Журнал «Новый Мир» - Новый Мир. № 10, 2000
Но мне неинтересен этот разговор про моду…
(Пропускаю несколько бессвязных фраз В. В., предназначавшихся, вероятно, для объяснений того, почему этот разговор был неинтересен и злил его.)
…«Турбулентность…» — «Что?» — «Турбулентность, я говорю. Вам знакомо это понятие?» — «Слышал. Это какие-то вихри?» — «Да, завихрения в движущихся жидкостях или газах. Они описываются настолько сложными уравнениями, что могут казаться хаотическими. Ведь чем сложнее алгоритм, тем более случайным представляется его результат. Академик Колмогоров даже хотел аксиоматически определить случайную величину через переход к бесконечному пределу сложности алгоритма, в результате которого она получается. Он столкнулся на этом пути с трудностями, которые не смог преодолеть, но это уже другой вопрос… В турбулентности, правда, некоторые склонны видеть как раз пример самоупорядочивающегося хаоса. То есть согласованное поведение на макроуровне каких-то больших ансамблей частиц. Это сложно. Я не готов об этом судить. Я сейчас подумал об информационных турбулентностях, которые могут выражаться, например, в прозе. Наша жизнь с некоторой точки зрения выглядит как большая информационная система, и она все время усложняется. И когда она переходит некоторый порог, в ней начинают происходить процессы, которые кажутся хаотическими. Но, может быть, все-таки это турбулентные процессы, и когда мы принимаемся описывать их в терминах… ну, как бы абсолютно случайных, то мы погрешаем против реализма… то есть я хотел сказать, что наше описание не будет адекватным… Нам следует описывать вот что-то вроде таких вихрей — в смысле, не совсем случайных…» — «Простите, Валерий Вениаминович, а вы где-нибудь публикуете ваши сочинения, произведения?» — «Конечно. Хотя это бывает не часто, поскольку я как-то мало стараний прикладываю». — «В журналах печатаете или есть отдельные книги?» — «Нет, книги ни одной так и не получилось за всю жизнь». — «А почему? У вас рассказы, проза?» — «Да… проза, эссе». — «Так, наверное, нужно издать. Собрать и издать. Это было бы интересно». — «Кому? Вряд ли… Я никому не известен… Мне самому, может быть… Да и то… Авторского тщеславия у меня нет…» — «При чем тут авторское тщеславие? А вы не находите, что в литературе вещь неопубликованная, нерастиражированная — она не доведена до полного воплощения… Ну, как бы еще не существует в некотором смысле. В живописи, в изобразительных искусствах — там, если заметите, все наоборот: вещь равна себе только до тех пор, пока она уникальна. Тогда она вполне существует, да… А в словесности полноценное существование вещи начинается именно с момента ее тиражирования. В этом различие, причем самое принципиальное, на мой взгляд. Из-за этого и рынки — художественный и литературный — устроены по-разному и совершенно друг на друга не похожи. Вы так не считаете?» — «Доля истины есть, безусловно, в этом наблюдении. Правда, не ясно, с какого тиража начинается существование литературной вещи. Десять экземпляров? сто? тысяча? Все же в древности или в средневековье, когда не было печати… Да, но очевидно, что те рукописи, с которых делалось мало копий, — они-то и погибли в первую очередь и не дожили до наших времен. То есть действительно их существование было ущербным в какой-то степени… А в общем, здесь действует теория вероятностей. Катулл, например, ко времени Гутенберга сохранился, говорят, в единственном экземпляре».
