Журнал «Новый Мир» - Новый Мир. № 10, 2000
Они ушли, но я оставался очень зол. Я тяжело дышал. Возможно, в самом деле было что-то с сердцем. Я задыхался от ненависти. Закурил… Витя взглянул на меня и отобрал папиросу… Я показал ему яблоко. Перед этим я засунул его глубоко в карман, чтобы они, чего доброго, не отняли. Я не исключал, что они могут наброситься на меня… Витя осмотрел яблоко с изумлением. «Да-а, — выдохнул он. — Первый раз вижу такую вещь… Нет, видел в музеях — в руках не держал… Вот так посмотреть только — и сразу понятно, что за этим предметом стоят нешуточные дела, ой-ой-ой!.. Хорошо, что вы показали… особенно дали подержать… а то, я честно скажу… и то, что Ирина говорила — мне все казалось, что это накрутки… так, больше игра воображения… а теперь…»
Витя, понятно, не одобрил моего решения. «Прекрасная мысль вас осенила — жребий. Зачем вы от нее отказались?.. Нет, ваше дело. Но лучше бы, конечно… Я вас отвезу… Нет, я не говорю, что вам надо чего-то бояться — все это чепуха! Они мстить не будут, не посмеют. Да и не за что здесь мстить… Деловые люди на месть как таковую не имеют особо времени-то. Это аристократы мстили, которым делать было нечего… Или восточные народы — ну, там свои представления. И там связано с кровью, а не с такими, конечно, делами. Но все же я вам советую… Я вас отвезу. А вы перед конкурсом позовите-ка их на минутку в кабинет директора и там вытяните эти бумажки. Будет красивее и чище, я вам говорю». — «Нет, Витя. Я не могу их больше видеть. Быстро съездим в три часа, и я потом сразу уйду». — «Ну, как хотите…»
(Дальше была длинная пауза. Я не прерывал раздумий В. В. в течение минут двух. Потом все-таки выключил магнитофон. Он не обратил на это внимания. Я спросил: «Это конец? Дальше ничего, кроме счастливого эпилога?» — «Если бы!» — сказал он и взглянул наконец на меня… Но это был взгляд… можно так сказать: исполненный глубокой рассеянности? Нельзя: либо наполненный и глубокий, либо рассеянный, пустой. И тем не менее это был взгляд, который ближе всего описывался бы именно вышеприведенным идиотским выражением… Впрочем, это не значит, что его выражение было идиотским: я этого не говорил… «Если бы! — повторил В. В. — Тогда и не надо было б ничего рассказывать… Ради чего, ты думаешь, я завел всю эту бодягу? Нет, дальше следует эпизод самый странный, который… я даже не знаю, как к нему приступить… С чего он начался-то? — никак не соображу…» — «В магазине?» — пришел я на помощь. «Нет, дома. В магазине все было быстро и неинтересно… А вот потом…»)
— Я приехал домой около пяти часов. И Владимир уже ждал меня… Но как он успел? — это непонятно. Он должен был сразу смыться с банкета, а это было неудобно, потому что он был главным действующим лицом, героем дня… Я на банкет не остался, хоть меня упрашивал директор… Витя меня сопровождал и уже не давал никому в обработку… Но домой я поехал один… По-моему, он встретил меня на лестнице, в подъезде, потому что я помню… Или я ошибаюсь?.. Нет, он мог ни о чем не предупреждать. Ведь я сразу начал в обличительном тоне, и это было то, что требовалось: я сам вписался в его сценарий… Видимо, сначала он ничего не говорил, только улыбался, по возможности глупо. А я, чуть его увидел, сразу: «Ну вот! Что вы хотите своим явлением доказать? Что я совершил ошибку, присудив вам…» — «Не горячитесь, Валерий Вениаминович, дорогой! Подумайте-ка спокойно: неужто благодарность — такое уж дурное чувство?» — «Но я думал, что вы лучше тех, а оказывается, разницы нет никакой: они тоже готовы были благодарить». — «Ну и что? Разве я