Роман Сенчин - Лед под ногами
“Надоевших! – тут же поймал себя. – А ты их знаешь? С кем-то хоть раз поговорил нормально?”. И потянуло войти обратно под арку, дождаться Наталью или Инну, которая представлялась сейчас довольно привлекательной, или Катю из отдела спецпроектов. Дождаться, шагнуть навстречу, предложить провести вместе вечер. Черт с ним – снять с карты еще пару тысяч, заказать столик… Нет, бред, бред!..
Дернувшись, Чащин решительно шагнул в сторону “Новокузнецкой”; но тут же представилась давка в метро, небритая, унылая рожа Димыча…
Он развернулся и пошел в противоположную сторону. К “Балчугу”, набережным, к Кремлю.
В темном скверике на острове между Москвой-рекой и Водоотводным каналом, неподалеку от памятника Репину, заметил пустую скамейку.
Скамейка была сырая, поэтому пришлось сесть на спинку. Портфельчик зажал между колен.
Посидел, отдышался, достал из кармана пальто купленную в минимаркете плоскую чекушку “Московского” коньяка. Крышечка открутилась с приятным хрустом.
– Та-ак… – Чащин несколько раз глубоко вдохнул холодный, но уже с привкусом весны воздух и как бы неожиданно для себя сунул горлышко в рот. Глоток, другой, третий. – О-ох-х!..
Мимо, чавкая раскисшим песком дорожки, проходили редкие люди.
Пробежал пенсионер в кроссовках, ветровке, раритетной уже шапочке-петушке. Чащин успел разглядеть в полумраке его серьезное, представительное лицо. Откуда такой? Вроде бы поблизости и жилых домов не осталось – офисы, банки, бутики. Вон только – Дом на набережной через дорогу сереет… Какой-нибудь потомственный начальник. И сын у него, наверно, начальник. И внук учится в Англии на начальника…
Коньяк подарил уверенность: стоит приложить немного усилий, сдвинуться с места, и жизнь преобразится. И Чащин направился туда, где, казалось, это преображение реализовать легче всего. Ведь там красивая, необычная девушка обратила на него внимание, искренне дала понять, что будет рада увидеть снова.
Так, вот этот двор, вот дверь, над которой неподсвеченная самодельная вывеска “Жесть”. Дощатая лестница вниз. Просторный вестибюль. Справа дверцы туалетов, слева гардероб, дальше бар, вход в залы. Звучит приятная интерьерная музыка… Еще спускаясь, Чащин увидел – гардеробщица сегодня не та. Не она. И сразу захотелось уйти, в горле появился неприятный, похмельный привкус, будто коньяк мгновенно перегорел, сменив легкость и уверенность дурнотой.
Что ж – облом. Бывает… Но вдруг, – зацепила надежда, – вдруг ее повысили, вдруг она теперь не гардеробщица, а официантка, еще кто-нибудь. Ведь вполне может быть…
– Добрый вечер.
– Добрый вечер! – по-детски звонко отозвалась сухощавая, с пестрой, патлатой головой девушка, взглядом примериваясь к пальто Чащина, определяя, тяжелое или нет, как лучше принять.
– Видите ли, – осторожно заговорил Чащин, – я тут ищу одну… одну барышню. Она на вашем месте работала. Недели две назад.
– У нас здесь несколько девушек.
– Она такая, по виду как бы с Кавказа.
– Аминет?
– Что?
– Вы Аминет в виду имеете? Она аварка. Других таких у нас нет.
– А, да, да! – Чащин сделал вид, что вспомнил это имя. – Да… И когда она работает? По каким дням? Мы с ней договорились…
– Она уехала.
– Да?.. И куда?
– Домой.
– Ясно. А откуда она?
Гардеробщица пожала плечами:
– С Дагестана откуда-то.
И Чащин опять сказал это глупое, убийственно-тупое слово:
– Ясно. – Но на самом деле не мог поверить и задал еще вопрос: – И что – так просто взяла и уехала?
– Ну как? Брат ее забрал. Сказал, что замуж пора. Она не хотела, плакала тут…
На лестнице послышались энергичные бухи шагов; Чащин инстинктивно обернулся на них, увидел спускающихся Сергея и парня с кислым лицом.
Рывком отвел глаза, съежился, стараясь стать незаметным, – с ними общаться сейчас совсем не хотелось.
– Понимаешь, Рома, – негромко, без ораторского задора говорил
Сергей, – я искренне хочу России величия. Ради этого я влез в политику, пожертвовал статусом творческого человека. Может быть, уже и не смогу ничего настоящего написать. Но теперь – теперь я пойду до конца.
– А куда? – спросил кислолицый.
Рядом с Чащиным зашуршала одежда. В руках гардеробщицы оказалась куртка с нелепым карманом на спине и тонкое ворсистое пальто.
– Я пришел к выводу, что с Дмитрием Олеговичем нам не по пути. Он становится политическим отщепенцем со своим радикализмом, националистическими лозунгами. Это тупик. Его очень скоро задавят.
