Сергей Саканский - Человек-тело
Я заглянул в холодильник и почему-то сразу, с охотой выбрал себе на завтрак филе кальмара — белый, гремящий кристаллами льда пакет.
Я купил ржаного хлеба и, сложив хлеб с кальмаром, удивился неожиданному сочетанию, подумал, что у некурящих обострены не только запахи и звуки, но и образы зрения, всегда принимающие форму камеи любимого лица.
Вернувшись, я промыл кальмара горячей водой, выдернул из тушек стеклистые пластины, мелко порезал мясо и быстро проварил в клокочущей воде, соленой, словно родная кальмару среда.
Обильно заправив блюдо майонезом, чувствуя сильный аппетит, неодолимый, как сексуальное влечение, я дал себе слово никогда больше не курить до завтрака, страстно отломил крупный кусок черного хлеба, черпанул деревянной ложкой лежащую в тарелке белую слизь.
И через секунду меня вырвало прямо на стол. Выпучив глаза, я с болью давился желчью, кланяясь, будто в молитве, я рыгал и плакал над собственным остывающим варевом. Потому что вспомнил, наконец, свой сегодняшний сон.
Мне снился большой черный кальмар, размером с взрослого мужчину.
Я увидел просторный зал, щедро освещенный через круглое отверстие в потолке. Посреди зала, на овальном каменном ложе лежала женщина. На нее напал кальмар, он душил и мучил ее, она громко кричала.
Я бросился вперед, но замер в нескольких шагах, потому что разглядел, наконец, что здесь на самом деле происходит.
Я не сразу понял, что эта женщина — ты, и не сразу понял, что чудовище вовсе не душит тебя, а ебет, и это доставляет тебе безумное удовольствие… Это были не боли и ужаса крики, а стоны наслаждения и животной радости.
Я проснулся в ужасе и тоске… Вот почему все это утро было таким напряженным и странным… Тем же вечером знакомая профессионалка истолковала мой черный эротический сон.
[Конец]
Не знаю, как назвать главу
1
Но все равно: пусть будет новая глава. После этого образца его творчества прошлых лет. Талант, несомненный талант! Умеет все же неожиданно ткнуть читателя носом в жопу. Только в одном месте подкачал: «размером с взрослого мужчину». МСВЗР — спотыкаешься о нагромождение согласных.
Одного не пойму: как это может взрослый человек, писатель, серьезно полагать, что кому-то может быть интересно, как кому-то там приснился кальмар, как он проснулся, пошел в магазин, купил кальмара и так далее. Если бы эта литература жить учила, с невзгодами бороться. Или, например — прочла и сразу поняла, как достойного себе мужчину найти. А для мужчин: прочел — и бабло научился рубить.
Этому меня компьютер научил, замечать такое. Как напишешь что-то такое, а он сразу и подчеркнет красным. О чем это я? О нагромождении согласных! Никакого фикшена нам не надо. Только нон-фикшен. Да и нить потеряла, про кальмара читая. Будто сама в этой слизи искупалась. Какое счастье, что я не вижу теперь с утра до ночи этого человека, что я снова с Бесом моим!
Я его, Бесика моего, очень люблю несчадно[24]. Я обожаю мужчиночку моего. Мой мушкарчик. Мой! Мой! Мой!
Я его очень люблю. А он не любит меня. Ну и пусть. Он заставлял меня человечка ядиком отравить. Из-за этой любви я на убийство решилась. Впрочем, вру я, как всегда. Вот из-за таких «рассказов» я и пошла на это. Не должно быть в мире таких «рассказов». И людей, которые такие рассказы пишут, тоже быть не должно.
Впрочем, таким языком могла бы писать прежняя я, не Галатея. Подурачилась просто.
Вот что беспокоило меня все это время, с самого начала, как мы стали осуществлять свой план. Бес сказал, что навел о писателе справки в инете — о его состоянии и квартире. Но разве могут быть такие сведения в инете? Может быть, Бес знал «писателя» раньше? Может ли быть такое совпадение, что человек, на пороге которого я случайно свернулась калачиком, был знаком ему? Впрочем, у Беса пол-Москвы знакомых, как он не раз говорил, и ничего невероятного в этом нет.
Опять думаю о Бесе, кто он такой? Бессольнов Виктор Андреевич, сорока восьми лет, родился в Казани, москвичом стал еще в юности, женившись на какой-то лохине, которая полагала, что он на самом деле ее любит, и полквартиры отдала за эту «любовь». О своей жизни в Москве он почти не рассказывает, зато часто вспоминает Казань. Как устраивали гонки на моторных лодках, вечеринки на речных островах… В Москве он закончил какой-то «вуз». Когда я спросила: что за «вуз», он сказал: это совсем не важно. После «вуза» он работал «в одной конторе», в какой — опять же не важно.
