапса надо всыпать горячих. Сама же ветчина была надежным и главным продуктом питания для белой швали северных лесов, как именовала этот усталый народ Шелли.
— Ты замечал, как часто наши часы показывают одиннадцать одиннадцать? — громко спросил Боб, чтобы привлечь его внимание.
По правде, Б. П. никогда этого не замечал, но быстро сообразил, что такое бывает два раза в день, о чем и сказал Бобу.
— Важна не реальность, а наше восприятие реальности, — пояснил Боб, приканчивая шестидесятиграммовую бутылочку самолетного виски. — Когда летишь первым классом за лишнюю тысячу долларов, эти даются бесплатно. Может быть, дело в том, что в одиннадцать одиннадцать я встаю и в одиннадцать одиннадцать ужинаю.
Сейчас было как раз одиннадцать, и Б. П. удивлялся, почему на улице такое движение. В большинстве мест ночь и день не сильно разнятся по эмоциональному содержанию и ход вещей установлен довольно твердо. Перед клубами и кинотеатром, показывавшим что-то вроде «Трухлявые толстяки должны умереть», стояли очереди довольно молодых людей. Б. П. не знал, что сегодня вечер пятницы, — дни недели не играли никакой роли в его жизни. Мысли его вернулись к голодным ситуациям и дедушкиному изречению, что голодному и соленый крекер лакомство. Не так уж много лет ему потребовалось, чтобы понять, что дед часто несет околесицу, поедая у печки вонючий сыр лидеркранц и копченую колбасу со своими солеными крекерами и разглагольствуя о том, сколько конопли они выкуривали в лагерях Гражданского корпуса охраны природных ресурсов во время Великой депрессии, чтобы приберечь свою жалкую зарплату до пивных выходных. Теперь с этой коноплей ты загремел бы надолго, думал Б. П.
Остановив машину перед клубом, Б. П. спросил Боба, нельзя ли прислать ему сюда сандвич — к примеру, с ливерной колбасой, острым чеддером и толстым ломтем сырого лука, а если можно, и «будвайзер» в придачу.
— Я либеральный демократ с популистскими корнями. Ты идешь в клуб. Твое меню я уже продумал. Надеюсь, ты любишь шпинат?
— С мясными продуктами употребить могу, — пошутил Б. П., передавая ключи от грязной машины недовольному парковщику, который, однако, улыбнулся, получив от Боба двадцатку.
В клубе висел густой табачный дым — он был главной причиной существования клуба. По дороге к столу Боб быстро, хотя и громко, объяснил, что, поскольку политкорректные фашисты Калифорнии запретили курить даже в барах, некоторые мыслящие радикалы объединились и организовали клубы во имя защиты свободы. Б. П. подумал, что этот пижонский клуб мало чем напоминает вспышку радикализма в Чикаго, — впрочем, в таких вопросах он не склонен был мыслить критически. Курил он только выпив, но потому лишь, что сигареты стали слишком дороги. За всеми столиками пускали дым с большим понтом. Такой франтоватой компании, как это мятежное курящее товарищество, Б. П. еще не приходилось видеть.
Когда они подошли к своему отсеку, кровь бросилась ему в лицо. Девушка Шарон, о которой Боб упомянул днем, оказалась восьмиклассницей — по крайней мере, так он решил. Шарон раскинулась на красном кожаном диванчике в коротком розовом платьице, белых носочках и черных лакированных туфельках с перепонкой — ей можно было дать самое большее тринадцать лет. Она читала роман Шермана Алекси[17] и, когда Боб подсел к ней и взял ее за зад, хлопнула его книгой. Голова у Б. П. пошла кругом: странно, Калифорния запрещает курение и позволяет такие дела. Он смущенно занял место на сцене еще одного преступления и, приглядевшись, решил, что ей, может быть, все восемнадцать, а одевается как девочка по каким-то личным причинам. Боб посмеялся над его растерянностью и сказан, что Шарон недавно окончила Рэдклифф, колледж на Атлантическом побережье, и Б. П. вообразил здание на скале над штормовой Атлантикой.
— Вам посчастливилось переехать от одного океана к другому, — сказал Б. П., с легким трепетом пожимая ее мягкую ручку.
— Мне это как-то не приходило в голову. — Шарон не могла понять, в самом деле он такой балбес или разыгрывает ее. — Боб рассказал мне о вас по телефону. Я очень сочувствую вам и невзгодам вашего народа.
— Путь и длинен и короток. В моем сердце живет надежда.
Б. П. немного смущала женщина, сидевшая за спиной у Боба и Шарон: ее чудовищные сиськи буквально вываливались из блузки. Она одарила его ослепительной улыбкой.
— Славно сказано, — подтвердил Боб. — Борьба и сегодня и далеко впереди. — Он схватил за руку проходившего мимо официанта. — Почему вы, засранцы, не несете нам выпить?
— Многие ли индейцы носят такие чудесные шляпы?
Шарон не отреагировала на гневное нетерпение Боба, поскольку не была алкоголичкой, хотя слегка подсела на золофт.[18]
— Кое-кто из братьев носит, — ответил Б. П., удивляясь, зачем он порет эту чушь. Шарон, как Шелли, будто сама на это напрашивалась.
Если бы у него была ручка или карандаш, он мог бы воспользоваться старым приемом — уронил бы на пол, чтобы посмотреть оттуда вдоль ног; впрочем, хоть и хорошенькая, она была тощевата. Боб, который отошел, чтобы проследить за напитками, наверное, пытается вернуть молодость или что-то такое, а может, и в самом деле хочет поддержать Шарон.
— Боб милый человек, — сказала она, посмотрев в сторону бара, где Боб добивался обслуживания. — Только боюсь, он доконает себя алкоголем, как мой папа. Конечно, он хороший писатель, но из тысячи писателей девятьсот девяносто девять забываются через месяц после последней книги.
— А кому надо, чтобы его помнили? — спросил Б. П. — Все мы — харч для червей.
Он почувствовал себя уютнее при виде Боба, сопровождаемого официантом, который держал на одной руке поднос с двумя бутылками вина и одним мартини, а в другой — ведерко со льдом и тремя «будвайзерами».
Вечер получился не очень удачный, кроме как для Б. П. Шарон только поковыряла в своем блюде из двух устриц, двух креветок и двух молоденьких моллюсков на листьях цикория, между тем как Боб заказал себе две порции телячьих отбивных с макаронами. К счастью для Б. П., обещанный шпинат оказался шуткой — гарниром к почти килограммовой вырезке. Б. П. заметил ее в меню, но она стоила тридцать восемь долларов, поэтому он остановился на спагетти с фрикадельками ценой всего восемнадцать, тоже поразительной. В Айрон-Маунтине был ресторан, где это же блюдо стоило четыре доллара, а тефтель был размером с голову младенца и дополнительные полцыпленка обходились всего в два доллара. Но вмешался Боб и настоял на бифштексе, сказав, что в Лос-Анджелесе человеку нужна энергетическая пища. Жалкое блюдо Шарон раздражило Боба до такой степени, что он стал давиться. Б. П. согласился с идеей энергетической пищи и описал ощущение благополучия, овладевшее им после того, как он съел пять оленьих сердец. Шарон невежливо заметила, что головы у них обоих набиты дерьмом.
