Стеф Пенни - Нежность волков
— И все же вряд ли в этой стране найдется человек, который заботится обо мне больше, чем он.
Фрэнсис настолько забывается, что позволяет себе полуулыбку. Поощренный Дональд ухмыляется:
— Ты будешь смеяться, когда я расскажу, почему он это сделал. Мы играли в регби, и я блокировал его. Сбил с ног — классический подкат. А он на меня — инстинкты взыграли. Он прежде никогда не играл в регби. Я даже не знал, что он не расстается с ножом.
Дональд смеется, и Фрэнсис чувствует, что в груди у него потеплело. На мгновение может показаться, что они чуть ли не друзья.
Дональд вновь заправляет рубашку.
— Я что имею в виду: даже с друзьями бывают ссоры, и человек может ударить в припадке ярости. Сам того не желая. Мгновение спустя он жизнь готов отдать, только бы этого не было. Ведь так все и случилось? Вы повздорили — может, он был пьян… или ты… Он тебя разозлил, и ты ударил его, не подумав…
Фрэнсис глядит в потолок:
— Если вас так заботит правосудие, почему вы не пошли по другим следам — тем, которые оставил убийца? Вы должны были их увидеть. Я и то мог идти по ним. Даже если вы мне не верите, вы не могли их не увидеть.
Что-то в нем сломалось, и слова потекли, все громче и громче.
— Ты мог отправиться по следу, только чтобы оказаться в безопасном месте. — Дональд подается вперед, как будто ощутив, что наконец достиг некоего результата.
— Если бы я хотел убежать, то не сюда же! Я бы отправился в Торонто или сел на пароход… — Фрэнсис закатывает глаза к потолку, испещренному знакомыми трещинами и штрихами. Нечитаемые символы. — Где мне здесь тратить деньги? Думаете, я убил его? Это же полный бред, неужели не понятно…
— Возможно, поэтому ты и здесь — именно потому, что это неочевидно… Ты залег на дно, а когда все уляжется, двинешь куда захочешь — вполне разумно.
Фрэнсис смотрит на него — какой смысл общаться с идиотом, если он уже решил, как все произошло? Неужели так все и будет? Если да, так и пусть. Теперь он чувствует комок в горле и болезненный привкус во рту. Наружу рвется крик. Знай они истинную правду, поверили бы ему? Если рассказать им, как все было на самом деле?
Вместо этого он открывает рот и произносит:
— Пошел ты, пошел ты! Пошли вы все! — И поворачивается лицом к стене.
В тот момент, когда он отворачивается, что-то приходит в голову Дональду. Он наконец понял, что свербело в нем последние дни, — Фрэнсис напомнил ему парня, которого он знал в школе, но, как и все, избегал. Так, возможно, это и был мотив? Впрочем, ничего удивительного.
~~~
Происходит нечто невероятное. Погода совершенно спокойна и безветренна, мы продолжаем свой путь через лес, и я понимаю, что мне хорошо. Это просто поразительно, и я чувствую себя виноватой, поскольку должна беспокоиться о Фрэнсисе, но отрицать не могу: как только я перестаю думать о том, что он лежит где-то израненный и замерзший, я счастлива так, как давно не была.
Я никогда не думала, что забреду в такую глушь, не испытывая страха. В лесу я всегда ненавидела однообразие, хотя никому этого не рассказывала. Лишь несколько видов деревьев — особенно сейчас, когда они заснежены, мрачные силуэты, — и весь лес смутен и сумеречен. В наши первые годы в Дав-Ривер мне часто снился кошмар: я посреди леса, озираюсь в поисках тропы, которой пришла, но все направления выглядят совершенно одинаково. Меня охватывает паника. Я понимаю, что заблудилась и никогда не выберусь отсюда.
Возможно, я уже на самом краю, и безвыходное положение делает страх невозможным — или просто бессмысленным. Не боюсь я и моего молчаливого проводника. Раз уж он меня до сих пор не убил, несмотря на массу возможностей, я начала ему доверять. Я было задумалась: что случилось бы, откажись я идти вместе с ним — потащил бы меня силой? Я тут же гоню эти мысли. Восьмичасовой переход по свежему снегу — лучший способ усмирить неугомонный разум.
Ружье Ангуса привязано к собачьей упряжке и не заряжено, так что вряд ли поможет в случае внезапного нападения. Когда я спрашиваю Паркера, разумно ли это, он смеется и говорит, что в этих краях медведи не водятся. А как насчет волков? Хотелось бы знать. Он смотрит на меня с жалостью.
— Волки не нападают на людей. Они могут проявить любопытство, но напасть не нападут.
Я рассказываю ему о тех бедных девочках, съеденных волками. Он выслушивает меня, не перебивая, а затем говорит:
— Я слышал о них. Нет никаких свидетельств того, что на девочек напали волки.
