Джим Гаррисон - Зверь, которого забыл придумать Бог
Обзор книги Джим Гаррисон - Зверь, которого забыл придумать Бог
Джим Гаррисон
Зверь, которого забыл придумать Бог
I
Опасность цивилизации, разумеется, состоит в том, что вы тратите свою жизнь на всякую ерунду. Малоуважаемый социолог Джеред Шмитц, уличенный в подтасовке фактов в своей докторской диссертации и выпертый из Гарварда во второсортный религиозный колледж в Миссури еще до зачисления на постоянную штатную должность, утверждал, что в обществе оголтелого потребления на седьмой стадии развития второстепенное всегда подменяет собой главное и главное теряется до такой степени, что почти никто из граждан не помнит толком сущность оного. Шмитц сдуру признался своей любовнице, аспирантке, что некоторые данные по Франции и Германии просто-напросто взяты с потолка, и когда он ушел от нее к бостонской балерине, аспирантка его заложила. Сей факт не имеет никакого значения для нашей истории и приводится лишь в качестве забавного анекдота об истинной природе академической жизни. Как не имеет значения и горькая мысль о цивилизации, которая бездарно тратит свое время, а равно деньги, выйдя далеко за рамки потребностей в пище, одежде и крове в душные дебри излишеств, постепенно ставших необходимостью.
Ну и что с того? Вот вопрос, который не дает нам покоя, постоянно всплывая за каждым утверждением, имеющим несиюминутное значение, как будто серьезные вещи должны доказывать свою важность в состязательном порядке и не должны требоваться от бессмысленной деятельности, насыщающей человеческую жизнь.
Но я должен продолжать, как продолжается следствие коронера в Мьюнисинге, штат Мичиган, административном центре округа Алджер на Верхнем полуострове, проводящееся в связи со смертью одного моего знакомого молодого человека, Джозефа Лакорта. Местные жители звали его просто Джо, и он утонул в тридцати милях от входа в гавань, близ отмелей Карибу в озере Верхнем. Все считают, что он искал своего жирного лабрадора по имени Марша, который имел обыкновение бесцельно плавать за утками и гусями, а в тот день в бухте останавливалась большая стая канадских гусей. Казалось бы, что за псих станет плыть весь вечер и всю ночь, разыскивая собаку? Лично я думаю, что Джо совершил самоубийство, хотя эта деталь представляется существенной практически одному мне, поскольку все его родственники, несомненно, только рады избавиться от столь беспокойного создания. Но с другой стороны, слово «самоубийство» является банальностью, неуместной в данной исключительной ситуации. Вероятно, Джо почувствовал зов таинственных существ, которых, как он полагал, он видел.
Пока не забыл — а я действительно постепенно забываю, кто я такой, ибо это больше меня не интересует, — меня зовут Норман Арнц, и мне шестьдесят семь лет. Я пенсионер, не вполне отошедший от дел, и родом из Чикаго, где занимался торговлей недвижимостью и редкими книгами. Не то чтобы это имело значение, но я единственный из всей нашей семьи (с которой не поддерживаю никаких отношений — нам нет дела друг до друга), кто взял старую фамилию Арнц после того, как ее изменили на «Арне» во время Первой мировой войны, когда боши давали всем прикурить. Моя мать была смешанных скандинавских кровей, так что я североевропейская полукровка.
Я всегда проводил лето в своей хижине с тех пор, как мой отец, в пору работы горным инженером на «Кливленд клиффс» в Маркетте, купил этот земельный участок в самом начале Великой депрессии, которая теперь распалась на миллионы малых, угнездившихся в душах наших соотечественников. Простите мне эту незатейливую шутку, но тогда любой продукт, связанный с депрессией, пользовался на рынке огромным спросом у людей, увлеченных этой бессмысленной карточной игрой. Когда какой-нибудь болван начинает фразу словами «мой брокер…», я сразу же обращаюсь в бегство.
Я сказал коронеру, что не могу приехать в Мьюнисинг по причине слабого здоровья, хотя на самом деле я стараюсь не бывать там из-за своего прискорбного романа с одной официанткой, имевшего место десять лет назад, в пору моего последнего гормонального всплеска. Это был роман для меня, но выгодная работа для Гретель (имя, разумеется, не настоящее), и наша постыдная связь стала достоянием гласности в Мьюнисинге.
На днях я предусмотрительно позвонил в Чикаго, чтобы выяснить, влияет ли причина смерти Джо — самоубийство или несчастный случай — на сумму страховки, положенной его матери. Не влияет. Она привлекательная женщина пятидесяти с лишним лет, всецело занятая проблемами своего третьего кошмарного брака, на сей раз с лесорубом из Айрон-Маунтина. Я неблизко знал ее еще в шестидесятых — она выросла здесь, — когда она сбежала с одним придурком из береговой охраны, который на короткое время стал отцом Джо.
