Питер Мейл - Прованс навсегда
Зима переполнена добрыми намерениями, которые иной раз осуществляются. Засохшее дерево спилили, стену соорудили, старые садовые стулья из стальных трубок покрасили. Время от времени мы хватаемся за словарь и с переменным успехом продолжаем борьбу с французским языком.
Французский наш улучшается семимильными шагами, мысль провести вечер в стопроцентно французской компании уже не кажется столь устрашающей, как прежде. Но, как когда-то отмечали учителя по поводу школьных сочинений, есть еще над чем поработать. Надо только постараться. И мы преодолеваем строчку за строчкой, страницу за страницей Паньоля и Жионо, Ги де Мопассана, регулярно покупаем «Le Provençal», вслушиваемся в пулеметную скороговорку дикторов радионовостей и пытаемся разгадать загадки, постичь непостижимые тайны этого языка, который со всех сторон нахваливают нам как в высшей степени стройный и логичный.
Полагаю, это миф, сочиненный французами, чтобы запутать иностранцев. К примеру, не вижу никакой логичности в половой принадлежности системе грамматических родов. Почему Рона мужского рода, а Дюранс женского? Обе они реки, и если уж они должны принадлежать к какому-то полу, то почему не к одному и тому же? Однажды я попросил растолковать мне это одного француза, и он пустился в долгие рассуждения об истоках и источниках, о ключах, дающих жизнь ручейкам, из которых рождаются могучие реки, и ключах ученой премудрости, разъяснив мне все, с его точки зрения, досконально и логично. Я, правда, так и не понял, почему океан мужского рода, море женского, озеро снова мужского, а лужа опять же девушка. Даже вода засмущается от такого смешения.
Объяснения доброго француза не поколебали моего убеждения, что половая система придумана лишь для того, чтобы испортить жизнь иностранцу. Род существительным присваивается совершенно произвольно, с аристократическим небрежением даже анатомических тонкостей. Женское влагалище по-французски мужского рода — le vagin. Где хваленая логика?
Поджидает в засаде андрогинное lui, выскакивающее на пороге многих фраз. Как правило, lui означает он. Но часто «его» род остается в тени до момента, пока не выяснится в ходе речи. Demandez-lui — спросите его, peut-être qu'elle peut vous aidez — может быть, она сможет вам помочь. Маленькая тайна, мелкое неудобство, однако новичка озадачивает, особенно если имя этого поначалу загадочного lui тоже андрогинный компот типа Жан-Мари или Мари-Пьер.
И это еще не худшее. Жуть что творится в живом французском каждый день, всякий час. Недавно в газетной статье, посвященной свадьбе рок-звезды Джонни Холлидея, в самых лестных выражениях описывался его облик. «Il est une grande vedette»[232] — констатировалось в статье. В мгновение пол объекта изменился на противоположный. И это в день свадьбы!
Возможно, из-за этих неожиданных поворотов, ловушек и подвохов французский язык на протяжении столетий считался языком дипломатии — занятия, в котором простота и ясность не только не необходимы, но и нежелательны. Многозначность фразы, всяческие экивоки и уловки чреваты для дипломата меньшими неприятностями, чем ясное, недвусмысленное выражение, понимаемое однозначно. Дипломат, по Алексу Дрейеру, — это «человек, который дважды подумает, чтобы ничего не сказать». Необходимость в многооттеночности и уклончивости и заставила изобрести французский язык, позволяющий утопить смысл сказанного в завитушках.
Однако французский — прекрасный, звучный, гибкий, романтичный язык. Может быть, и не заслуживающий обозначения «введение в цивилизацию», предпосланное курсу французского составителями иных учебников, считающими, что весь мир должен говорить на французском. Легко можно представить возмущение пуристов ползучей заразой иностранщины, внедряющейся в великий и могучий французский язык.
Первым паразитом, поразившим «язык цивилизации», оказался, возможно, «уик-энд», перепорхнувший через Ла-Манш примерно тогда же, когда хозяин ночного клуба на Пигаль окрестил свое заведение «Le Sexy». К вящей досаде владельцев заведений не столь шаловливого толка в Брайтоне и иных менее эротических местах и к восторгу владельцев парижских отелей и ресторанов из этих двух микробов сформировался третий — le weekend sexy.