— Но не было и подтверждений того, что их похитили, да и вообще ничего не нашли.
— Волк не съест весь труп без остатка. Если бы на них напали волки, нашлись бы следы — должны были остаться осколки костей, желудок и кишки.
Я толком не знаю, что на это сказать. Интересно, откуда он знает эти жуткие подробности — видел собственными глазами?
— Вы пытаетесь напугать меня, мистер Паркер? — интересуюсь я с беззаботной улыбкой. Хотя он идет впереди и выражения моего лица видеть не может.
— Нет причин для страха. Собаки всю дорогу чуют, что вокруг волки, особенно вечером. И пока с нами все в порядке.
Он бросает это через плечо, будто небрежное замечание о погоде, но я все же то и дело оглядываюсь, не идет ли кто за нами по пятам, и сильнее прежнего стараюсь не отставать от саней.
Меркнет свет, и я чувствую, как вокруг меня сгущаются тени. Лучше бы я не спрашивала. Я сажусь поближе к огню, усталость не в состоянии успокоить нервы, отзывающиеся на каждый шорох ветвей и шум упавшего с дерева снега. Я собираю снег по соседству от костра и готовлю ужин с меньшим вниманием, нежели он заслуживает. Паркер уходит за хворостом, и я напряженно ищу его глазами, а когда начинают лаять собаки, чуть из кожи вон не выскакиваю.
Позже, когда я сосиской лежу в палатке, меня что-то будит. Сквозь холст проникает едва заметное серое свечение, так что либо дело идет к рассвету, либо светит луна. Затем я вздрагиваю, услышав справа от себя голос Паркера:
— Миссис Росс. Вы не спите?
— Да, — шепчу я наконец; у меня сердце выпрыгивает из груди, а перед глазами всякие ужасы, подстерегающие за полотняными стенами.
— Если можете, подвиньте голову к выходу и гляньте наружу. Не волнуйтесь. Там ничего страшного. Вам может быть интересно.
Сделать это нетрудно, так как после первой ночи я сплю головой к выходу. Оказывается, Паркер сделал проем с моей стороны занавеси, и я выглядываю на улицу.
Еще не рассвело, но лес залит холодным серым светом, возможно от невидимой луны, чье сияние отражается от снега и дает возможность что-то видеть, хотя среди деревьев все кажется тусклым и нечетким. Передо мной черное пятно — след от костра, а за ним обе собаки, стоят настороже и напряженно смотрят куда-то в гущу деревьев. Одна из них воет; наверное, именно этот вой меня и разбудил.
Сначала я больше вообще ничего не вижу, но через пару минут различаю в полумраке какое-то движение. Неожиданно меня осеняет, что это еще один собачий силуэт, серый на более светлом сером снеге. Третье животное смотрит на собак, его глаза и рыло чуть темнее меха. Они смотрят друг на друга с неослабевающим интересом и без видимой агрессии, однако никто не желает отвести взгляд. Снова доносится вой, возможно от волка. Он кажется маленьким, меньше Сиско. И он вроде один. Я вижу, как он приближается на несколько футов, затем снова пятится, словно застенчивый ребенок, который хочет присоединиться к игре, но не уверен, что его примут.
Наверное, минут десять я завороженно наблюдаю это почти бесшумное общение между собаками и волком; я и думать забыла о страхе. Вдруг я сознаю, что Паркер совсем рядом со мной тоже смотрит на них. Хоть я не поворачиваю к нему головы, он так близко, что я могу его обонять. Я лишь постепенно замечаю это: обычно воздух так холоден, что убивает любой запах. Я всегда считала, что в жизни есть нечто, достойное благодарности. Но когда я смотрю на животных, возникает аромат жизни — не запах собак или даже пота, скорее аромат листвы, вроде острого, насыщенного запаха в парнике, влажного и нарастающего. Я чувствую жжение, как от крапивы, и это память: память о парнике в общественной лечебнице, где мы выращивали помидоры, такой же запах, как у доктора Уотсона, когда я прижималась лицом к его манишке. Я и не знала, что мужчина может так пахнуть — не табаком и одеколоном, как мой отец, не уставшим телом и немытой одеждой, как большинство из персонала.
Единственное в промерзшем лесу, что способно пахнуть так же, как Уотсон и парник, это сам Паркер.
Тут я невольно чуть поворачиваю к нему голову, чтобы вдохнуть сильнее и закрепить в памяти этот аромат, дразнящий, но вовсе не неприятный. Я стараюсь проделать это незаметно, но чувствую, что он замечает, и должна поднять глаза — и вижу, что он смотрит на меня с расстояния в несколько дюймов. Отшатываюсь, но сразу улыбаюсь, чтобы скрыть замешательство. Я снова смотрю на собак, но волк исчез, словно серый призрак, и я уже не могу сказать, убежал он только что или несколько минут назад.
