Виталий Безруков - Есенин
— Простите, профессор! Поэзия меня лечит! — пытался отшутиться Есенин.
— Бросьте ваши шутки, Сергей Александрович! У вас, возможно, заражение крови. Вам нужен покой! Ложитесь! Ложитесь, и никаких разговоров… Товарищ Бениславская, слава богу, вы здесь сегодня!..
— Я каждый день здесь, Иосиф Давыдович, — улыбнулась Галя, поправляя одеяло и подушку на кровати у Есенина.
— Да-да! Я знаю! Очень хорошо! Это очень хорошо, Галина, не знаю, как вас по отчеству.
— Просто Галя.
— Очень хорошо. Просто Галя Бениславская, можно вас попросить выйти со мной, — Герштейн заговорщицки подмигнул ей, беря за руку. — На минутку!
— Конечно! С вами хоть на две! — засмеялась Галя. — Ложись, Сережа. Ты прости, виновата, не надо было давать читать стихи!
— Не давать мне дышать? — Есенин улегся на кровать, обиженно отвернувшись к стенке. — Хорошо. Я больше не буду ни читать, ни дышать…
Когда Герштейн с Галей вышли в коридор, профессор мгновенно посерьезнел. Глаза сквозь линзы очков казались огромными от ужаса. Он оглянулся по сторонам и, убедившись, что все разошлись, потащил Бениславскую по коридору.
— Галя, катастрофа! Боже мой, Галя, я погиб!
— Что случилось, Иосиф Давыдович? Успокойтесь! Говорите, нас никто не слышит! — Она тоже оглянулась назад.
— Ой, Галя! Это государственная тайна, но я вам ее выдам. Только что приходили два товарища в кожаных куртках, сказали, из милиции, но я понял, что они из ВЧК. Он приходили арестовать Есенина. Показали ордер на арест от какого-то там Комиссарова…
— Этого не может быть, Иосиф Давыдович, — обмерла Галя.
— В нашем государстве, да еще в такое время!.. Не перебивайте меня, Галя, а то я собьюсь. Так вот… я дал подписку о неразглашении и обязался сообщить им, когда Сергей Александрович будет выписываться… Ой, мой бог! Чтоб им пусто было! Вы знаете, Галя, я не трус, но у меня дети… Ха-ха-ха! — нервно засмеялся профессор. — Я их настращал, что буду звонить жаловаться Троцкому… Их как ветром сдуло. У вас есть папиросы?
— Нет, я не курю, — ответила Галя.
— Я тоже, но в такой ситуации закуришь! Гляньте, у меня, у хирурга, пальцы дрожат! Кошмар! Идите сюда! — он повернул в какой-то коридорчик. — Они могут вернуться, Галя, это такие люди… Вы бы видели их глаза. Особенно один… с офицерской выправкой, Головин.
— Что делать, профессор?
— Срочно посоветуйтесь с вашими друзьями. Кто там есть? Есенин говорил о какой-то влиятельной Анне Абрамовне.
— Берзинь? — подсказала Галя.
— Кажется. Только Сергея Александровича надо немедленно перевести от нас в Кремлевскую больницу. Там они его не достанут.
— Хорошо, Иосиф Давыдович, я завтра свяжусь с кем надо!
— Нет! — отчаянно зашептал Герштейн. — Сегодня надо. Завтра может быть поздно! У меня дурное предчувствие. Вы бы видели их глаза! Это убийцы! Знаете, я не трус, но у меня дети… — снова повторил он.
— Не бойтесь, профессор, мы не подведем вас. Но как же все-таки быть?! — лихорадочно соображала Галя. — Я боюсь оставить Сергея одного. Ваши сиделки — ненадежная охрана, только не обижайтесь, Иосиф Давыдович!
— Что обижаться? Я сам знаю. Хорошего персонала не хватает…
Галя посмотрела на часы — скоро должны прийти сестра Есенина с мужем.
— Все устроим! Они подежурят, а я свяжусь с нужными людьми. Я ради Сергея на все пойду. Я спасу его. Я все сделаю! Спасибо, профессор, идите к себе! Спасибо вам! — Галя в порыве благодарности обняла Герштейна и поцеловала его в губы.
— Ну знаете, Галя! Так меня уже давно никто не благодарил! — Герштейн нелепой походкой пошел по коридору, потом быстро вернулся и тоже поцеловал ее в губы. — И не возражайте! Вот так, Галя. А вы как думали?!
— Вы что пили, Иосиф Давыдович? — засмеялась Галя.
— Сто граммов чистой соляной кислоты! Я не трус, Галя! И я не боюсь! — И Герштейн решительно зашагал по коридору, декламируя на ходу:
Милая, не бойся, я не груб,
Я не стал развратником вдали
Дай коснуться запылавших губ,
Дай прижаться к девичьей груди…
Бениславская пошла к Есенину, но, завернув за угол, отпрянула назад: из палаты Есенина, озираясь, вышел человек. Галя узнала в нем чекиста, который появился во дворе, когда Есенин дрался с Пастернаком.
Дождавшись, когда чекист скрылся, Галя метнулась в палату. Есенин лежал, свернувшись калачиком и повернувшись лицом к стенке, и спал, положив руку под голову. Пристально оглядев комнату, она вдруг увидела, что графин, который стоял на тумбочке рядом с кроватью и до этого был полон воды, пуст. Но зато стакан, стоящий рядом, был налит до краев и со дна его поднимались пузырьки. Галя подошла к раковине умывальника и провела по ней рукой. Да! Воду из графина только что вылили. Она вернулась к тумбочке, взяла стакан, понюхала содержимое, выплеснула его в раковину, снова понюхала.
— Боже мой! Сережа! Звери! Убийцы! — с ненавистью прошептала она. — За что? За что они тебя? — Глаза ее наполнились слезами. — Ну ничего! Я рядом! Я твоя верная Галя! Я с тобой! — Она достала из-за пазухи миниатюрный браунинг, поставила табурет у спинки кровати, загородив собою спящего Есенина, и села, проверяя патроны.
— Спи, Сереженька, жизнь моя! Они не пройдут мимо меня! Они не пройдут!
В коридоре послышались шаги и голоса.
Галя вскочила, взвела курок и приготовилась к «бою».
— Ну, входите, гады!!!
Дверь распахнулась, и на пороге в изумлении остановилась сестра Есенина Катя и Василий Наседкин.
— Вот те на! — воскликнул он.
Бениславская отвела браунинг и медленно опустилась на табурет:
— Тише, Сережа спит! Тише!
Глава 8
КРЕМЛЕВСКАЯ БОЛЬНИЦА. РАЙХ
Вновь и вновь мысленно возвращаясь в то беспредельное время, Хлысталов не уставал задавать себе вопрос: почему? Почему все-таки большевики не вытащили Есенина из Шереметевской (Склифа) и не уничтожили его, как многих других неугодных им людей?
Более того, Есенин попадает в Кремлевскую больницу. Чудовищное противоречие: с одной стороны, стоило какому-нибудь прохожему на пьяного Есенина указать пальцем, и, не особенно разбираясь, его тащат в милицию, заводят дело, готовятся к суду, с другой стороны, этого скандалиста кладут в главную лечебницу большевистских вождей, охраняемую ОГПУ и той же милицией. Разумеется, попасть туда Есенин мог только с ведома и санкции партийной верхушки — тех, кто большевикам был не нужен и опасен, «вылечивали» во дворе и в подвалах Лубянки. Так, Ганина ОГПУ расстреляло, обвинив его в принадлежности к фашистской организации.
