Бернар Клавель - Плоды зимы
— И какой в этом толк?
Когда отец думал о войне, в нем постоянно боролись два желания: ему хотелось, чтобы война закончилась прежде, чем в их местах развернется сражение, и в то же время он мечтал, чтобы война перебросилась в Германию и немцы испытали бы ее на своей шкуре.
Он знал, что русские уже вошли в Польшу, но это было где-то очень далеко. Так далеко, что он себе даже ясно и не представлял.
Несколько раз Робен сообщал о действиях партизан в горах департамента Юра. После его ухода мать говорила:
— Только бы Франсуаза не попала в эту кашу!
— И что это ей взбрело в голову разъезжать в такое время!
— Видно, нужно было.
— Хотел бы я знать почему!
— Она мне не сказала, но, я думаю, дело было важное.
— Во всяком случае, ясно одно: сейчас вернуться в Лион ей не удастся.
Сказав это, отец заметил, что по лицу матери пробежала тень. Она несколько раз вздохнула, и как-то глухо, словно не желая, чтобы он разобрал ее слова, проговорила:
— Я совсем недолго пробыла с этой девочкой, и все-таки, право же… мне кажется, если б я знала, что она рядом с Жюльеном, на душе у меня было бы спокойнее.
Потом она выдохнула еще несколько слов, которые отец скорее угадал по движению ее губ:
— С виду она куда разумнее его.
36
Ночи тянулись бесконечно долго, потому что комендантский час начинался в шесть вечера, когда солнце стояло еще высоко в небе. Отец и мать ужинали в полумраке кухни, чуть приоткрыв ставни. Съев свою миску супа, они долго сидели не шевелясь, прислушиваясь к малейшему шуму, вглядываясь в узкую полоску света, которая открывала еще поникшую от зноя листву, звеневшую голосами птиц и гудением мошкары. Порою они могли часами сидеть так без движения, без слов, и лишь время от времени у одного из них вырывался вздох — словно не дававший им выразить иначе, как тягостно бремя этого вечера. Когда из города или с соседних холмов доносился звук выстрела, старики напрягали слух и переглядывались, но затем напряженное ожидание вновь окутывало их еще более плотным покровом тишины.
Однажды вечером они услышали выстрелы совсем рядом со своим домом. Наутро Робен рассказал, что какой-то человек, живший в доме на бульваре Жюля Ферри, был ранен, когда открывал окно в сад.
После этого нескончаемого ожидания старики шли спать. На улице было еще светло. Отец прижимался глазом к крохотному отверстию, которое образовалось в ставне от выпавшего сучка. Ему была видна добрая половина парка Педагогического училища — в лучах заката на красном песке дорожек вытягивались уродливые тени деревьев и кустов. Часовые в касках, сапогах и зеленых мундирах неподвижно стояли по углам здания. Другие вышагивали вдоль стены, которая проходила у подножия сыроварни. Это означало, что были еще третьи, которые шагали метрах в тридцати от дома перед каменной оградой, разделявшей сад Дюбуа и парк Педагогического училища. Каждый вечер, думая об этом, отец воскрешал в памяти образы той, первой войны. Он был тогда на тридцать лет моложе. Мир в те времена был совсем другим, его жизнь — тоже. И, перебирая различные события тех лет, отец старался уснуть. Однако часто сон приходил к нему слишком поздно, после того как он много раз переворошит и исчерпает клубок своих воспоминаний.
В ночь с 24 на 25 августа отец проснулся оттого, что мать трясла его за плечо, и от какого-то треска, похожего на треск сырых дров в костре.
Он сел в постели. Где-то стреляли.
Пулеметы. Сухой треск выстрелов. Еще выстрелы, но уже глуше. Разрывы минометных снарядов.
Мать судорожно вцепилась пальцами в его руку.
— Гастон… Повсюду стреляют!
Пальба все усиливалась, заполняя ночную тишину.
— Надо вставать, — сказал отец.
— Не говори так громко.
— А что от этого случится?
Теперь, когда первое волнение улеглось, он чувствовал себя необычайно спокойно.
— Одевайся, — приказал он. — А главное, не зажигай света.
— Я пока еще в своем уме.
Отец заметил, что голос жены звучит теперь тверже, чем тогда, когда она его разбудила. Он натянул штаны, расправил подтяжки, сунул ноги в ночные туфли. Затем, пробираясь ощупью, направился к окну.
— Не подходи к ставням, Гастон. Стой здесь!
— Оставь меня в покое. Я ведь не собираюсь их открывать!
Он нашарил рукой отверстие и припал к нему. Стрельба участилась. Теперь он отчетливо различал вспышки в стороне вокзала и у холма Монтегю.
— Стреляют у самого вокзала, — пробормотал отец. — Должно быть, был взрыв на железной дороге.
