Виталий Владимиров - Закрытый перелом
— Усек, — уже успокоившись, кивнул головой Сергей. Он внимательно слушал Виктора, ожидая, когда тот возведет до конца храм своих умозаключений.
— Молоток!.. Раз все проходит и все пройдет — пройдет и твоя любовь к Марине. Понял?.. Пройдет, как у меня прошла, пройдет, как прошла у Антона… К Марине, я имею ввиду… Но Марину не вздумай обижать. Так-то! Марина — это ш.п., швой парень, значит.
Она — надежный человечек, никогда не выдаст, да и в делах любовных искусница, тут ничего не скажешь…
Виктор не заметил, как побелели костяшки пальцев Сергея, сжимающие букет.
Но Сергей молчал, и Виктор истолковал его молчание как сомнение в его, Виктора, словах, и поэтому он решил по-дружески открыть глаза Сергею, как недавно ему открыл глаза Антон.
— Жаль, конечно, девку, но время ее ушло… Безвозвратно, как все уходит… Вот, еще несколько лет назад она была вся в соку, как говорится, а сейчас… Сейчас с ней хорошо дружить, но жить… Нет, согласись, что с ее характером ей только на общественном транспорте контролером работать… Скажешь, я не прав, старик?.. И смотри, как бы она тебя не охомутала, совсем в бабу не превратила…
Весь этот монолог Виктора был скорее обращен не к Сергею, как самому себе. Виктор убеждал самого себя в своей правоте, следуя логике и духу Антона, утвердительно размахивал руками, но посмотрел на Сергея только на последней своей фразе.
Сергей сунул тряпку в карман передника, снял очки и тщательно протер их краем передника. Потом прошел в комнату, выключил по пути тихо играющую радиолу, аккуратно положил букет н стол, а очки на сервант и повернулся к Виктору, который с добродушной ухмылкой наблюдал на ним.
— Знаешь что, подонок? — тихо сказал Сергей. — Пошел-ка ты вон отсюда. Это ты — старик, а не я. Это твое время ушло навсегда, а не мое. Это ты так испоганился, что душа твоя, как медуза, скользкая и ядовитая. Я люблю Марину, слышишь, подонок, люблю, а что это значит, любить по-настоящему, тебе никогда не понять. Тебе этого просто не дано, подонок, ты лишен этого, потому что амеба ты убогая среди людей. Я знаю, что Марине больно, что ей тоскливо, что она мечется, как раненая, но я ее спасу, потому что я ее люблю, и мне неважно, с кем она была раньше и какие подонки растоптали ей душу: Пижон, Антон или ты, гнида…
И Сергей решительно двинулся на Виктора.
— Салют, мальчики!
Сергей и Виктор, вздрогнув, повернулись на голос.
В дверях стояла Марина.
— О чем дебаты, граждане представители сильного пола?
Марина подошла к Сергею, крепко-крепко прижалась к нему, и преданно глядя на него снизу, начала нежно выговаривать ему:
— Здравствуй, любимый мой! Не стыдно тебе? Ну, почему ты у меня такой непослушный? Я же тебя просила, родной ты мой, не лишай ты меня моих женских забот. Это же счастье для меня — ухаживать за тобой. Ты здесь хозяин, ну, а я — хозяйка, я сама все уберу-приберу, все сделаю, лишь бы тебе было спокойно, удобно работать. А ты пиши свою диссертацию, хорошо? И потом у нас гость, Сереженька, встречай его, как положено хозяину.
Марина развязала тесемки на спине у Сергея, плавно снял передник ему через голову, взяла очки с серванта и осторожно надела их Сергею на нос.
Сергей улыбнулся и залился краской, словно зажегся красный фонарик. Он привычным движением толкнул средним пальцем очки на место, а Марина поймала его руку и прижалась к ней щекой.
— Пиши, писатель, пиши, — насмешливо заговорил Виктор. — Диссертацию о любви одноклеточных.
Сергей было опять резко двинулся на Виктора, но Марина удержала его и повернулась к Виктору, развалившемуся на диване.
— Гостю, кажется, не нравится тема нашей диссертации? — насмешливо спросила она. — Это, конечно, не то, что разрабатывать режимы прокатки труднодеформируемых сплавов. Ну, а если прокатка на практике не получается, так потому они и зовутся, эти сплавы, труднодеформируемыми.
Однако Виктор отреагировал на слова Марины по-своему:
— Что же ты, Марина, нарушаешь наш святой уговор, а? — причмокнул он губами. — Нехорошо, старушка, нехорошо. Так честные люди не поступают.
— Что ты имеешь ввиду? — холодно осведомилась Марина.
