Роман Сенчин - Лед под ногами
– В курсе?! – Димыч был страшно оживлен. – Счас только по радио передавали…
– Я – не в курсе, – перебил Чащин, вошел в ванную, замкнул дверь.
Долго умывался холодной водой, почистил зубы. Потянулся к висящему на змеевике полотенцу, но почувствовал брезгливость; вышел, достал из шкафа свежее, махровое…
– Дэнчик, я тут мяса пожарил, – голос из кухни. – С жилами, правда, но какое было.
– Я не хочу есть.
– А че? Я ждал, не ужинал…
– Не хочу! – уже жестче повторил Чащин, прошел в комнату.
Диван разложен, постель с утра не убрана. В кресле Димычева гитара, на полу провода, педаль фуза; компьютер включен… Задремавшая было решимость поставить точку снова окрепла. Пыхнуло возмущение. Чащин чуть не бросился к Димычу, не закричал, что нельзя, нельзя превращать квартиру в сарай, нужно соблюдать хоть какие-то элементарные нормы…
– Так, так, – остановил себя. – Т-та-ак.
– Слушай, – появился Димыч, – я сегодня такую тему забацал! Как в лучшие времена. Заценишь?
Быстро взял гитару, подключил к музыкальному центру, который служил усилителем, провел пальцем по струнам, по-хозяйски кивнул на диван:
– Садись.
Пропущенный через фуз звук гитары, как всегда, завораживал, и Чащин послушно сел, вместо того чтобы начать серьезный разговор, попросил:
– Негромко только… соседи…
Димыч нашел листок с текстом и аккордами, положил на спинку кресла и, глядя в него, заиграл простенькую, но боевую, энергичную мелодию.
– Помнишь, с акээмовцами тогда познакомились? Вот, они вдохновили. -
И, немного не в такт, запел:
Мы будем сильными,
Мы будем шагать,
Мы будем огрызаться
И цепи рвать!
Мы будем ненавидеть,
Мы будем любить,
Мы за справедливость,
Мы хотим – жить!
Сыграв короткое соло, Димыч перешел на припев:
Кромешную ночь
Врагам не вернуть,
Воздух коммунизма
Распирает грудь.
Ты, ты и ты -
Вставай в авангард.
Капиталистам
Мы устроим ад!
– Тебе не стыдно? – негромко, но отчетливо спросил Чащин. – Нет?
Димыч прижал струны к грифу, и звук исчез.
– Что?
– Я говорю: тебе не стыдно такое петь?
– А что?.. По-моему, нормально. Нормальная агитационная вещь.
Помнишь? – Димыч наиграл их давнюю песню: – Анархия жива и побеждает, мы надеемся – время настанет…
– Во-первых, это разные вещи. А во-вторых… Нам надо с тобой обсудить одну проблему. Я давно собирался…
Димыч, кажется, понял. Как-то испуганно-медленно снял гитару, лицо осунулось и стало похоже на лицо Димыча-школьника в те моменты, когда учителя писали в его дневнике замечания и требовали срочно привести родителей…
– Пойдем на кухню.
Сели за стол друг напротив друга. Вкусно пахло жаренным со специями мясом… После короткого периода бодрости от умывания холодной водой
Чащина снова стала давить тяжесть. И трудно было подобрать первые слова. Хотелось сказать что-то точное, прямое, чтобы Димыч убедился: спорить бесполезно, все решено. Встал, собрал вещи и ушел, уехал…
Лучше бы, конечно, вообще без слов.
– Может, похаваем все-таки? – тихо, с улыбкой спросил Димыч.
Его голос, и это “похаваем” оказались подходящим толчком, Чащин начал:
– Понимаешь, я больше так не могу, в таком состоянии. У меня очень сложная, тяжелая жизнь… В Москве тяжелая жизнь… И одно дело – погостить, переночевать, но каждый день, постоянно – нет. Так нельзя. Поэтому, Дим, не обижайся. Ничего личного… то есть…
Чащин говорил, упершись взглядом в столешницу. Каждое слово произносилось с трудом, и все они казались не теми, какими-то пресными, трусоватыми. А на языке вертелась одна огромная, тяжелая фраза: “Собирай вещи и уходи”. Но приходилось выдавливать малозначительные, лживые по сути объяснения:
– Ты ведь собирался работу найти, устроиться… Уже два месяца прошло… И ничего не сдвинулось. Я… Понимаешь, я сегодня не хотел сюда приходить, ноги не шли. Мне отдых нужен, я работаю… Мне выспаться нормально надо.
Димыч молчал. Сидел тихо, не шевелясь; даже за сигаретой не потянулся. Лучше бы вскочил, стал доказывать, уговаривать подождать, вспоминать старое, их долгую дружбу…
– Я понимаю, Дим, ты с целью приехал. Хочешь играть, записать альбом, что-то делать… Я понимаю все – я таким же был. Но теперь… Мне неинтересно это, совсем чужое. Митинги эти, призывы, бред всякий про коммунизм. Какой коммунизм, Димка?! Ты вспомни то время!.. В общем, я не хочу. Понимаешь, мне такая жизнь нравится – моя… Нравится утром ехать на работу, вечером возвращаться сюда.
