Десять поколений - Арфуди Белла

Дядя Мсто отрицательно покачал головой.

– Я все же старый езид. Для меня что церковь, что мечеть – все божий дом. Я могу говорить с Ходэ везде. Но ничего особенного именно здесь я не чувствую, хотя тут очень красиво.

Выйдя из мечети, они отправились гулять по близлежащим улицам. Везде встречались туристы из самых разных стран. Какая-то японская группа стояла в очереди у продавца симитов. Другая собралась вокруг жареных каштанов. Их аромат доносился до Ари терпким запахом московской осени. Он помнил, как школьником собирал каштаны в своем дворе для уроков труда. На них полагалось приносить как ядрышки, так и зеленую колючую кожуру. Обычно из плодов каштана дети делали каких-то жуков или человечков, которых надлежало отнести домой. Родители же должны были охать и ахать над произведением искусства и поставить его на самое видное место. Когда же оно начинало гнить – выбросить в ночи, пока ребенок спит. Ари был одним из таких детей. Но только внешне. Внутри он был мальчиком из теплых мест, где каштаны жарили и продавали на улицах в самодельных кульках из газеты. Рассказав одному из одноклассников об этом, Ари получил от него лишь подозрительный взгляд.

– Это несъедобно, а то все бы так делали.

– Нет, правда, я пробовал каштаны. Они очень вкусные, – продолжал убеждать Ари, но сосед по парте все не верил.

Тогда Ари решил ему доказать. По дороге из школы он набрал в карманы куртки каштаны и дома попросил отца их пожарить. Ари помнил, что раньше это всегда делал только отец, значит, и просить следовало его.

Отец, к удивлению Ари, отказался, повторив слова одноклассника:

– Они несъедобные.

– Но мы же их жарили, – чуть не плача говорил Ари. Ему тогда казалось, что все вокруг как будто сговорились. Он же не сумасшедший, он точно помнит, что они их жарили.

– Говорю тебе, они несъедобные, – отмахнулся от него отец, вновь уткнувшись в газету. Каждый вечер он читал все спортивные новости, не пропуская ни одной колонки. Жене полагалось приготовить к этому времени крепкий кофе в миниатюрной чашке буквально на три-четыре глотка и чем-то занять сына, чтобы тот не мешал.

– Съедобные, – продолжал настойчиво повторять Ари, сам не понимая, откуда у него взялась смелость противоречить отцу. Может, оттого что ему отчаянно не хотелось оказаться лжецом в глазах одноклассника. Он только-только начал чувствовать себя своим.

Отец свернул газету и отложил в сторону. Всем корпусом он повернулся к Ари, стоявшему у его кресла.

– Что тебе непонятно? – буркнул он устало. – Эти каштаны есть нельзя. Они другие. Дикие.

Ари слова отца показались неубедительными. Эти каштаны выглядели точно так же, как и те, что он частенько ел у бабушки. Сказать что-то против отцу во второй раз он не решался. Хотя отец ни разу в жизни и пальцем его не тронул, Ари его опасался. Не того, что он повысит голос, – этого тоже не было в его характере, – ударит или накажет. Он боялся его взгляда, в котором сквозило раздражение. Позже ему казалось, что в нем читается сплошное разочарование, что было мучительно.

Отец сжал губы, опираясь на руки, тяжело поднялся из кресла, покрытого тонким армянским ковром – частью приданого матери. Взял из рук сына горсть каштанов и отправился в кухню. В тот день часть каштанов он зажарил на сковороде, часть запек в духовке, чтобы сын видел: ни одним из способов этот «корм для свиней» не приготовить. Запах в квартире стоял ужасный. Его пришлось выветривать после этого еще три дня. Тара ругалась на Шивана за эту выходку, а он успокаивал ее тем, что это урок для сына:

– Зато теперь он знает наверняка: если отец говорит, что нельзя, – значит, нельзя. И спорить не нужно.

– Только соседи думают, что мы тут мусор в квартире сжигаем, – жаловалась Тара.

– Плевать, что они думают. Я сына воспитываю.