— Сама же привела Люсю ко мне в гости, сама позвонила ей, когда я заболел, а потом приревновала что ли к подруге? Напела ей, что все мужики — подонки, и Антон, и я в том числе, что мы чуть ли не заговор вокруг Люся устроили с одной нехорошей целью: совратить бедную девушку. Ты-то тут не при чем, конечно… Про союз наш рассказала… Учти, что Антон этого не простит… Он не такой уж и добрый, как тебе кажется. Или тебе Сереженьки твоего ненаглядного не жалко? Забыла, как его получила?
— Что происходит?.. Какой союз?.. Марина, объясни мне, пожалуйста, что это он там плетет? — заволновался Сергей.
Марина побледнела, но справилась с собой и еще крепче сжала руки Сергею.
— Подожди, милый… Если ты, Сережа… Если ты действительно любишь меня, прошу тебя, будь терпеливым — я все объясню тебе. Я и сама не понимала, что живу в тумане самообмана. Спасибо тебе, солнышко мое, помог ты мне разобраться во всем. Своей чистотой, своей верой помог. Не думала я, не гадала, что стану любимой, что стану желанной в свои-то годы. А теперь поверила. И за счастье, тобой подаренное, буду благодарна тебе всегда… А что касается Антона и Виктора… пожалей ты их. Антон, конечно, посложней, для него свобода — высшее благо, неприкосновенное и святое понятие, а Вика… Вика так и не понял своего счастья с Люсей, не сумел быть достойным его. Да, было время, когда три одиноких человека решили помогать друг другу, да видно, чего-то настоящего, чего-то человечески правильного не хватало в этом союзе… А с годами выработалась целая философия, привычка потакать любым своим желаниям, прикрываясь высокими словами о независимом духе… Ты подумай об этом, Виктор… Честно подумай… Сам о себе… Больно тебе будет, увидишь ты, что душа у тебя скользкая и ядовитая… Как медуза… Но не пугайся, не бойся — только когда ты сможешь открыто посмотреть правде в глаза, какой бы горькой она не была, только тогда ты сможешь выжить, очиститься… Вот тогда приходи… А сейчас прощай…
Марина взяла спортивную сумку, молча сложила в нее дверные ручки, валявшиеся на диване, и поставила сумку на колени Виктору.
Потом неторопливо вытащила из бокового кармана пиджака ключи Виктора, сняла со связки свой комплект и сунула их обратно в карман.
— А Сережу не трожь, не дай тебе бог, ты же знаешь меня… Иди…
25
Время, время…
Время быстротечно — плывешь в его бесконечном потоке и постоянной сменой впечатлений, событий и забот врачуются, казалось бы, незаживающие раны, пропадает острота ощущения и иногда достаточно солнечного зайчика, который пригрелся ясным утром где-то у щеки, чтобы проснуться с полным ощущением спокойной безмятежности.
Виктор вздохнул, потянулся в постели, упершись ногами в спинку кровати и достав макушкой до противоположной стены. Открыл глаза, встал, ополоснул лицо холодной водой и вернулся в большую комнату. Распахнул окно, впустив свежий, с острым холодком, кристально синий воздух. Улыбнулся, прищурившись, солнцу, включил стереосистему.
Из динамиков раздались глухие, как удары сердца, ритмы там-тама, потом нежно заголосила флейта и все пространство комнаты заполнил органный строй синтезаторов…
Взлетели колени, мелькнули руки, разворот, прыжок, присед…
Ритм, ритм, ритм… А теперь так… И еще… И по-другому… А теперь то же самое, но сидя… Импровизация… А теперь легли и расслабились…
Виктор полежал на полу, ощущая лопатками, икрами ног тыльными сторонами раскинутых ладоней жесткую шерсть ковра. В ванной комнате Виктор несколько раз поменял горячую и холодную воду в душе, растерся пушистым полотенцем, горячим от того, что оно висело на никелированной трубе регистра.
На кухне паровозиком засвистел чайник. Виктор выключил газ и сел бриться. Жужжащие ножи электробритвы оставляли после себя гладкую эластичную кожу. От освежающего ожога одеколона у Виктора возникло ощущение, будто у него обновилось лицо. Яичницу Виктор жарил так, как когда-то его научила Люся — глазунья с хрустящей коричневой корочкой. Тостер катапультировал два подрумяненных куска белого хлеба, на которых сразу оплыли кусочки светло-желтого масла.
Доев яичницу, допив кофе, Виктор хотел было закурить, но раздумал, тщательно перемыл посуду, убрал в квартире, оделся и встал у зеркала, перед тем как выйти из дома.
В длинном зеркальном прямоугольнике на Виктора смотрел высокий, крепкий, загорелый мужчина в черных вельветовых брюках, темно-синей куртке с дутым воротником и темно-коричневой замшевой кепочке. Виктор подмигнул своему отражению, получив тут же зеркальный ответ.
Во дворе дома, как косой, размахивал метлой на длинной белой деревянной ручке дворник Слава.