вам досаждал?» — «Нет». — «Правильно. Но я не лучше других. Это вы себе вообразили. А на самом деле…» — «Что на самом деле?» — «Просто не было смысла приезжать к вам, потому что вы и так знали…» — «Знал? Что я знал?» — «Ой, ну не надо изображать-то, Валерий Вениаминович! Как будто вам не известен суд Париса! Сколько раз описан! У Лукиана, у кого угодно… Что предложила Венера? Знаете?.. Ну! Так какой смысл мне было это пояснять, навязываться вам, когда тут и так был шухер — я себе представляю!» Я тут совершенно смутился и не знал, как себя вести. С изумлением только осознал, что негодования-то у меня на самом деле и нет против него. Поэтому деланной была моя интонация, когда я вскричал: «Да подите вы прочь! Я совсем не думал об этом, присуждая вам… Наоборот: за безмолвие и бесстрастие я вам присудил!» А в это время мы уже были в квартире. Он заулыбался: «Хорошо, хорошо. Не думайте, что вы ошиблись. Безмолвие было, а бесстрастие есть и теперь. Моя благодарность виртуальна. Вы вольны принять ее или отвергнуть. Но я считал бы себя грубой скотиной, свиньей, если б не предложил ее вам. И я прибегаю единственно к вашему милосердию и пониманию, ибо уверен, что вы не можете осудить подобный порыв. Тем более, что…» — «Что? Что тем более?» — крикнул я в полном ужасе. Он придвинул свое лицо к моему и сощурился: «Вы не заставите меня поверить, Валерий Вениаминович, что вы не знали…» — «Что? Что я не знал??»
Он вздохнул: «Ну хорошо…» — отодвинулся и сел на диван. Закинул ногу на ногу. Я смотрел на него не отрываясь. «Что у вас? „Беломор“? Давайте… Я мало курю, своих не взял». — «Пожалуйста. Закуривайте». — «Отлично». Он задумался, обводя взглядом комнату… Мне было уже наплевать: столько народу здесь сегодня перебывало и все осматривало: целые экскурсии по моей внутренней жизни. Вся злоба моя выдохлась, какая была. «Вы, конечно, человек пишущий, это видно, — так начал он. — Какие-нибудь научные изыскания? Или литературные?» Я что-то пробормотал. «Не важно. Я замечаю, у вас много бумаг… Разумеется, все они в жутком беспорядке, и вам не мешало бы завести секретаря, Валерий Вениаминович… Стойте, не перебивайте. Выслушайте внимательно, что я вам хочу предложить… Конечно, здесь секретарем должна быть женщина…» — «Ага, — вскрикнул я с неловким смешком, — а я уж подумал, вы мне опять предложите компьютер!» — «Неужели? Что за странная мысль? При чем тут компьютер? Если б дело было только в упорядочении ваших записей… Нет, вам нужна сотрудница, которая помогала бы вам в более широком смысле: создавала бы условия для нормальной работы — взяла бы, например, в свои руки ведение дома, хозяйства… Компьютер, увы, ничего такого не умеет, не говоря уж…» — «С хозяйством я сам справляюсь, слава Богу», — пробурчал я. «Справляетесь? Правда?.. Хм, ведь вы один живете?.. Простите, Валерий Вениаминович, вы были женаты? Или всю жизнь так, холостяком?» — «Нет, почему? У меня была жена, семья… Сейчас никого не осталось: жена умерла, дети разъехались далеко…» — «Значит, вы — вдовец, — кивнул Владимир. — Давно?» — «Восемь лет будет в этом году». — «Порядочный срок. И вам не приходило мысли жениться снова?» — «Абсолютно. Я старый. Куда мне жениться? Как-нибудь доживу». — «Вот! Типичная мысль, внушаемая социумом для того, чтобы раньше времени убрать человека из жизни. Вы тоже попали в плен к этим представлениям! А уж при вашем критическом уме — я не ожидал…» — «Ум здесь ни при чем! — перебил я. — Чтобы иметь жену или любовницу, нужна сила совсем иная — не интеллектуальная и не критическая. А ее у меня нет». — «Этого быть