— «Так почему бы вам не издать книгу, Валерий Вениаминович? Давайте я это сделаю. Соберите прозу. Я уверен, что будет интересно, но дело даже не в моем мнении. Кому-то интересно, кому-то нет — это, как всегда, дело вкуса. Но читателей найдется достаточно… Я говорю так не потому, что пытаюсь вам всучить какой-то подарок, — нет. Просто я издам и получу прибыль». — «Чепуха. Вы ничего не продадите. Кто меня знает?.. Будет валяться на складе, только место занимать…» — «Ха, да вы не знаете, как делается известность? Это ж элементарно! Раскрутка это называется. Грамотный рекламный агент или специалист по книжному маркетингу делает это в два счета. Несколько статей, анонсов, выступление по телевидению, интервью… Потом, после выхода книги, — презентация, опять с телевидением, с фуршетом, на который приглашаются нужные люди, — и все. Книга продана! Более того, вы еще получаете новые предложения. И на все это затраты не такие большие, я уверяю вас. А прибыль можно получить приличную». — «Может быть. Я в этом ничего не смыслю. Но ведь от торговли мебелью прибыль в сто раз больше наверняка?» — «Ну и что? Все равно мне интересно осваивать новые области… Раскрутчики у меня знакомые есть, и очень толковые, с опытом. Они знают, кого как подать, в каком тоне… А вы знаете, какие ничтожества раскручиваются сейчас, Валерий Вениаминович? Вы бы ужаснулись, если б узнали. Буквально из ничего, из пустоты их выдувают, как мыльные пузыри до необъятных размеров…» — «Ну вот пусть их и выдувают. А я не хочу». — «Да почему ж? Мне просто обидно за вас… Нет, давайте говорить на деловой основе. Я вам сейчас объясню… Вот я вижу в вашем лице, в вашей фигуре некую ценность, которая при определенной работе с моей стороны и вложении капитала может мне принести прибыль. И я предлагаю вам сотрудничество, потому что это выгодно и для вас самого… Совсем не значит, что я вас эксплуатирую или как-то там закабаляю. Нет. Мы составим договор, который, надеюсь, вам понравится. А если не понравится, вы потом, после выхода книги, вольны будете меня оставить и работать с кем угодно. Вы увидите, у вас отбоя не будет от предложений…» — «Вы чбудно говорите, Генрих. Но все эти разговоры разлетаются в прах от одного простого вопроса». — «Какого?» — «Что значит „какого“? А если я отдам приз не Илоне, что тогда? Ваше предложение остается в силе? Конечно нет! Так что не нужно меня уверять…» — «Ох, да вы поймите же наконец, Валерий Вениаминович! Если вы присудите приз не Илоне, у меня начнутся такие трудности с моим бизнесом, которые я не могу вам описать… не могу даже приблизительного представления вам дать об этих трудностях. У меня не будет ни времени, ни сил, ни — самое главное — спокойствия духа для того, чтоб заниматься вашей книгой… Мне придется выплывать в бурлящем море! Вот представьте себе: идет корабль, и человек упал за борт во время шторма. Его смыло волной. Может, по-вашему, этот человек что-либо делать, кроме как спасать свою жизнь? Да он вообще ни о чем не думает, только инстинктивно барахтается, выныривает на поверхность, кричит, захлебываясь: „Помогите!“…»
Эта простенькая метафора почему-то подействовала на меня жутко. Я зажмурился и опять схватился за голову. «Нет! Тогда тем более! Я не представлял, что это так серьезно! Нет, я не могу решать… брать такую ответственность… Почему не вы? Почему ваши товарищи должны быть выброшены, а? Что же я должен… Нет, избавьте меня от этого конкурса! Пожалуйста!.. Заберите яблоко. Вот оно. Заберите!.. Что?.. Генрих, если у вас есть ко мне какая-то симпатия, как мне показалось, то сделайте… Единственное, о чем вас прошу! Мне ничего больше не надо!» Он покачал головой: «Не получится. Мне очень жаль, но это не выход, Валерий Вениаминович. Так вы меня сразу сбрасываете. Они скажут, что я нарушил условия, и следующий конкурс сделают уже вдвоем». — «Что за глупости! Позовите их. Я в присутствии всех откажусь, и дальше делайте что хотите!» — «Хм, дальше? Боюсь, что дальше будет гражданская война. Ничего другого сделать не удастся. Мы и об этом конкурсе насилу-то договорились». — «Но почему вы такие дураки? Зачем вы впутали сюда постороннего человека? Надо было на спичках тянуть — и все». — «О! Это сложная история. Каждый рассчитывал, что придет его покупатель. И каждый, я уверен, готовил этого покупателя». — «Что значит — вы уверены? Вы сами — готовили?» — «Да… Я позвонил кое-кому из знакомых… Только я думал, что это будет сегодня утром. Никто не мог предположить, что перед самым закрытием вы явитесь. Вчера только произошла предпоследняя покупка. Мы держались вместе, чтобы никто не мог по телефону известить своих…» — «Но это же смешно! Вы только вообразите, что сегодня с утра перед дверью магазина выстроилась бы очередь из трех человек! Да потом еще стали бы отпихивать друг друга от двери и спорить, кто за кем!.. Или как? Может быть, с ночи стали бы занимать? Ваш во сколько бы пришел? В шесть? Ага, а там уже с пяти какой-нибудь агент Руслана: на машине приехал». — «Ох, ну ладно вам, Валерий Вениаминович. Уели». — «Нет, я не понимаю… Вот что, Генрих, ступайте и купите где-нибудь новую колоду карт, запечатанную. И остальных соберите всех сюда. Я перед вами стасую… надеюсь, вы не станете думать, будто я всю жизнь тасую колоды и набил руку, так сказать… Ну вот. Начну раскладывать. И кому первому ляжет туз… или что хотите… Нет, я назначаю: туз червей, пускай… Кому ляжет, тому, значит, и яблоко. Поняли меня? Все. Другого выхода я не вижу, ни для себя, ни для вас… И никаких посулов, никаких обещаний благодарности я не хочу больше слышать. За раскладку колоды, слава Богу, благодарить не надо…»