Вторжение не ограничилось спальней. Паразиты заразили офис. Служащие теперь выполняли не работу, a le job. Если le job отнимал слишком много сил и энергии, служащий обнаруживал, что он все более stressé,[233] возможно, потому, что он выполнял многотрудные обязанности, будучи un leader отдела le marketing. Напряжение трудового дня не позволяло бедняге даже принять нормального трехчасового ланча, и ему приходилось заскочить в забегаловку le fast food. Этот кошмарный Franglais приводил в бешенство старейшин Академи Франсез, и я их вполне понимаю. Такие кошмарные вкрапления в изящный стройный корпус французского языка следует считать scandaleuses[234] или же, воспользовавшись еще одним вкраплением, les pits.[235]
Ползучее распространение «франглийского» облегчается и тем, что количество слов во французском словаре меньше, чем в английском. Это порождает проблему многозначности. В Париже, к примеру, jе suis ravi означает «я в бешеном восторге». В «Кафе дю Прогрес» в Менербе то же выражение утрачивает оттенки восхищения и означает попросту «я деревенский идиот».
Чтобы вернее избежать всевозможных ловушек, на каждом шагу подставляемых языком простаку-иностранцу на потеху всегда готовым повеселиться местным жителям, я обучился многозначительному хмыканью, гмыканью, цоканью языком, всяким beh oui — универсальным средствам, столь распространенным в беседах провансальцев в качестве связующих звеньев при отсутствии тем разговора.
Из всех этих междометий самое гибкое и, следовательно, наиболее полезное — мини-фразочка ah bon с вопросительной или с любой иной интонацией. Поначалу я полагал, что оно должно пониматься буквально. Ан нет. Это «хорошо» может означать и прямо противоположное. Пример диалога:
— Молодой Жан-Пьер попал в беду.
— Oui?
— Beh oui. Вышел, понимаешь, из кафе подшофе, сел в машину, напоролся на флика, с перепугу врезался в стену, вылетел сквозь ветровое стекло, раскроил голову и ногу сломал в четырнадцати местах.
— Ah bon!
По случаю ah bon может означать и ужас, и, конечно же, недоверие, раздражение, наплевательское равнодушие, радость — все, чего требуют обстоятельства, двумя краткими словечками.
Схожим образом возможно поддерживать беседу двумя другими моносиллабическими словечками, ça va, означающими буквально «идет, пойдет». Каждый день в каждом городке и в каждой деревне Прованса знакомые, встречаясь на улице, обмениваются рукопожатием и несколькими фразами:
— Ça va?
— Oui. Ça va, ça va. Et vous?
— Bohf, ça va.
— Bieng. Ça va alors.
— Oui, oui. Ça va.
— Allez. Au'voir.
— Au'voir.
Конечно же, диалог не ограничивается лишь словами, общение немыслимо без жестов и мимики, вздохов и неартикулированных, но выразительных звуков. Контакт занимает две-три минуты, если солнце благоприятствует и некуда особенно спешить. И, естественно, такого рода контакт в течение дня повторяется неоднократно.
Несколько месяцев такого несложного общения могут внушить самонадеянному иностранцу мысль, что он в достаточной степени овладел французским на бытовом уровне. Вы даже способны проводить долгие вечера в обществе французов, с некоторыми усилиями вас понимающих. Они превращаются из знакомых в друзей и в один прекрасный день удостаивают вас дара, выражающегося для вас в возможности с новой силой показать себя дураком. Вместо vous они начинают обращаться к вам на «ты», tu или toi, то есть tutoier, тыкать.
День, в который француз перейдет с «вы» на «ты», следует воспринять с полной серьезностью. Этот переход означает, что, по зрелом размышлении, он решил, что вы ему понравились. С вашей стороны было бы недружественным актом не ответить взаимностью. И вот вы, едва освоившись с употреблением местоимения «вы» во всех положенных формах со всеми сопряженными управлениями, должны разучивать то же самое с местоимением «ты». Разве что вы, как бывший президент Франции Жискар д'Эстен, даже к жене своей обращаетесь на «вы».
Но не отчаивайтесь, бросайтесь в языковые бездны сломя голову, боритесь с родами и числами, объезжайте по ухабам сослагательное наклонение и расхождения в словарях, надейтесь на добрую волю собеседников. Они обычно добродушно утешали нас тем, что наш французский их не убьет. Я тоже надеюсь на это и всегда замечаю их желание подсобить нам изъясниться, помочь почувствовать себя дома, ощутить тепло не только солнца, но и живого общения.