не может! Простите, но я в это никогда не поверю! Это на восемьдесят процентов субъективное чувство — ваше собственное настроение, ничего больше!.. А на двадцать процентов — какие-то незначительные трудности, которые исправляются элементарно, простым лечением… Да будет вам известно, что биологическое старение человека идет гораздо медленней, чем его субъективное ощущение своего возраста. Об этом говорят сейчас очень многие ученые. Мы могли бы жить до двухсот — трехсот лет, если б у нас не вырабатывалась привычка к старению. А эту привычку вырабатывает в нас социум, в котором, во-первых, действует тенденция к вытеснению стариков, во-вторых, имеется система предрассудков, регламентирующая поведение человека в каждом возрасте… Помните, как в „Евгении Онегине“: „Блажен, кто смолоду был молод, блажен, кто вовремя созрел, кто постепенно жизни холод с годами вытерпеть сумел, кто странным снам не предавался, кто светской черни не чуждался…“ Что такое здесь вовремя? что такое жизни холод? что такое светская чернь? Понятно, что светская чернь — это социум.
А жизни холод — это привычка, которую он навязывает человеку. И вовремя — это его, социума, приговор… „Кто в двадцать лет был франт иль хват, а в тридцать выгодно женат, кто в пятьдесят освободился от частных и других долгов…“ Конечно, по этим меркам шестидесяти- или семидесятилетнему человеку влюбиться — это неприлично. Еще бы! Ему на гроб пора деньги откладывать, а он собрался новую жизнь заводить, совсем из ума выжил! Вот поэтому мы и умираем в семьдесят — восемьдесят лет — потому что социум считает это нормой, и мы сами незаметно в течение всей нашей жизни принимаем эту норму и обязываемся ее выполнять… Да знаете ли вы, как много существует примеров того, как влюбленность, скажем, в пожилом возрасте меняет человека до неузнаваемости: меняет внешне, физически — и все только потому, что он ради любви пренебрег своей привычкой, отбросил общественный стандарт! Феноменальные бывают случаи! У человека без всяких лекарств пропадают застарелые болезни… Я не говорю там — язва, гипертония, — это понятно, это еще объяснимо. Но я знал одного, у которого многолетний туберкулез прошел за месяц без следа!.. Рак сплошь и рядом проходит… У человека начинается просто вторая жизнь: он живет снова — сорок, пятьдесят, шестьдесят лет…» — «Послушайте! — Мне наконец с трудом удалось прервать его. — К чему вы это все рассказываете? Вы хотите уверить меня, что мне нужна любовница?» — «Конечно! А зачем же я пришел, как вы думали? Однако не торопитесь, Валерий Вениаминович, и не думайте, что я сутенер. Конкретно я предлагаю: пригласить к вам женщину на роль домашнего секретаря. И у меня есть прекрасная кандидатура: женщина культурная, с высшим филологическим образованием. Правда, она не работала, у нее было очень неудачное замужество… Сейчас она разводится, детей нет… Ей тридцать два года… Так что не нимфетка, увы. Но она весьма… изящна. Вот все, что я могу вам сказать. Я буду платить ей секретарское жалованье, допустим, в течение года. А уж дальше — кто может это знать? Планировать такие дела пристало только Богу… Совсем не факт, что она вам понравится, что вы понравитесь ей…» — «Хорошо, довольно! — сказал я сухо и с раздражением. — Я понял, Владимир, ваш проект, и нет необходимости дальше о нем распространяться. К тому же он меня не заинтересовал. Слишком я привязан к своим привычкам, в том числе и к привычке возраста. Так что действительно надеюсь недолго задержаться на этом свете. А вас позвольте, так сказать, проводить к выходу…» Так я говорю дерзко.
