Бернар Клавель - Плоды зимы
— Милая ты моя… Немало мы с тобой повидали на своем веку… Случалось, ссорились, а ведь не стоило… Уж конечно, я бывал неправ.
— Молчи… — шепчет она. — И я бывала неправа.
— Там, где мы снова встретимся, будут царить мир и согласие.
Теперь стрельба слышна так близко, что кажется, будто крупный и яростный град барабанит в стены их дома со всех сторон.
Старики молчат.
Потом вытаскивают из-под себя матрас, ложатся на холодный пол и натягивают матрас, будто теплую перину.
Теперь им остается только одно — ждать.
38
Они долго пролежали так, не двигаясь. На полу было жестко, от холода у отца застыло тело; в конце концов он встал. Стрельба немного утихла.
— Не пойму, где теперь стреляют, — пробормотал он, — но как будто немного отошли.
— Мы даже не знаем, который час.
Отец вытащил из кармана часы и чиркнул зажигалкой. Было около пяти.
Пальба стихала, потом стали слышны только отдельные выстрелы.
— Оставайся тока здесь, — сказал отец. — Я поднимусь наверх, взгляну, что происходит.
— Будь осторожен.
Он поднялся в спальню и прильнул к отверстию в ставне. Уже рассвело, но солнце еще не выглянуло из-за крыш. В саду Педагогического училища на дорожках лежали и сидели немцы, рядом с ними на земле было положено оружие. Солдаты переговаривались. Некоторые были в касках, другие в пилотках либо с непокрытой головой. Один немец встал, подошел к сливе и залез на нее. Сперва отец подумал, будто он хочет взглянуть, что происходит по ту сторону стены, но сразу же понял: солдат просто рвет сливы. Набрав полную каску, он спустился с дерева, отнес сливы товарищам и снова сел около своего автомата, ствол которого лежал на пне. Другой солдат примостился на том же пне. Кое-где еще постреливали, но стрельба перемежалась долгими паузами, и тогда тишину нарушало только гудение автомобильных моторов.
Два немца лакомились сливами и швыряли косточками в других солдат, сидевших неподалеку, а те хохотали. Когда каска была опустошена, солдат, нарвавший сливы, надел ее на голову, улегся за пнем и передвинул автомат. Ствол автомата стал выплевывать красные огоньки, и отец непроизвольно присел на корточки. Автоматная очередь стихла. Старик выпрямился и посмотрел на другого солдата, стоявшего рядом с тем, что стрелял: тот спокойно перезаряжал автомат. Когда раздалась вторая очередь, отец даже не шевельнулся. Немцы стреляли в направлении холма Монсьель. Они извели четыре диска, а потом стрелок вновь отправился рвать сливы. Он все делал невозмутимо, точно это было для него привычным занятием, не представлявшим никакой опасности.
— Что ты там делаешь? — донесся снизу голос матери.
— Иду, иду.
Отец спустился в столовую.
— Стреляли совсем рядом, — сказала мать, — я испугалась, что это в тебя палят.
— Нет. Им начхать на нас. Они ведут огонь по Монсьелю.
— По Монсьелю?
— Да, и это значит, что если на них и в самом деле было произведено нападение, то атака эта провалилась… Поглядела бы ты только на этих немцев… Они, видно, и впрямь привычны к войне… Таких нелегко испугать. Говорят, им крышка, но по их виду этого не скажешь.
На отца произвело большое впечатление спокойствие немецких солдат. Все в их поведении заставляло думать, что они обосновались тут надолго.
Стрелять почти перестали, и мать спросила:
— А что они теперь будут делать?
— Интересно, кто это может знать!
Не успел отец произнести эти слова, как снова совсем близко послышалась пальба и почти одновременно раздались громкие крики и треск. Старики с минуту прислушивались, потом отец сказал:
— Где-то горит.
Они все ещё не решались открыть ставни. И в темноте поднялись на второй этаж. Посмотрев в щелку, отец увидел густое облако дыма, застилавшее солнце. Другое дымное облако темнело в небе в стороне вокзала. В саду Педагогического училища оставалось теперь всего несколько солдат. Отец успел разглядеть все это за несколько секунд, потом посторонился, давая место матери, и проворчал:
— Черт побери, они, кажется, подожгли город с четырех концов.
— Господи, горит вся Школьная улица.
Старики растерянно застыли на месте, потом направились к лестнице. Над ней слабо светилось слуховое окошко, выходившее на крышу.
— Если б я мог туда добраться, — сказал отец, — сверху бы я все разглядел.
— Ничего не выйдет, ведь приставная лестница в сарае.
