Андрей Геласимов - Год обмана
Я говорю – так значит, это ты ее туда привез. Он говорит – ну да. Последние лиры на такси истратил. Я говорю – а откуда она адрес узнала? Он говорит – Дима ваш про этот вечер три дня всем трещал. Она в итоге у него все спросила. Я говорю – понятно. А что было потом? Он говорит – я же тебе сказал. Меня нашли эти американцы и привезли обратно в отель. А по дороге я с ними подрался. Я говорю – они тебя вечером привезли. А до этого где ты был? Где ты ночевал? Он говорит – нигде. Шарахался там вокруг этой виллы. Я говорю – всю ночь? Он говорит – а ты как хотел? Я же тебе говорю – у меня денег не было ни копейки. А Марина твоя меня бросила. Только ручкой махнула из-за ворот. Тебя же, говорит, все равно туда не пустят. Ты в джинсах. А там все в смокингах, типа. Все при делах. Короче, я там всю ночь тусовался. Среди ночных холмов Италии.
Я смотрю на него и говорю – круто она кинула тебя, Воробьев. Он говорит – да? А тебя?
ЛЕТО: МИХАИЛ
Дней через десять после нашего приезда отец Паолы назначил для своих русских гостей большой пикник. Гвоздем программы должна была стать игра в крокет. Что это за игра, мне было совсем неизвестно, но я решил, что когда придет время, я во всем разберусь. Пробегая по коридору гостиницы, суетливый Дима успел мне шепнуть, что синьор Брунеллески вообще обожает все английское, а в крокет в Англии играют чуть ли не с каких-то там исторических времен, и поэтому нам всем необходимо проявить чуткость и понимание.
– То есть, не надо над ним смеяться? – наивно спросил я.
– Ну, я не имел в виду так буквально, – зашелестел Дима. – Но, в принципе, вы уловили самую суть. Имперский дух, понимаете ли… Синьору Брунеллески импонирует идея о былой мощи английской империи. Вы меня понимаете? Стабильность, консерватизм, древние аристократические традиции. Он даже выучился курить сигары. Хотя поначалу у него был от них страшный кашель. И по утрам ест овсянку.
– А что, в Англии на завтрак едят овсянку?
– Не думаю, но он прочитал об этом в романах Диккенса. Был такой английский писатель.
– Я знаю, – ответил я.
На этом наш разговор закончился.
Марина в эти дни со мной почти не разговаривала. Я вообще редко видел ее с тех пор как она вернулась из поездки в Ливорно. У нее появились какие-то новые друзья, которые заезжали за ней каждое утро. Возвращалась она далеко за полночь.
Они ездили на плоской, похожей на раздавленную лягушку машине. Причем двери у этой машины открывались не в бок, а поднимались вверх словно крылья. Было очень забавно наблюдать за ними с балкона, когда они ныряли в этот космический агрегат, стукаясь головами о торчащие железяки. Потом крылья опускались, и машина как пуля срывалась с места. Движок у нее ревел так, что у нас в комнате дребезжали кофейные чашки. Я, честно говоря, раньше не видел, чтобы по городу носились на такой бешеной скорости.
После того, как она уезжала, я обычно долго лежал на кровати и рассматривал эту резную спинку. Там было так много всего, что каждый раз я находил что-нибудь новое. То неожиданное лицо, то крошечного ангела.
Ангелов было особенно много. Они прятались в листве деревьев, выглядывали из пещер, сидели на крышах домов, залетали в окна. Иногда я находил их среди людей, которые просто сидели за столом и разговаривали. Их постоянное присутствие совершенно не удивляло остальных героев этой истории. Они как будто не замечали, что мир вокруг них полон необыкновенных крылатых существ. Ангелы толкались между людьми на рынках, шушукались за спинами целующихся пар, бродили с пастухами за овцами, помогали строить дома, принимали роды.
То здесь, то там они присоединялись к группам людей и, казалось, что они внимательно прислушиваются ко всем разговорам. Иногда я находил в каком-нибудь совсем обыкновенном месте прислонившегося к стене ангела, который молча следил за происходящим, скрестив на груди руки, и мне было непонятно, почему никто из людей не обращает на него никакого внимания. В одной из последних картинок, правда, этот Иаков очень конкретно боролся с ангелом, но тот был похож, скорей, на бойца сумо, чем на крылатого небожителя.
Однако больше всего мне нравилось то место, где они спускались по лестнице с неба и строили спящему Иакову разные рожицы. Разглядывая их, я сам временами едва удерживался от смеха. В этой картинке ангелов было так много, что я даже не мог их всех сосчитать. Некоторые из них съезжали вниз по перилам, другие скользили в воздухе, третьи сидели вокруг Иакова на корточках и передразнивали его храп. Они были самых разных размеров. Начиная от огромных, в два человеческих роста, великанов, и заканчивая настоящими крохами, величиною не больше мизинца. Они выпучивали глаза, надували щеки, делали друг другу рожки и показывали языки. Я никогда раньше не видел таких забавных ангелов. Двое из них на самом верху лестницы резались в карты и, кажется, даже лупили ими друг друга по ушам.
Я мог часами валяться на животе и рассматривать все эти чудеса, прислушиваясь к шелесту голубиных крыльев за окнами. Время вокруг меня замирало. Однако секрет состоял не только в одной чистой любви к искусству. Разумеется, Павел Петрович и Марина мне объяснили, что все это Ренессанс, что это такая особенная итальянская культура и что надо отнестись к ней с большим вниманием. Но к резьбе на спинке кровати меня привязывал не только глубокий интерес к высокому Возрождению. Сказать по правде, мне просто нечем было заняться.
После того как Марина уезжала, я целый день слонялся по гостинице. Печальный опыт научил меня, что в город выходить одному опасно. Поэтому, чтобы не рисковать, я решил действовать наверняка. Тот, кто сидит дома, никогда не заблудится. Я это крепко усвоил и выйти из гостиницы дальше, чем за футбольным журналом, согласился бы лишь в сопровождении опытного местного жителя, который к тому же свободно владеет русским языком.
Сережа сидел у себя в номере и выходить из него отказывался наотрез. Я пробовал с ним общаться, но он постоянно был мрачнее тучи. Раз или два мне только с большим трудом удалось избежать с ним серьезной ссоры. Он говорил такие вещи, за которые в России запросто получил бы по морде. Не знаю, почему он так нарывался, но догадываюсь, что ему сильно не нравились Маринины отъезды на этой плоской как блин машине. Я однажды попробовал прикинуть, сколько может стоить такой аппарат, но так ни к чему и не пришел. Решил, что, наверное, немало. Может, сто, а, может, все двести штучек любимых баксов.
Насчет денег, кстати, у меня был полный абзац. В том смысле, что после покупки платья я мог рассчитывать только на бесплатную еду в гостинице. Это была еще одна причина, по которой я не выходил в город. Впрочем, на улице стояла дикая жара. Там по любому нечего было делать. Меня на море никто не возил. Ни на дорогой спортивной машине, ни на грузовике, ни на багажнике велосипеда. Вообще ни на чем. Красота. По крайней мере, не надо было трахаться за это ни с кем.
