Джон О'Хара - Жажда жить
Наутро после званого ужина он зашел к матери, которая завтракала в кровати.
— Гм, гм, пахнет недурно, — заметил он. — Ты, смотрю, свежий кофе пьешь, а мне достался подогретый отцовский.
— Ну так, ради Бога, налей себе свежего. Вижу, это единственная причина, по которой ты зашел ко мне нынче утром. Выпить чашку свежезаваренного кофе. Дорогой мой, бедный мой мальчик.
— Ничуть не бедный. Я просто сказал, что…
— Этот кофе ничуть не лучше того, что ты пил. У тебя был отцовский подогретый, а у меня твой подогретый. А пришел ты ради того, чтобы спросить, как мне понравилась Грейс. Невероятно! Я не только о лице и фигуре, но и о том, как держит себя. Такое достоинство в этом возрасте. Она ведь еще совсем юна.
— Через неделю или две исполнится восемнадцать.
— Полагаю, при желании я могла бы узнать точную дату, — сказала Анна Тейт. — Она похожа на мать. А с отцом есть что-нибудь общее?
— Да, лоб и форма рта. Но вообще-то она больше напоминает мать, чем отца.
— И все же я рада, что девушка не полностью похожа на мать. О, миссис Колдуэлл — привлекательная женщина, но мне не хотелось бы думать, что ты женишься на ее копии.
— А кто говорит о женитьбе?
— Ну-ну, ты же не в прятки пришел играть со своей старушкой матерью… Что ж, это люди со средствами, уважаемые в Пенсильвании. Буду с тобой откровенна. Если ты собираешься жениться на этой девушке, я не против. Думаю, жениться тебе пора, а что касается Грейс, то вряд ли в будущем я узнаю о ней больше, чем знаю сейчас. Насчет отца можешь не беспокоиться. Мы вчера разговаривали с ним перед сном, и он — ну, скажем, рад. Ему даже понравилась миссис Колдуэлл, хотя мне, конечно, нет.
— Почему «конечно»?
— Знаешь, Сидни, ты всегда был очень рассудительным мальчиком, всегда умел здраво оценивать и других, и себя, но после знакомства с этой девушкой в тебе появилась излишняя скромность, само… как это говорится? — уничтожение?
— Уничижение.
— Пусть так. И мне это не нравится. Есть в этом некая неискренность, и мне хочется, чтобы ты от нее избавился.
— И какое к этому имеет отношение миссис Колдуэлл?
— Не гони лошадей, — осадила его мать. — Позволь заметить, что ты весьма и весьма достойный молодой человек, и никто не понимает этого лучше, чем миссис Уильям Колдуэлл из Пенсильвании. Я понимаю, что любишь ты не ее, а Грейс. Но сохраняй достоинство, уважай себя и не думай, будто, вступая в этот брак, ты получаешь все и не даешь ничего. Это не так. У тебя хорошая кровь, ты далеко не беден, ты добр, отзывчив, умеешь вести себя в обществе, ты умен, наконец. Из тебя получится хороший муж и отец. Так что нет, ты не получаешь все, не отдавая ничего. И в глубине души сам понимаешь это.
— Наверное, ты права, иначе я бы не…
— Именно. И еще. Это не бега, Сидни, это брак. И это женщина, с которой тебе предстоит вместе жить и умереть.
— Надеюсь.
— И я надеюсь.
Разговор закончился так, что Анне Тейт не пришлось аргументировать свое суждение об Эмили Колдуэлл. Эта тема вообще была отныне закрыта. На светских раутах матери вели себя по отношению друг к другу, как принято в обществе, выказывая взаимное уважение и скрывая взаимную неприязнь, когда одна понимает другую и знает, что та понимает ее. Судя по всему, обе сходились на том, что этот брак желателен во всех отношениях, и как раз это согласие — которое выглядело уже вполне обговоренным — и стало основой перемирия. Эмили молчаливо признавала, что благодаря четкому пониманию ее планов мать Сидни получила временное преимущество, как понимала она и то, что у Анны было достаточно времени, чтобы за те две недели, что Колдуэллы провели в Нью-Йорке, предотвратить брак сына. С другой стороны, Анна отдавала себе отчет в том, что, как только Эмили уедет с дочерью домой, преимущество перейдет к ней. Стоит Грейс, которой не приходилось жаловаться на недостаток поклонников, покинуть Нью-Йорк, как у Эмили появится возможность настраивать ее против Сидни и таким образом сделать его несчастным, возможно, на всю оставшуюся жизнь. Мамаша Тейт хотела видеть сына счастливым, мамаша Колдуэлл — благополучно выдать дочь замуж. Таким образом, дамы, держась друг от друга на некотором расстоянии, в то же время находили почву для сближения.
Эмили Колдуэлл немного жульничала, но у нее были на то причины: и разоблачительные факты Джесси Джей, о которых Грейс не только не знала, но даже не подозревала, что мать знает. Эмили не разрешила дочери пойти с Сидни на лодочные состязания Йеля и Гарварда, как и на бейсбольный матч между командами Йеля и Принстона, на том сугубо формальном основании, что они еще не помолвлены. Но подлинная причина была иная: Сидни настала очередь приехать в Форт-Пенн и тем самым публично признать, что Грейс для него не просто случайная знакомая. А уж когда он окажется в Форт-Пенне, Эмили проследит, чтобы все пошло как нужно.