Огорчению Ари не было предела. Он боялся идти на следующий день в школу, не хотел, чтобы одноклассник смеялся над ним из-за того, что он не принес жареных каштанов. Но тот и думать забыл о ерундовом разговоре. Может, он так никогда и не узнал, что каштаны правда можно есть. Ари же спустя долгие годы вновь попробует их уже на улицах Парижа, куда отправится на очередную научную конференцию для аспирантов. Обжигая пальцы, он достанет расколотые каштаны и вынет из кожуры сердцевину. Вкус детства.

– Будешь каштаны? – спросил дядя Мсто, указывая на тучного турка со смоляными усами. Тот протягивал им кулек с каштанами. – Выглядят хорошо.

– Буду, – ответил Ари. – Жаль, в Америке они так не продаются.

– Ты всегда можешь приехать в Армению. – Дядя Мсто широко улыбался. – Я тебе целый килограмм нажарю.

Глава XV

Шиван стал первенцем Автандила и Хатуны. Затем у них родились еще два сына и две дочери. Для каждого из последующих детей Шиван становился своеобразной нянькой. Выходя с выводком детей во двор, он всегда краем глаза за всеми приглядывал, даже если отвлекался на то, чтобы поиграть в мяч с местной ребятней. Никогда Шиван не задумывался над тем, нравилась ему вообще роль старшего сына или нет. Он как будто с самого рождения знал, что так должно быть, хотя мама на всякий случай не забывала его наставлять при появлении очередного ребенка:

– Помни, ты старший! Ты за них ответственный. – Она грозно трясла перед ним указательным пальцем. – Не моргай, смотри за ними в оба.

Остальные матери вокруг были точно такими же. Деловито вручив малышей старшим братьям и сестрам, они занимались домашними хлопотами. То закатывали бесчисленные банки с соленьями и вареньем на зиму, то стирали, то готовили… Дел всегда было невпроворот.

С самим Шиваном до поры до времени возилась самая младшая сестра отца, которой на момент рождения племянника едва исполнилось тринадцать. Для нее он стал живой куклой, хотя, казалось, она должна была уже выйти из возраста, когда девочки любят играть в дочки-матери. Дилан любила качать маленького Шивана на коленях, имитируя лошадку. Ребенок сначала кривился, а потом заливался смехом. Хатуна, беременная уже вторым, с радостью принимала помощь Дилан, ставшей ей почти своим ребенком. Дилан росла и помогала уже не только с Шиваном, хотя он оставался ее любимцем. Между ними было такое понимание, что уже взрослой двадцатилетней девушкой она доверяла именно Шивану передавать записки Левону – ее тайному возлюбленному, жившему в соседнем доме. Шиван, для которого это все было игрой с поиском сокровищ и передачей срочных посланий капитану, смекнул, что он делал, только став старше. Лишь тогда эта бесконечная беготня и желание тети водить его на прогулку в один и тот же маленький сквер обрели для него истинный смысл. Ребенком он послушно хватался за не поддававшуюся никакому загару белую руку тети и топал с ней к скамейке, на которой они всегда ждали капитана. Тот никогда не опаздывал. Приходил вовремя и всегда с гостинцем, чаще всего со сладким петушком, которых Шиван обожал.

Капитан с его мощной рослой фигурой и мускулистыми руками, покрытыми мелкими черными волосками, иногда казался Шивану похожим на пирата. Но пираты не бывают без повязки на глазу, и к тому же они злые – это Шиван знал наверняка. Разве может быть плохим человек, который всегда приносит тебе сладости и интересуется твоими дворовыми делами?

– Снова в футбол играли сегодня? Сколько забил мячей?

– Пять. – Шиван всегда говорил больше, чем было на самом деле, чтобы получить одобрение капитана.

– Целых пять? – делано удивлялся капитан. – В следующий раз, наверное, будет семь.

– Десять! Будет десять! – Шиван улыбался липким от сахарного сиропа ртом.

Потом тетя ему разрешала поиграть с другими детьми и оставалась с капитаном одна. Им всегда было что обсудить, новых приключений готовилось множество.

Когда Шиван пошел в школу, игры с капитаном прекратились. Тетя Дилан много плакала, а он не знал, чем ее утешить, и предлагал найти другого капитана.

– Другого нет и не будет. – Она утирала слезы, всхлипывая.