Нам же необходимо будущее.
– Ты и так уже везде побывал. И в коммунистах, и в демократах, и с нацболами…
– Вот давай возьмем пива, обсудим, как строить отношения с властью.
– Я никак не строю. Мне за вами наблюдать интересно.
Они направились к бару. Сергей что-то продолжал объяснять… Чащин выпрямился, кивнул гардеробщице:
– Ладно, спасибо. Если встретите… м-м… Аминет, передайте…
– Да как я ее встречу? Она вряд ли вернется.
– Ну, всякое в жизни бывает.
– Да уж, – гардеробщица кривовато усмехнулась, – бывает.
В продовольственном магазине на углу Большой Лубянки и Фуркасовского переулка купил еще бутылочку “Московского”. Уже у кассы, побоявшись, что слишком опьянеет, добавил к коньяку плитку горького шоколада.
Коротко, чтоб случайно не проглотить все, приложился прямо у двери магазина. Огляделся. До метро две минуты неспешным шагом. Полчаса езды до дома. “И что? Что там?.. Там же – он”, – в первый раз в жизни с настоящим, похожим на ненависть раздражением Чащин подумал о
Димыче; испугался этого и тут же себя оправдал: “Ну а как он себя ведет?! С ним невозможно. Два месяца черт знает чего”.
Вспыхнула наивная, детская надежда: а вдруг его нет, в квартире тихо и просторно – квартира опять только его… “Сейчас нет, через час вернется, – безжалостно убил надежду Чащин. – И никуда он не уедет – вчера весь день ныл, что денег уже и на метро нет. Намекал, чтобы дал… Нищеглот”.
Подрагивая от сырого, липкого холода и коньячного возбуждения, достал мобильный. С минуту смотрел на темный мертвый дисплей, перебирая в уме тех, кому можно позвонить, с кем встретиться…
Виктория? Два часа с ней в обмен на четыре тысячи рублей, а потом все равно надо будет решать, что дальше. А дальше все равно туда, где Димыч. Слышать его голос, отвечать на его вопросы, сталкиваться в дверных проемах, ложиться на один, пусть и широченный, диван…
Нет, хорош! Надоело. Ну приехал, ну погостил. И давай – или обратно, или как-то жизнь устраивай. На работу иди… Нет, удобно приспособился!.. Чащин вспомнил где-то услышанное выражение
“лестничная философия”. Зло усмехнулся. Над собой. Да, за последнее время в этой философии поднаторел: сам с собой дискутирует, возмущается, негодует. Действительно, как выброшенный на лестничную площадку доказывает закрытой двери свою правоту… Поехать и все напрямую сказать. И пусть решает. А так это до бесконечности может тянуться!..
Но вместо того чтобы пойти к метро, – втайне от себя стараясь найти какой-нибудь выход или хотя бы отсрочить с Димычем разговор, – Чащин нажал на мобильном кнопку с зеленой трубкой – дисплей ожил, осветился.
Глотнул из бутылочки, шумно выдохнул. Нашел номер мобильника Макса.
Поднес трубку к уху.
Размеренные, спокойные гудки. Тупо-уверенные. И на смену им – жизнерадостный голос:
– Дэн, ты, что ли?
– Да, я. Привет.
– Здор-рово! Ты как там?
– Да так… Дела всякие, проблемы.
– А-а, ну да. Проблем хватает. Эт точно.
– Слушай, Макс, можно к тебе подъехать?
– Х-хо! – с восторгом перебил тот. – Да ты знаешь, где я?!
– Где?
– Да во Франкфурте! Прикинь! Вчера утром прилетел… Офиг-геть! -
Макс замолчал. – Алло?
– Да-да, слышу, – отозвался Чащин, левой рукой скручивая крошечную крышечку, – говори.
– Я тут в шоке вообще! Тут, прикинь, прямо в центре города – целый квартал! Сплошные бордели! В самом центре! Двадцать пять евро за полчаса. И всякие разные. Одна тут из Доминиканской Республики, тыковка вообще!..
– Ладно, Максим, – с усилием произнес Чащин, – рад за тебя. Приедешь
– расскажешь. – Нажал отбой.
Допил коньяк. Передернулся. Зажевал шоколадкой… Известие, что Макс не поблизости от изношенной софы, не за компьютером, а черт знает где, поразило, но не расстроило. Наоборот, стало даже как-то странно-весело. И кто-то внутри скомандовал: “А теперь – домой!”.
21
– Наконец-то! – встретил Димыч. – Я тебе звонил-звонил – занято. Где шлялся-то?
– Так…
Чащин повесил пальто, не нагибаясь, одну о другую, стянул туфли… В метро он подремал и неприятно, тяжело протрезвел; хотел было купить бутыль пива – для разговора, – но не стал. Лучше так. Любой алкоголь предполагает желание сгладить, замириться, а когда без него – получается серьезнее. Некуда отступать, не за что прятаться.