Поесть спокойно, фильм посмотреть, отдохнуть. В субботу я люблю по магазинам ходить, на рынок. В квартире убраться, чтоб все вещи на своих местах… Люблю один побыть… И большинство это любит, понимаешь? Ты вот меня потаскал… и я чувствую, что я заболел. Не хочу я так, понимаешь? – Чащин поймал себя на том, что подобно
Димычу то и дело произносит “понимаешь”, досадливо поморщился. – В общем, не хочу я быть, как они. Они дети еще, все младше нас на десять лет. Вспомни нас в их возрасте – тоже бегали, пыжились, на весь мир задирались. В двадцать лет это нормально. Игры… Но мы-то взрослые люди с тобой, над нами смеются просто… Да и, – вспомнил о сегодняшней встрече в “Жести”, – это сто, тысяча играет, а один – карьеру делает. И остальных использует, которые свое место найти не могут… Вот и бесятся, как неприкаянные, и ты с ними. Но ведь… Я ведь сам долго таким же был – тоже думал: или жить по-настоящему, или вообще не жить. Но получилось, что ни то, ни другое. Третье. Так получилось… И я рад. Был против, ненавидел таких, а сейчас – рад, и мне хорошо. И не хочу менять… Хочу нормально жить. Как большинство. Да! Попрыгали, попытались, поорали – не получилось.
Хватит… Ты сам недавно песню ставил Цоя – “Судьба поколений”. Вот так и у меня… И я очень устал за это время… Ну, пока ты здесь.
Не могу больше. Извини.
Чащин поднял глаза и наткнулся на взгляд Димыча. То ли презрение в нем, то ли сочувствие. Или мольба… Чащин выдержал – смотрел прямо и безжалостно.
– Значит, – хрипнул Димыч, – мне уходить?
– Да.
– Что ж, – он встал, – я не мальчик, чтобы упрашивать. Решил, так решил… Думал, что мы, как раньше, что соратники все-таки. Столько ведь вместе…
– Не надо. Дим, ну не надо меня грузить. Было – да. Я все помню и ценю. И тебя здесь встретил с радостью. Честно. Но… Два месяца – это много. У меня работа, своя жизнь, девушка…
– Что-то не заметил я девушки. Разве что эта… Виктория, что ли?
– При чем здесь Виктория?
– Ну, других я не видел.
– Ее зовут Аминет, – зачем-то сказал Чащин. – Мы с ней давно.
– Как? Как зовут? – Казалось, Димыч забыл, что его выгоняют.
– Все! Я не хочу об этом. Это – мое личное. И дело в том, что я просто не могу ее сюда привести…
– Хм, когда-то мы в одной комнате телок дрючили. И ничего, не стеснялись. – Димыч глянул на Чащина и пошел в комнату. – Ладно, ладно, сейчас соберусь… И – будь счастлив.
Чащину захотелось курить. Вспомнил, что сигареты лежат в кармане пальто. Поднялся, почему-то крадучись направился в прихожую… Димыч шуршал пакетами, какой-то одеждой, скрипел футлярами кассет.
Найдя пачку “Винстона”, Чащин вернулся на кухню, сел туда, где обычно сидел в последнее время, – между столом и холодильником.
Какая-никакая защита… Отвалился к стене, прикрыл глаза. Меж пальцев тлела сигарета, но поднести ее к губам сил не было. Он чувствовал, что погружается в сладкий, теплый похмельный сон…
– Ну все, Денис Валерьевич, я готов, – голос Димыча.
Чащин открыл глаза, сунул окурок в пепельницу.
– М-да, – вздохнул словно бы расстроенно. – Ты куда сейчас? – И услышал в своем голосе женские нотки.
Димыч хмыкнул, отвернулся.
– Найду что-нибудь. Может, Макс пустит, а там… Жалко, мобила не работает, деньги кончились…
– У меня есть полторы тысячи… Тыщу возьмешь?
Димыч опять приготовился хмыкнуть, но сдержался, пожал плечами:
– Ну, если можешь.
Чащин достал бумажник, открыто, чтоб было видно – внутри почти ничего нет, вытащил бело-голубую бумажку.
– Спасибо. Если будет возможность – пришлю перевод.
– Не надо… Ты не обижайся.
– Да ладно, я этого давно уже ждал. И, честно скажу, тяжело мне было с тобой. Как, знаешь… ну, ощущение, что с мертвым рядом. Как с зомби… Ведь ты другим был совсем. Горел, примером был… А стал…
А я – я хоть к коммунистам, хоть к кришнаитам, еще куда-нибудь, но только не так. – Димыч в упор посмотрел на Чащина. – Я вам всем буду лед под ногами!
Чащин улыбнулся как мог мягче:
– Весна уже, Дим.
– Остроумно, молодец. Ла-адно… Может, сдохну на вокзале, но буду знать, что я не такой. Не зомби. Что меня не укусили.
Димыч прошел в прихожую, надел лямки чехла с гитарой на правое плечо, лямки рюкзака – на левое. Открыл дверь.
– Да, – обернулся, – если что-то забыл…
– Я отложу. Потом заберешь.
