Виталий Безруков - Есенин
Есенин включил свет. Зинаида от неожиданности зажмурилась, защищаясь рукой от лампочки.
— Ладно, не хочешь на Костю, бог с тобой… Но на Татьяну будь любезен, иначе… иначе я подам в суд! Ты этого хочешь? — Она окончательно оделась и, встав перед своим отражением в окне, стала нервно поправлять волосы.
— Успокойся, Зина! У меня просто не всегда бывают деньги. Ты знаешь, я в деревню отцу с матерью посылаю, сестры на мне. Но я… — пытался избежать скандала Есенин.
Но Райх уже понесло:
— Не лги! На пьянство и друзей деньги находишь! У вас книжная лавка… Ты хозяин кафе «Стойло Пегаса».
— Послушай, Зина! Я не один хозяин, и потом…
— Ничего не хочу слушать… Не будешь регулярно давать деньги, подам на алименты! Заплатишь по суду! Все! Прощай! — Она отошла от окна, еще раз оглядев себя, и направилась к двери. — И еще. Прошу тебя, не приходи к нам! Мейерхольду это не нравится!
— Пошел на хер твой Мейерхольд!.. Я прихожу к дочке!.. — соврал Есенин.
— Она после твоего посещения сама не своя! Выпусти меня!
Есенин вытащил стул из дверной ручки и, поставив, отошел к окну.
Любимая! Меня вы не любили…
А мой удел —
Катиться дальше, вниз…
Держась за дверную ручку, Райх постояла мгновение, словно ожидая от Есенина чего-то, и, не дождавшись, распахнула дверь и вышла. В тишине коридора долго слышны были ее удаляющиеся шаги. Все стихло. Постучав в дверь, вошла молоденькая медсестра.
— Вам пора принимать лекарства, Сергей Александрович. Вот градусник, поставьте.
— Хорошо. Непременно, — безучастно ответил Есенин.
Когда медсестра проходила мимо него, он взял ее за руку и, улыбнувшись своей неотразимой улыбкой, спросил:
— Простите, у вас есть спирт?
— Конечно есть, — с готовностью ответила медсестра. — Вы хотите что-то продезинфицировать?
— Да, деточка. Вы угадали! Душу! Душу мне надо срочно продезинфицировать!..
Глава 9
ДУНКАН
Мастерская художника Якулова помещалась на самом верхнем этаже дома № 10 по Большой Садовой. Студия была сплошь заполнена картинами, афишами театральных спектаклей, везде стояло много разных фигурок и статуэток. На полу красовался огромный персидский ковер. Мебель была непритязательная: несколько стульев, табуреток, заваленных красками. У большого окна стоял мольберт. Необычно длинный, узкий стол, выполненный по эскизу Якулова, весь был уставлен бутылками с вином, разношерстными бокалами и нехитрой закуской. Арка с темно-вишневым занавесом скрывала от посторонних глаз маленькую уютную комнату с большой тахтой, двумя мягкими креслами по углам и миниатюрным столиком между ними. Богемная вечеринка была в полном разгаре: дым, как говорится, коромыслом, когда все разом разговаривают и никто никого не слушает; взрывы беспричинного смеха. Накурено так, что хозяин призывает всех курить «по очереди».
Выпившие Сандро Кусиков и Мариенгоф играют в шашки на «интерес» — проигравший должен читать свои стихи. На фоне занавеса стоит Есенин, окруженный поклонницами сомнительной репутации, знакомыми актерами и актрисами из театра Таирова, которые расположились прямо на ковре, как зрители в партере, с бокалами и папиросами в руках, внимая своему кумиру. А он, наигрывая на гармошке и приплясывая, пел:
Сыпь, гармоника! Скука… Скука…
Гармонист пальцы льет волной.
Пей со мной, паршивая сука,
Пей со мной!
Излюбили тебя, измызгали —
Невтерпеж.
Что ж ты смотришь так синими брызгами?
Иль в морду хошь?
Стихи Есенина легко ложились на музыку. Получалась песня! Горькая и отчаянная. Казалось, вся обида на Райх и других продавших его женщин вылилась в этих строчках.
Я средь женщин тебя не первую…
Немало вас,
Но с такой вот, как ты, со стервою
Лишь в первый раз.
— Здорово, Сергей! Браво! Так их! — кричала богема и пьяно повторяла последние строчки: —…Лишь в первый раз.
Есенин запыхался, кудри разметались, прилипнув к потному лбу. Он остановился и, обведя сидящих на ковре женщин презрительным взглядом, зло бросил:
К вашей своре собачьей
пора простыть…
Но гармошка в его руках прозвучала вдруг тонко и жалобно. И сам Есенин, любящий, страдающий и ранимый, пропел тихо-тихо:
До-ро-гая… я пла-а-ачу-у-у,
Про-сти-и-и… про-сти-и-и-и…
Все участники вечеринки, да и сам хозяин, увлеченные выступлением Есенина, не заметили, как в мастерскую тихо вошла Айседора Дункан в сопровождении своего импресарио Шнейдера. Шнейдер хотел было привлечь всеобщее внимание к приходу знаменитости, но Айседора властным жестом остановила его. Она удивленно и с нескрываемым восторгом смотрела на поющего и пляшущего Есенина. Его хулиганская удаль, горящие глаза, лихие звуки гармошки ошеломили Айседору. Минутную паузу, воцарившуюся после того, как смолкла гармошка, первой нарушила Дункан:
— Браво! Браво, товарищ! Браво! — аплодировала она, протягивая в его сторону выразительные руки гениальной танцовщицы.
Есенин замер, глядя на статную женщину с отличной фигурой и очень красивым лицом. Все обернулись и, заверещав, повскакивали с мест, восторженной толпой окружив Дункан:
— Господи, неужели? Сама Дункан! Ура, Айседора! Виват Айседора! Жорж, почему ты не сказал, что у тебя будет сама Дункан?
Необычайно гордый, что приглашенная через Шнейдера Дункан все-таки пришла в его студию, Якулов суетился, пытаясь навести хоть какой-нибудь порядок на столе.
— Айседора, наконец-то! А я думал, вы уже не придете!
Мариенгоф с Кусиковым, стараясь перещеголять друг друга в галантности, помогли Дункан снять пальто и широкополую шляпу. Шнейдер с шумом открыл принесенную с собой бутылку шампанского и, разливая по бокалам, заговорил по-английски:
— Айседора! Знакомьтесь: это московские художники, поэты, артисты… Богема! Театр!
— Богема! Карашо! Лублю! Я есть богема! — говорила она, коверкая русские слова и продолжая неотрывно смотреть на Есенина.
Якулов, поставив на изящный подносик бокал вина, подошел к Дункан:
— Мисс Дункан, надо пить! Дриньк! Обычай! До дна!
— Дриньк! Карашо! Товарищ! — Айседора с изящным поклоном приняла бокал.
Все хором запели:
Дуня! Дуня! Дуня!
Дуня, пей до дна!
Пей до дна, пей до дна!..
Айседора, медленно выпив ровно половину, неожиданно подошла к Есенину и протянула ему бокал.
