Виталий Безруков - Есенин
— Хочу тебя, Сережа! Хочу! Люби меня, родной мой! Люби!..
Есенин поднял обнаженную Райх и положил на кровать. Одним прыжком подскочил и запер дверь, вставив в дверную ручку стул. Вернулся к кровати, с восторгом оглядел обнаженную Зинаиду, прекрасную в своем женском бесстыдстве, и, простонав: «Зинаида!» — упал на нее!..
За окном уже совсем стемнело, когда утомившаяся Райх попросила:
— Все, Сергей, больше не могу! Дай мне отдохнуть!
Тяжело дыша, Есенин лег рядом, и Зинаида положила ему голову на грудь. Нежно ласкаясь, словно насытившаяся кошка, она с откровенностью, на которую способна лишь женщина, бесконечно благодарная любимому за утоленную страсть, призналась:
— Сереженька, любимый… у меня с тобой всегда как в первый раз!.. Я даже теряю сознание от наслаждения…
Это произошло в поезде, когда они в августе 1917-го вместе с влюбленным в Райх Ганиным совершали романтическое путешествие на Север. Русский Север покорил их своей суровой, непривычной красотой. Они побывали в Архангельске, Мурманске, посетили Соловки. Есенин и Ганин наперебой ухаживали за Зиночкой, но по молчаливому уговору она считалась невестой Ганина. Теперь Есенин уже не мог себе ответить, всерьез он тогда был влюблен в Зинаиду Райх, когда, оставшись с ней в купе наедине, взял ее руки и, поцеловав ладони, прошептал: «Я хочу!.. Я хочу на вас жениться», или просто «половодье чувств» захватило его…
Есенин прекрасно осознавал свою мужскую привлекательность! Ответом на это предложение был страстный поцелуй…
В дверь купе постучали.
— Кто там? — спросил в темноте Есенин.
— Это я, — ответил Ганин.
— Не открывай! — умоляюще прошептала Райх.
— Не бойся. Я твой муж! — Он включил свет. — Погоди, Леша, сейчас. — Есенин спокойно натянул штаны и рубаху и открыл дверь. Войдя в купе, Ганин поглядел на Зинаиду, которая сидела, опустив голову, закутавшись в простыню и прижавшись в углу у окна, потом на Есенина, с вызовом усевшегося рядом с ней.
— Простите, ребята… но уже ночь прошла, к Вологде подъезжаем…
Он сел напротив Есенина.
— Что случилось, Сергей? Ты… Она же моя невеста…
— Была твоя невеста… а стала… — он взял папиросу, закурил, — а стала мне женой, Алексей! Прости, так вышло! Мы любим друг друга!
— Ты почему молчишь, Зина? Это правда? Любишь его? — допытывался Алексей, все еще на что-то надеясь.
Райх решительно подняла голову и открыто поглядела на Ганина.
— Правда, Алеша! Я люблю Сережу… Прости, если сможешь! — виновато сказала она и заплакала.
Алексей нежно погладил ее по голове и горько улыбнулся:
— Чего же ты плачешь? Это мне плакать надо… Ну что ж! Поздравляю вас, Зинаида Есенина!
Он поцеловал ей руку и, нахмурив брови, строго сказал Есенину:
— Сергей, если это всерьез, то… непременно венчаться. Я буду у вас и свидетелем, шафером, и дружкой вашим. Нынче и повенчаетесь в моей Вологде… Денег, правда, кот наплакал…
— Деньги есть! — сияя от счастья, что все обошлось миром, сказала Зинаида. — Мне отец из Орла выслал сто!
— Ура! Я все беру на себя! Кольца!.. Невесту нарядим! — Ганин резко встал и вышел в коридор. — Одевайтесь, а то уже подъезжаем.
Был яркий солнечный день. К церкви, где должно было состояться венчание, подъехала пролетка с Зинаидой в наряде невесты и Ганиным в белой рубашке и черном сюртуке, явно с чужого плеча.
— А Есенин где? — привстала Райх, оглядывая собравшихся зевак и нищих перед входом в церковь.
— Вон твой Есенин, — кивнул Ганин. — Цветы тебе рвет.
Есенин торопливо нарвал букет на лужайке за церковью, подбежал к ним и, протянув Зинаиде нехитрые полевые цветы, пробормотал, виновато опустив голову:
— Прости, на настоящий букет денег не хватило…
— Спасибо, Сережа, родной, эти еще прекрасней, — она обняла Есенина, поцеловала.
Повернувшись к Ганину, тоже хотела его поцеловать, но Есенин нарочито грубо одернул Райх:
— Не вешайся на чужих мужиков, коли свой теперь есть!
— Никак не могу опомниться, Сережа! Ты мой муж?!! — счастливо засмеялась Зинаида. — Я на минуту даже не могу представить себе, как сложится наша жизнь, — прошептала она на ухо Есенину, крепко прижимаясь к нему, когда они вслед за Ганиным вошли в церковь. — Хочу иметь настоящую семью, мужа… детей!..
— Сергей! Ты меня не слышишь! — теребила его Райх, лежа рядом с Есениным.
— А?.. Что? — очнулся Есенин от воспоминаний. — Ты что сказала? Прости, я задремал… — он вновь начал ласкать ее груди, бедра…
— Нет! Нет, все! Сергей, мне пора, уже поздно. Мейерхольд уже, наверное, вернулся из театра. — Она освободилась из его объятий, собрала в охапку одежду и, подойдя к окну, положив все на стул, стала одеваться.
Напоминание о Мейерхольде окончательно «отрезвило» Есенина. Он грустно поглядел, как в тусклом свете уличного фонаря, проникающего с улицы в окно, деловито-тщательно одевалась жена Мейерхольда. На ум пришли стихи Блока:
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века,
Все будет так — спасенья нет!..
А вслух он прочел свои:
Простите мне…
Я знаю: вы не та —
Живете вы
С серьезным, умным мужем;
Что не нужна вам наша маята,
И сам я вам
Ни капельки не нужен.
Живите так.
Как вас ведет звезда,
Под кущей обновленной сени.
С приветствием,
Вас помнящий всегда
Знакомый ваш
Сергей Есенин.
— Будь проклят Мариенгоф! Ненавижу! — воскликнула в темноте Райх. — Он все сделал, чтобы мы разошлись! Бездарность!
— Что «все»? — спросил Есенин.
— Все! Это он оклеветал меня, мерзавец прилизанный!
— Есенины черными не бывают! — холодно ответил Есенин.
— Это Мариенгофа слова, а не твои!.. Чем хочешь клянусь тебе… Костя — твой сын! Слышишь, твой!
Есенин опять вспомнил, как в ту первую ночь в поезде Зинаида солгала, сказав ему, что он ее первый мужчина. Этого обмана по своей крестьянской натуре «собственника» он не мог простить ей.
— Он не похож на меня! — почувствовал злость Есенин.
— Дурак! — взорвалась Райх. — Он похож на меня и своего деда, такое не допускаешь?
— Ты зачем пришла? Ворошить старое? — Есенин, нашарив на полу штаны и рубаху, тоже стал одеваться.
— Нет. Я знаю, ничего уже не вернуть! Я пришла требовать, чтобы ты давал деньги на содержание твоих детей!
Есенин включил свет. Зинаида от неожиданности зажмурилась, защищаясь рукой от лампочки.
