Тан Тван Энг - Сад вечерних туманов
– Родезийские африканские стрелки после войны были распущены, но в прошлом году полк собрали снова. Когда я услышал, что прежнюю мою часть отправляют в Малайю сражаться с красными, я вновь пошел на службу. – Он умолк, оглядывая кофейню. – Думал, кампания будет легкой – поохотимся на коммунистов. Только вышло все совсем не так.
– Вы где были во время войны?
– В Бирме. Насмотрелся там настоящих ужасов… – Фредерик нерешительно примолк. – Так… как это у вас получается, а? Как вы смотрите джапу в лицо… день за днем… после того, что они с вами сделали?
Обдумывание ответа заняло у меня несколько минут.
– Дел так много, что, по правде говоря, когда мы работаем, у меня нет времени думать о чем-то еще, – выговорила я наконец.
Фредерик смотрел на меня недоверчиво, и я решила быть с ним откровенной:
– Только время от времени что-то им сказанное: слово или фраза – впиваются в память и воскрешают то, что я считала уже похороненным навечно.
Мне припомнилось случившееся накануне вечером.
Аритомо подвел меня к штабелю из деревьев, которые спилил месяцем раньше. Стволы были очищены от веток. «Возьмите одного из рабочих, распилите эти марута[131] на поленья поменьше и уберите их», – распорядился он. Вместо того чтобы выполнять его приказ, я развернулась и быстро поспешила прочь. Слышала, как он звал меня, но не остановилась. Я шла все быстрее, забираясь в глубь сада. Спотыкалась, падала, вставала и шла, шла вверх по склону, пока не оказалась на краю высокого обрыва – лишь горы да небо были передо мною.
Не знаю, сколько времени я простояла там.
Потом я почувствовала, как ко мне приближается Аритомо. «Марута», – заговорила я, глядя прямо перед собой. – Так офицеры в лагере звали нас: бревна. Мы для них были всего лишь бревна. Можно рубить, можно пилить, можно в пепел сжечь». Какое-то время садовник молчал. Потом тронул меня за руку: «У вас кровь течет». Взял меня за локоть и прижал свой носовой платок к моей ссадине…
– «Чжоу нех ах мах чау хай!» – громкое дружелюбное ругательство на кантонском китайском вернуло меня обратно в копитьям. Фредерик смотрел на меня во все глаза. Я моргнула несколько раз, допила кофе и повернулась на стуле. Через пару столиков от нас сидели несколько седовласых китайцев. Один из них, тощий и сухопарый, развернул какую-то китайскую газету. Кто-то выкрикнул: «Дьям, дьям! Mo чу»[132], – и разговор сменился молчанием ожидания. Выкрикнувший оглядел каждого из своих приятелей и принялся медленно с расстановкой вслух читать что-то из газеты.
– И вот это я вижу в каждой копитьям, в какую ни зайду, – сказал Фредерик. Всем было известно, что К-Ты наведываются в заведения вроде этого, чтобы разузнать новости и передать донесения своим курьерам.
– Я завтра уезжаю, – сообщил Фредерик. – Моих солдат попросили помочь перевезти скваттеров из их поселения в новую деревню.
Во время японской оккупации тысячи китайцев перебрались жить на окраины джунглей, изо всех сил стараясь не попасться на глаза Кэмпэйтаю, надеясь, что в зарослях их не обнаружат и не поубивают. Уже шесть лет, как кончилась война, но люди так и остаются во временных поселениях, добывая себе пропитание крестьянским трудом на земле. Коммунисты использовали скваттеров как источник продуктов и медикаментов, информации и денег по подписке: скваттеры составляли Мин Юн, «народное движение». Генерал-лейтенант сэр Гарольд Бриггс[133], начальник оперативного управления, осознавал, что во время Чрезвычайного положения они представляют собой серьезную опасность. По всей стране армия занималась переселением полумиллиона человек: всех, до каждого ребенка, до каждой бабульки, до каждой семьи со всем ее скарбом скотиной – в специально отстроенные «новые деревни».
– Вы какое поселение переселяете? – спросила я.
– Я бы на вашем месте не интересовался этим, – усмехнулся он, грозя мне пальцем. – И выпытывать у меня, где находится Сан-Чуен, вам тоже нельзя.
– Просто проверяю, как вы умеете тайны хранить.
Помолчав немного, я добавила:
– Мне пришлось съездить в одну из таких «новых деревень», когда я была обвинителем.
– Это вы вели… дело Чан Лю Фунг? – Он глянул на меня с возросшим интересом. – Об этом в новостях все время трубили.
– Это было последнее дело, в котором я представляла обвинение.
Чан Лю Фунг, тридцатилетняя сборщица каучука, была поймана на снабжении террористов продовольствием и изобличена как их курьер. Я побывала в ее доме в Салак-Саут, милях в десяти[134] от Куала-Лумпура, чтобы составить себе представление, как она умудрялась тайком передавать продукты и сведения. «Новая деревня», куда ее переселили, стала домом для шести сотен скваттеров и их семей. Двойная ограда в семь футов высотой, с колючей проволокой поверху, защищала открытую полоску ничейной земли шириною в десять футов[135]. Вооруженные охранники на сторожевых вышках несли вахту по периметру. Жителей деревни обыскивали, а лица сличали с фото на их удостоверениях личности – каждое утро, когда они проходили через ворота. Процедура повторялась, когда они вечером возвращались домой.
– Полиция привела меня в дом Чан Лю Фунг, – рассказывала я. – Он был пуст. Специальная служба забрала мужу в кутузку, а их четырехлетнюю дочь поместили в учреждение социального обеспечения.
Я помнила мрачные лица, взиравшие на меня из окошек соседних домов. Дабы лишить других жителей деревни возможности помогать коммунистам, был введен комендантский час. Большинство работали сборщиками каучука на плантации в пяти милях[136] от деревни. За оградой им разрешалось находиться только с восьми утра до часу дня. Это сильно поубавило шансы сельчан добыть средства пропитания: каучук надо было собирать на рассвете, до того, как сок деревьев высохнет.
– Ее же ведь в конце концов выслали в Китай? – сказал Фредерик.
Я кивнула.
– А муж и дочь? Им разрешили с ней уехать?
– Мое дело заключалось в том, чтобы террористы понесли наказание.
Фредерик оторвал от тоста кусочек, вытер им остатки яйца на блюдечке и кинул хлеб в рот.
Когда мы вышли из копитьям, хлынул дождь. Мы укрылись в узком проходе за рядом лавок, дожидаясь, пока прояснится небо. На возвышении, прямо у поворота уходившей вниз дороги, стояло низкое здание из красного кирпича.
– Что это? – спросила я.