Прежде чем начать, скажу, что смерть Джо являлась его личным делом. Я хорошо представляю, как он плыл на север по холодному неспокойному озеру и смеялся каркающим хриплым смехом, на какой только и был способен после несчастного случая, имевшего место двумя годами ранее. Последствия аварии (он разбился на мотоцикле) были названы травматическим повреждением мозга или внутричерепной травмой, поскольку проникающего ранения в голову он не получил, когда с сильного перепоя врезался в бук. Владельцу бара, безусловно, крупно повезло, что последнюю шестерку пива Джо выдул на берегу, прежде чем с ревом унестись на своем «дукати». Здесь я мог бы распространиться насчет бессмысленно сутяжнического характера современного общества — но разве кто-нибудь станет меня слушать? Разумеется, нет. Даже моя жена вскоре после нашего развода, состоявшегося лет двадцать назад, сказала, что очень хотела бы выйти замуж за человека, который не произносит длинных речей и не читает занудных лекций за обедом. По правде говоря, мой друг, Дик Рэтбоун, с которым мы дружим с детства, просто-напросто отключает свой слуховой аппарат, когда я начинаю одну из моих речей. К счастью, некоторые малообеспеченные старые пенсионеры готовы слушать меня в баре сколько угодно, покуда я продолжаю покупать им выпивку.
До несчастного случая, происшедшего с ним в возрасте тридцати с лишним лет, Джо являлся совладельцем трех процветающих магазинов спорттоваров в центре Мичигана, что давало ему возможность проводить лето в наших краях. Я слышал разные цифры, но полагаю, весь капитал Джо — примерно семьсот пятьдесят тысяч долларов — был потрачен на его безуспешную реабилитацию, а с прошлого мая по поручению департамента социальной опеки за Джо стали присматривать Дик Рэтбоун со своей сестрой Эдной. Дик около тридцати лет проработал мелким клерком в департаменте природных ресурсов, и именно ему принадлежала идея — на мой взгляд, блестящая — надевать на Джо и Маршу ошейники с телеметрическими передатчиками, чтобы всегда знать местонахождение обоих. Некоторые новые люди в наших краях считали это бесчеловечным (что бы ни значило это слово в свете событий прошлого века), но, с другой стороны, мнение новых людей по важным вопросам обычно не учитывается в силу свойственной человеческой природе ксенофобии. Из-за вызванной столкновением с деревом неудачной встряски мозга в черепной коробке (так называемое явление контрудара) Джо почти полностью утратил зрительную память, даже на лица близких людей вроде своей матери и меня, — этот дефект обозначается термином «прозопагнозия». Меньше всего Джо страдал от скуки, поскольку все, что он видел, он видел в первый раз, снова и снова. Рассвет каждого дня начинался для него как дивный новый мир, если позаимствовать выражение Олдоса Хаксли,[1] первые издания которого, как ни странно, не дорожают.
Иногда Джо следовал за Маршей, но чаще она следовала за ним. Ориентиром для него служила довольно затейливая купальня для птиц на заднем дворе Дика Рэтбоуна. Джо ходил с хорошим подержанным компасом военного образца, а другой носил пристегнутым к ремню. Моя хижина находилась по курсу сто семьдесят три градуса к северо-востоку от упомянутой купальни, милях в пяти, но такие расстояния Джо нимало не пугали. Мне доподлинно известно, что однажды около летнего солнцестояния он дошел пешком до Сени и обратно, чтобы купить брикет особого мороженого, про которое сестра Дика забыла при поездке за продуктами, — преодолев в общей сложности пятьдесят миль за четырнадцать часов, двойную марафонскую дистанцию, хотя сам он считал свой шаг прогулочным. Лесничий местного государственного заповедника утверждал, что Джо стремительно шагал вверх-вниз по огромным песчаным дюнам, не сбавляя скорости. В ответ на мой вопрос Джо неловко объяснил, что, по-видимому, все дело в травме мозга — мол, он просто никак не мог идти медленнее, что создавало для него известные трудности ночью, на поросшей кустарником местности.
Честно говоря, до происшедшего с ним несчастного случая Джо нисколько не интересовал меня. Несмотря на свое финансовое процветание в центре штата, здесь он моментально превращался в деревенское быдло, подражая местным приятелям. Человеку довольно трудно найти свое место и в одном-то мире, не говоря уже о двух, а подстраиваться под вкусы законченных дебилов из ностальгических чувств, из детских воспоминаний, совсем не дело. Джо пил пиво в огромных количествах, что служило причиной бессмысленных ссор со всеми подружками, приезжавшими к нему. Такая страсть к пиву остается для меня загадкой. Дик Рэтбоун предположил как-то, что на самом деле им просто нравится ссать, чем они занимаются по дюжине раз за вечер. Я обратился с этим вопросом к одному своему старому другу в Чикаго, из праздного любопытства. Он поистине редкий тип, психиатр-гей итальянского происхождения по имени Роберто. Фамилии я не называю, поскольку для него и так весь мир — спальня. Как ни странно, Роберто согласился с нашим ничтожным Диком Рэтбоуном, но я все же не в силах уразуметь природу такой страсти. У всех нас свои пределы возможностей, верно? Воля к мочеиспусканию, да уж.