— Не важно, не важно все это, — как-то сказал он. — Все наши прежние профессии не важны. В начале девяностых все мы умерли и заново родились.
Я сама родилась в начале девяностых. Получается, что не на тридцать с чем-то лет он меня старше, а ровесник мой. И этого человека я люблю. Я безумно, до самой настоящей дури люблю этого мужчину.
2
Но неожиданно он предал меня. Все уже было готово, просчитано, но в один прекрасный день он вдруг отменил операцию. Напрасно я уверяла его, что все получится, что огромный ненасытный желудок с нетерпением ждет порции порошка.
— Мы не должны этого делать, — сказал Бес.
— Что, почему? — возмутилась я. — Уж не сострадание ли в тебе заиграло? И где же вы с ним были так долго?
— Нельзя делать этого СЕЙЧАС.
— Да что случилось?
— Случилось НИЧЕГО. Но ты должна потерпеть еще немного.
— Сколько мне терпеть?
— Месяц хотя бы.
— Я и так на пределе. Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ С НИМ, СЛЫШИШЬ?
Примерно такой был обмен СМСками, и не один раз. Бес явно что-то скрывал от меня. Что-то произошло. Я не желала ломать голову. Мой план теперь отличался от плана моего музчины. Действительно, как он заметил, самоубийство счастливого мужа со стороны выглядело бы странным. День за днем я выносила идею, как беременная вынашивает ребенка. И однажды я решилась:
— Я бы хотела с тобой напиться. До потери памяти, до чертиков.
Он выразил было сомнения, но я шлепнула о стол козырного туза:
— Я хочу узнать тебя изнутри, с этой, самой страшной твоей стороны. Потому что ты — мой любимый человек.
Когда ходила по магазинам, то позвонила Бесу и объявила о своем решении. Он возражал, но я прервала разговор и больше не отвечала ни на звонки, ни на смс. Тетрадный листок с «предсмертной запиской» я осторожно вклеила на место. Заветный листочек я хранила среди своего белья, так и прошла в туалет с полотенчиком на плече. Флаконцик с клеем, тягучим, как семя любимого, стоял на полке в туалете, среди прочих хозяйственных веществ. Теперь пометка на полях о вырванном листке, которую сделал «писатель», выглядела нелепо.
Я приготовила закуску. Нарезала его любимый сыр, красную рыбку, колбаску. Зарядила перстень. «Писатель» просто отравится алкоголем. Несчастный случай.
Звонил городской телефон, я не брала трубку. Пусть Бес понервничает. Когда все будет кончено — успокоится. Я ошиблась, подумав, что это был именно он, ведь обычно он спокойно звонил мне на городской, зная, что «писатель» не возьмет трубку. Я говорила с ним, будто с подругой, обиняками. Конспирация доставляла мне настоящее духовное наслаждение. Это была настоящая игра в войну: русская рулетка, русская радистка, Вера Засулич, готовая бросить бомбу в царя.
Тут зазвонил у него мобус. Он глянул на аппарат. Погасил звонок и швырнул аппарат на подушку. Сказал:
— Незнакомый какой-то номер. Может быть, некий дурак из прошлого приехал. Из какого-то далекого города. Желает со мной выпить, в ЦДЛ сходить. Болтун, монстр общения.
— Откуда же монстр знает твой мобус, если он из прошлого? Когда мобусов вообще еще не было…
— Да спросил у кого-то, чего тут неясного…
И тут раздался звонок в дверь. Три звонка, по городскому, по мобусу и в дверь, прошли один за другим, но я и подумать не могла, что это звонит один и тот же человек. Я посмотрела на «писателя». Его вафельник выражал торжество Наф-Нафа в каменном доме. Звонок повторился настойчивее, казалось, что он перешел на другой тон, будто имел несколько музыкальных клавиш.
Я подумала, что надо все-таки открыть. Вдруг это сосед какой-то? Очень будет хорошо, если он увидит, что в этот день мы сидели, пердели и мирно, красиво обедали: пили и ели. И очень будет плохо, если никто не откроет в этот день.
Я посмотрела на дверь квартиры через дверь кухни и коридор. Краем глаза увидела, как «писатель» встает, обходит стол. Подумала было, что он хочет почему-то открыть сам, хотя не делал этого уже много лет, но тут, оказывается, было совсем другое желание…
С коротким свистом молнии и волнующей волной запаха теплый хуй ткнулся в мою щеку. Грациозным жестом Евы, срывающей яблоко, я поддела его ладонью и заправила в мой влажный, широко раскрытый рот. Дверной звонок задребезжал уже длинно, надсадно и член завибрировал в моем сладостном зеве в такт этой чарующей мелодии.
