Вильям Козлов - Волосы Вероники
Особенно красивы в тихую погоду облака над заливом. Сверху розово подсвеченные солнцем, а снизу вобравшие в себя прозрачность спокойной воды и небесную голубизну, они подолгу отдыхали над заливом. Лишь причудливо менялись их очертания, природа на глазах моделировала: облако, похожее на слона, превращалось в крокодила с распахнутой пастью, потом в страуса, кита, носорога, оленя…
Я люблю наблюдать за спокойной игрой облаков над заливом. В природе все переменчиво, даже неподвижные камни с веками меняют свой цвет и конфигурацию. На глазах же постоянно демонстрируют свою переменчивость лишь огонь, вода, небо. И, пожалуй, лицо человека. Помимо его воли, оно постоянно отражает кипение страстей внутри него.
Летом я почти каждую субботу приезжал в Комарово на электричке, иногда Анатолий Павлович звонил и говорил, что заедет за мной на машине. Если погода была хорошая, мы ехали рыбачить, я на всякий случай захватывал с собой книгу. Клев меня особенно не волновал, и я даже рад был, когда окуни обходили мою наживку, тогда я мог спокойно почитать, если разговор иссякал.
— Что будем делать после обеда? — обвел застолье веселыми глазами Остряков.
— Я буду на берегу ракушки собирать,— заявила Вика.
— Я пойду к муравейнику,— негромко произнесла Ника.
— А я хотел вам предложить совершить марш-бросок до Черной речки,— сказал Анатолий Павлович.
— Замучил нас этим бегом на длинные дистанции,— пожаловалась Рита.— Каждое утро бегаем.
— А зачем вы бегаете? — поинтересовалась Варя.
— Нравится,— улыбнулся Остряков.
— Вот если бы можно было бегать по воде, я бы побежала с вами,— сказала Варя.
— По воде не пробовал,— ответил Анатолий Павлович.
Ника подняла на Варю синие глаза и сказала:
— На водных лыжах?
— Без лыж,— рассмеялась Варя.— Хочу ходить по воде, яко посуху. Христос ходил ведь?
— Христос — это бог? — спросила Вика.
— Я где-то читала, что Иисус Христос вполне мог быть реальной личностью,— продолжала Варя.— Многое, что когда-то происходило на самом деле, вошло в Библию.
— Папа, у нас есть Библия? — спросила Ника.
— Лучше почитай «Мифы Древней Греции»,— сказал Анатолий Павлович и взглянул на меня: — Побежим?
— Ему все равно, что приехали гости: захотелось — и побежал,— добродушно укоряла мужа Рита.
— А на бегу можно разговаривать? — спросила настырная Варя.
— Во время бега хорошо думается,— сказал Остряков.— Мне рассказал один крупный ученый,— он три раза в неделю бегает от своего дома до Пулково,— что на бегу сделал важное теоретическое открытие…
— Профессор Головлев? — спросила Рита.— Это который чуть было под самосвал не попал?
— Надо будет посоветовать Чеботаренко бегать, а то совсем растолстеет,— заметила Варя.
— Какой Чеботаренко? — уставился на нее Остряков.— Из Метростроя?
— Папин заместитель,— не моргнув глазом, бойко ответила Варька.
— Ты же говорил, у тебя в отделе одни женщины? — перевел недоумевающий взгляд на меня Анатолий.
— Чеботаренко — заместитель не по работе, а совсем по другой части…— не унималась противная девчонка.
— Ничего не понимаю,— развел руками мой наивный приятель.
— Папа вам объяснит…
— Ты давай беги,— сказал я Острякову и выразительно посмотрел на дочь.— А мы с Варюхой погуляем по пляжу…
— Я с тобой, па, буду откровенна: Чеботаренко — неплохой дядька…
— Как ты его дома называешь? — ревниво спросил я.
— Дядя Чебот.
— Не обижается?
— На меня? — усмехнулась Варя.— На меня никто, па, не обижается. Даже Анатолий Павлович Остряков.
— И ты думаешь, это хорошо?
— Ты хочешь сказать, что только на идиотов не обижаются?
— Я тебя не считаю дурочкой.
— Спасибо, па…— Чертовка, склонив голову, присела передо мной в изящном реверансе. Я с трудом удержался, чтобы не шлепнуть ее. Неудобно, уже совсем взрослая девушка.— Иначе я усомнилась бы в своем происхождении… Вроде бы по твоей линии у нас в роду не было дебилов?
— Ты начала про Чеботаренко,— напомнил я.
— Я удивляюсь маме,— пожала она плечами.— Променять тебя на дядю Чебота? Есть три вещи, на которые он молится: на маму, на еду и на машину… Папа, он даже книг не читает! Привезет кипу из магазина, все в красивых переплетах, расставит по размеру на полках и больше не заглядывает в них. Он только газеты читает и смотрит программу «Время». Все напоказ, для гостей… Вот, мол, какие мы культурные, начитанные… О литературе и наши гости не говорят, а вот о мебельных гарнитурах, об одежде, обуви, хрустале — поют, как соловьи весной в березовой роще… Я удивляюсь на маму… Все-таки университет закончила. Смотрит ему в рот и знай поддакивает! Вот уж воистину два сапога пара!
— Не говори так про маму,— упрекнул я.
— Тебе хорошо, ты их не видишь, а каково мне? — Она заглянула своими большими светло-серыми глазами мне в глаза.— Ты рад, что вы разошлись? Только честно?
— Я любил твою мать,— сказал я.
— А она тебя?
— Меня? — теперь я в этом стал сомневаться.— Не знаю…
— Ты и Чеботаренко! — возмущалась она.— Где у нее глаза?
— Ты еще молода судить свою мать.
— Если бы она вернулась, ты бы снова с ней сошелся? — Дочь все так же испытующе смотрела мне в глаза.
— Теперь нет,— твердо сказал я.
— Я знаю,— поникла она.
— Если тебе там не нравится, возвращайся ко мне,— предложил я.
— Я через месяц тебе надоем,— печально сказала она.— По-моему, у меня характер портится…
— Я был бы очень рад, если бы ты жила у меня.
— Ты еще молодой, па, интересный, у тебя есть… любимая женщина. Зачем тебе я? Мешать только буду. Если меня раздражает такой душечка, как Чеботаренко, то вряд ли я буду восхищаться твоей…
— Ее звать Оля,— ввернул я.
— Теперь я верю, что ты любил маму,— усмехнулась Варя.— Даже имена у них одинаковые! Ты ее называешь как маму? Олик? Оля-ля?
— Я ее называю Олей Второй.
— Почти Екатерина Вторая…— глубокомысленно произнесла Варя.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты отлично знаешь, что!
— Мы с Олей… Второй еще мало знакомы.
— Смотри, не влипни со Второй… во второй раз,— предостерегала меня шестнадцатилетняя пигалица.— Оля Первая, Оля Вторая… А что, если появится Оля Третья?
— Я тогда повешусь,— усмехнулся я.
— Женщины не стоят того, чтобы из-за них лишать себя жизни,— философски заметила Варя.— А мужчины и подавно. Я где-то читала, что теперь женщины чаще бросают своих мужей, чем мужья их.
— Как твои-то дела? — перевел я разговор на другое.