На день рождения дочери Эмили устроила прием в отдельной гостиной «Никербокера», пригласив на него всех, у кого бывала с Грейс в гостях за время пребывания в Нью-Йорке. В пригласительных билетах о дне рождения не упоминалось, и Сидни оказался единственным, кто пришел с подарком. Справедливо рассудив, что родители подарят дочери бриллианты, он преподнес ей набор из трех золотых булавок в форме соответственно: охотничьего хлыста, весла и теннисной ракетки с мячиком из жемчуга. В сравнении с родительским бриллиантовым кулоном подарки Сидни отличались достойной скромностью, но теннисный мячик из жемчуга перемещал их из разряда симпатичных безделушек в категорию чего-то более серьезного. Он означал, как и было задумано, что даритель не считает себя просто случайным ухажером. По возвращении в Форт-Пенн Эмили обратила внимание на то, что Грейс постоянно носит хотя бы одну из этих булавок. Поначалу она решила, что она просто надевает их к подходящему случаю, но потом обнаружила, что, даже когда на ней ночная рубашка, все равно булавка на месте, где-то спрятана, чаще всего под оборкой; а однажды она заметила ее прикрепленной к подвязке.
— Никогда не знаешь, когда может понадобиться булавка, — будто невзначай бросила мать, увидев весло на подвязке.
— A-а, заметила. Я ношу ее, потому что это подарок Сидни.
— Выходит, он тебе нравится больше других?
— Он — единственный, кто мне нравится.
— Да, очень славный молодой человек, мне тоже так кажется.
— Будь я старше, вышла бы за него замуж, если бы он, конечно, сделал мне предложение.
— Ну, знаешь ли, дорогая, замужество — серьезная вещь независимо от возраста.
— А я никогда и не считала иначе, мама, — сказала Грейс. — У меня есть к тебе просьба.
— Да?
— Я хочу, чтобы вы с папой разрешили мне не доучиваться в школе. Хватит уж и того, что приходится ходить туда, пусть даже почти весь этот год я пропустила, но не кажется ли тебе, что сидеть в шапочке и мантии среди этих детей — это слишком? А для меня это дети.
— Кем же ты себя считаешь?
— Мне восемнадцать. В некоторых штатах я могла бы владеть собственностью. Я считаю себя женщиной.
— Хорошо, я поговорю с мисс Холбрук.
— Спасибо большое. Ты и представить себе не можешь, как противно даже думать о том, чтобы…
— Почему же не могу, вполне могу. А как насчет диплома?
— Диплома? А зачем мне диплом? Какой в нем толк? Я не собираюсь доказывать кому-то, что я много знаю. Да и какая из меня образованная? Если я что и знаю, то ровно столько, чтобы хватало для жизни, которой я собираюсь жить.
— И что же это за жизнь?
— Я много раз тебе говорила — ферма. Если жеребец задаст мне вопрос на латыни, я вряд ли смогу ему ответить, а?
— Грейс! — Эмили не сдержала улыбки. — Лошадь… на латыни.
— Но если все-таки спросит, знаешь, что я сделаю?
— Что?
— Хорошенько двину его под зад.
— Грейс! Как ты… как ты…
— Видишь, мама? Мой мир — ферма, а не благородное собрание. — Грейс поцеловала мать и вышла смеясь. Эмили тоже расхохоталась, но сразу, как только за Грейс закрылась дверь, смех оборвался — она вспомнила, что, коль скоро речь идет о ее дочери, такой язык не просто невинная вульгарность. В июле, когда они ездили в Кейп-Мэй, она глаз с нее не спускала, но сейчас интерес у нее вызвало другое: Эмили бдительно выискивала признак или признаки того, что Грейс скучает по Сидни. И этот признак появился.
— В этом году я бы не ездила в Кейп-Мэй, — сказала Грейс. — Туда Сидни не пригласишь, а вот на ферму можно.
В начале августа Сидни приехал туда на неделю. Они с Грейс вставали в семь утра, седлали лошадей и до жары ездили по полям и рощам. Во второй половине дня играли в теннис и плавали в запруде, а вечером сидели на крыльце с Эмили и Уиллом, пока последний не объявлял, что уже поздно, и старшие оставляли младших вдвоем на полчаса, но не больше, как и было велено Грейс. Иных гостей, кроме Сидни, у Колдуэллов на этой неделе не было, даже к обеду никто не приходил. Семья не хотела делать общество Форт-Пенна поверенным своих внутренних дел, что вовсе не означало, будто город не был осведомлен о пребывании Сидни на ферме. Форт-Пенн знал, каким поездом он сюда приехал и каким уедет. Шофштали, наиболее верные из случайных визитеров, уехали в Иглз-Мер, графство Салливан, и должны были вернуться не ранее конца месяца, что Эмили и Грейс учли, приглашая в гости Сидни. Что же касается остальных форт-пеннских друзей и знакомых, то они, фигурально выражаясь, уважали замок на воротах в дальнем конце проселочной дороги.