— Или в особняке, где гестапо.
— Может, и так.
Оба замолчали. Пальба приближалась.
— Кажется, стреляют и в той стороне, где Монсьель, — заметила мать.
Отец прислушался. Возможно, это было эхо, рождавшееся у склона холма, но казалось, выстрелы доносятся со всех сторон. Окна дома смотрели в сад, но не могло быть и речи о том, чтобы выйти на улицу и поглядеть, что происходит.
— Спустимся вниз, — сказал отец, — там мы будем в большей безопасности.
— А если они войдут в дом…
Он только усмехнулся.
— Если они войдут, прятаться бесполезно. Но опасаться надо другого: как бы от снаряда не загорелась или не обрушилась кровля. Коли дом загорится, снизу выбраться будет легче.
Он стал спускаться первым, нащупывая дорогу рукой и ногой.
— Вот если бы можно было попасть в погреб, не выходя наружу… — проговорила мать.
— Это конечно, а так лучше и не пытаться.
Войдя в кухню, отец чиркнул зажигалкой.
— Не зажигай света, — сказала мать.
— Ну что ты шумишь! Ты же отлично знаешь, что снаружи сквозь ставни ничего не видать… Чего ты всполошилась? Я только взгляну на часы.
Он поднял руку, чтобы осветить циферблат будильника. Рука его не дрожала. Но тут отец заметил, что мать смертельно побледнела. На ней лица не было. Страх притаился в каждой ее морщинке. Она набросила на плечи платок и теперь судорожно стягивала его на груди.
Отец потушил зажигалку. Было без четверти три.
Когда огонек погас, темнота словно еще больше сгустилась, но им все еще казалось, будто этот язычок пламени продырявил тьму ночи. Ружейная стрельба не прекращалась, она обрушивалась на них, точно гонимые ветром волны. Накатывала, отступала, возвращалась, все чаще, все ближе.
— По-моему, сражаются повсюду, — заметил отец.
— Думаешь, они напали на город?
— Возможно.
— Кто? Американцы?
— Откуда мне знать?
Наступило короткое затишье, затем внезапно выстрелы послышались совсем близко.
— Не можем мы тут дольше сидеть, — вырвалось у матери.
— Если и впрямь дерутся на улице, тогда нам крышка!
Отец почти выкрикнул эти слова. Он не ощущал страха, в нем закипал гнев, от которого сжимались кулаки.
— Не кричи, — взмолилась мать. — Не кричи.
— Мы пропали, — бросил отец. — Ты разве не понимаешь, что все пошло прахом.
— Господи… Господи!
Они простояли еще с минуту у лестницы, в полной темноте. Затем отец ощупью нашел руку жены, крепко стиснул ее и сказал:
— Пошли, все равно ведь не угадаешь.
— Куда ты?
— В погреб.
— Ты хочешь выйти из дому?
— Нас никто не увидит… Такая темь, хоть глаз выколи. Да у них и без нас дел хватает.
— Ты с ума сошел.
— Вовсе нет. Как-никак разбираюсь, где меньше риску.
— Боже мой…
Отец потащил жену по направлению к двери. Он нащупал замок, повернул ключ, отодвинул задвижку, уже потянул было дверь, но спохватился:
— Деньги у тебя тут внизу?
— Да… И бумаги тоже.
— Надо все взять с собой.
Они направились в столовую. Отец снова чиркнул зажигалкой. Мать выдвинула левый ящик буфета и стала рыться в нем. Руки у нее по-прежнему дрожали. Она вытащила ценные бумаги, какие-то вещи, которые как попало сложила на буфет. От всколыхнувшегося воздуха огонек зажигалки заколебался, замигал и погас. Отец выругался. Зажигалка больше не загоралась.
— Надо найти свечку.
— Ты ведь знаешь, в кухне есть свечка да и зажигалка тоже.
Отец долго шарил е темноте, натыкался на какие-то предметы, опрокидывал их.
— Черт! Черт побери! Только время уходит…
Раздались три взрыва, более глухие, чем прежние, дом вздрогнул, в окнах задребезжали стекла. Совсем близко застрекотал ручной пулемет. Отец зажег свечу и вернулся к матери, которая стояла, не смея пошевелиться.
Она поднесла бумаги к самому язычку пламени, плясавшему от ее дыхания.
— Ты тут пожара не устрой, — насмешливо проворчал отец. — Они и без нас об этом позаботятся!
— Куда все сложить?
— У тебя что, нет сумки?
— Какой сумки?
— Да любая сгодится.
Оба нервничали. Отец чувствовал, что перестрелка все приближается. Если они сейчас не выйдут из дому, то через несколько минут будет уже поздно. В сад того и гляди ворвутся люди: одни будут обстреливать Педагогическое училище, другие отбивать атаку.