Отец мысленно измерял расстояние.
— Когда бы оно было не над лестницей, я бы приставил стол…
Он умолк. И подумал о другом слуховом окне в комнате Жюльена. Та же мысль пришла в голову и матери. Они вошли в комнату сына и пододвинули к окошку письменный стол, на котором Жюльен оставил свои тетради и несколько книг, мать переложила их на кровать. Отец влез на стол, сорвал цветастую занавеску и черную бумагу, которая затемняла окно. Встав на цыпочки, он увидел крыши домов напротив сада. Для того чтобы разглядеть, что творится на улице, надо было отворить окошко и высунуть голову наружу.
— Дай мне стул, — потребовал он.
— Не вздумай отворять окно!
— Дай стул, тебе говорят.
— Гастон, это опасно.
— Никто меня не увидит!
Отец выкрикнул эти слова. Мать подняла стул и поставила его на стол. Старик влез на него. Но он оказался выше, чем надо. Отцу пришлось наклонить вбок голову и согнуть колени. Медленно, стараясь побороть волнение, он ухватился за железную зубчатую рейку и снял с крюка, удерживавшего ее. Послышался скрежет металла. Отец замер, потом осторожно приподнял застекленную раму и укрепил зубчатую рейку в следующем пазу. Выждал еще секунд десять. Теперь явственно доносилось потрескивание пожара. Запах дыма проникал в узкое оконце. Сосчитав до десяти, отец осторожно вытянул шею, коснувшись лбом стекла. В таком положении он мог видеть часть улицы и сада.
Оказывается, горели не те дома, что напротив, а другие, расположенные правее, возле Педагогического училища. Языки пламени взвивались высоко вверх, рассекая и кромсая клубы почти черного дыма, который заволакивал теперь большой кусок неба. К треску огня присоединялись автоматные очереди.
На улице перед садом никого не было. Забор не пострадал. Калитка была вроде заперта. Ставни всех домов были закрыты.
Нигде ни души.
— Что там? — спросила мать.
Отец молчал. Он бросил последний взгляд в сторону горящих домов и слез на пол.
— Взберись наверх, — предложил он, — сама увидишь.
Мать влезла на стол. Когда она встала на стул, отец проворчал:
— Они могут так спалить весь город!
Мать ничего не ответила. Ее руки, судорожно вцепившиеся в оконную раму, дрожали. Внезапно, в тот самый миг, когда вновь послышался хриплый лай автомата, отец увидел, как жена отняла от рамы правую руку и поднесла ее ко рту.
— Боже мой! — простонала она.
— Что случилось?
Мать слезла так поспешно, что отцу пришлось подхватить ее, иначе она бы упала. Ее бледное лицо было все в поту.
— Я видела… — пробормотала она. — Я видела, как он упал… схватился руками за живот…
И она прижала руки к животу, потом без сил опустилась на кровать Жюльена. Отец снова влез на стол, затем на стул. И тут мать прибавила:
— Подмастерье булочника… Не могу вспомнить его имя… Ну, тот, что помог нам перетащить дрова… На пороге пекарни… Я сама видела…
Она несколько раз повторила эту фразу. Отец посмотрел в направлении дома, который также принадлежал ему и стоял прямо против сада. Кто-то в белом лежал, скорчившись, у дверей, но деревья мешали разглядеть как следует. Не слезая со стула, отец спросил:
— Да что он сделал?
— Не знаю, я только увидела, как он появился на пороге, тут сразу раздались выстрелы, и он упал… Я видела… Он схватился руками за живот и упал.
— Он не шевелится… Так глупо дал себя подстрелить…
Мать привстала.
— А ну как он не умер? Так и будет там лежать?
— Вот незадача! Бедный малый…
Отец не мог отвести взгляда от фигуры в белом и от распахнутой двери в пекарню. Слабый ветерок временами пригонял дым под самые окна. Запах гари становился все сильнее. Сквозь дым отец различил другого человека в белом, который крался по неосвещенному коридору. Он наклонился, и отец понял, что это булочник, не высовываясь за порог, втаскивает в дом своего подмастерья. Затем дверь затворилась.
Отец слез со стола и рассказал матери о том, что увидел. Потом присел на кровать рядом с нею.
Теперь ноги у него дрожали. Он чувствовал, что лицо его взмокло от пота, пот струился по его спине… Мать сидела не шевелясь, упершись локтями в колени; устремив взгляд в пространство, она время от времени шептала:
— Господи… Бедный малый… Бедный малый… Я видела, как он упал… Схватился руками за живот и упал…
