Ник Хоакин - Женщина, потерявшая себя
Братья Монсоны недоуменно переглянулись.
— Биликен? — спросил Пепе. — Кто такой Биликен?
— Он… он мой старый друг.
— Это тот самый идол, которого вы держите в китайском храме там, на Филиппинах?
— Когда мне тяжело, я иду к нему. Для меня он источник умиротворения.
Падре Тони опустился на диван рядом с ней.
— Но это не то умиротворение, Конни!
— Мне безразлично, какое оно, но, пожалуйста, не лишайте меня его, падре.
— Но я должен! Должен!
— О, вы думаете, это тоже преступление?
— Худшее из всех возможных.
— Тони хочет сказать, — начал Пепе, тоже опускаясь на диван, — что неправильно, грешно бежать от жизни и очень, очень грешно отказываться от свободы. Послушайте, Конни, ведь вы прячетесь за этой выдумкой о двух пупках лишь для того, чтобы не встречаться с жизнью лицом к лицу, потому что вы обнаружили, что жизнь очень сложна; это для вас лишь предлог, позволяющий не делать того, что для вас трудно. К примеру, вы не желаете вернуться к мужу, потому что вы думаете, будто у вас два пупка…
— По этой же причине у меня никогда не будет любовника.
— Но как раз об этом я и говорю, Конни, — вы боитесь сделать выбор, ведь, чтобы его сделать, надо быть свободной.
— Выбор между чем и чем? Быть как все? Этого вы от меня хотите? Но я уже от этого спаслась: Биликен спас меня. Я уже никогда не смогу быть как они. Я даже не осмелюсь осуждать их, потому что знаю: какими бы чудовищами они ни были, в их глазах я еще большее чудовище. Так почему бы не оставить все как есть? Я никому не причиняю вреда, никому. Я просто знаю, какая я, и это удерживает меня от грехов, которые я, возможно, хотела бы совершить.
Отодвинувшись от нее, падре Тони сказал:
— Сумасшедшие тоже не грешат.
— Тогда я хочу пользоваться всеми привилегиями сумасшедших, хоть и не отношусь к их числу.
— Рано или поздно вы зайдете так далеко, Конни, что действительно окажетесь в их числе.
— Неужели вы не понимаете, падре? Я хочу быть хорошей, я стараюсь остаться хорошей. Разве от этого сходят с ума? Разве это так тяжело?
— Это действительно очень нелегко. Но вы, Конни, выбрали наилегчайший путь. Вы не боролись — вы просто сдались. Когда вы пошли к этому вашему Биликену, когда вы убедили себя, что у вас два пупка, вы отстранились не от зла, а лишь от борьбы со злом. Люди не могут быть хорошими, пока они не осознали, что в их воле быть плохими, если они этого захотят.
Она сжала переплетенные пальцы и, склонив голову, сказала:
— Умоляю вас, падре, не лишайте меня обретенного покоя.
— Живой человек не должен довольствоваться подобным покоем, — сказал Пепе, наклоняясь к ней. — И вы, Конни, сами знаете, что это вовсе не настоящее умиротворение. Это как опиум: часа два вы чувствуете, что все превосходно, но затем наступает пробуждение, и вы снова несетесь вверх по утесу на вашем «ягуаре».
— Мир иллюзий не может дать подлинного умиротворения, — сказал падре Тони, — потому что иллюзии длятся недолго.
— И единственный способ продлить их — это сойти с ума, — добавил Пепе.
— Вы должны выбраться из мира иллюзий, — сказал падре Тони, — иначе будет поздно.
— Вы должны вернуться, Конни, — подхватил Пепе, — снова вернуться в реальную жизнь.
— Откажитесь от этого ложного умиротворения, — сказал падре Тони, — и обретите смелость страдать.
— Прекратите, прекратите, прекратите! — вдруг закричала она, выпрямившись и прижав кулаки к щекам. — Боже, что я такого сделала? Я уже сказала вам, Пепе, и вам, падре: единственное, чего я хотела, — быть хорошей.
— Нет, Конни, — возразил падре Тони, — единственное, чего вы хотели, — это чувствовать себя в безопасности.
— А вы бы предпочли, чтобы я чувствовала себя… в опасности?
— Я бы предпочел, чтобы вы были свободны.
— Предположим, вы правы, предположим, я смогу освободиться, но откуда вы знаете, что это будет правильным шагом?
— Мы этого не знаем, — сказал Пепе.
— А разве это не риск?
— Огромный риск, — сказал падре Тони.
— Значит, лучше быть свободной, но порочной, чем несвободной, но праведной?
У падре Тони перехватило дыхание.
— Да! — отчаянно выкрикнул он.
Ее глаза сузились:
— Но вы же не знаете, на что я способна. Вы не знаете, какой выбор я могу сделать.
— И все же вам придется сделать выбор, — сказал падре Тони, — и вы должны чувствовать ответственность за свои поступки.
— Это единственный выход, — сказал Пепе. — Вы должны увидеть мир таким, каков он есть.
— Взглянуть на него широко открытыми глазами? — Она смотрела прямо перед собой.
— Широко открытыми глазами, — подтвердил Пепе.
— А чтобы открыть их, — сказал падре Тони, — вы должны выбросить из головы весь этот вздор. Вы совершенно нормальная женщина, Конни. И у вас не два пупка.
— Но как я это узнаю? — воскликнула она, вскакивая с дивана. — Кто мне скажет правду? Себе я уже не верю — слишком часто и слишком долго я обманывала себя. И нет никого, на чье слово я могла бы…
Она замолчала, медленно повернулась кругом и со странным восторгом впилась взглядом в братьев, все еще сидевших на диване.
— Нет, есть! — неожиданно спокойно сказала она, после долгой паузы, во время которой братья поглядывали на нее с беспокойством. — Нет, есть! — прошептала она и, дрожа, наклонилась к ним. — Пепе, падре Тони, вы ведь единственные, кому я доверяю, единственные, кому я могу верить. Если бы вы сами посмотрели и сказали все как есть, я бы поверила вам на слово.
Братья ошеломленно переглянулись, потом опять уставились на дрожащую девушку.
— Посмотрели? Мы? — одновременно пробормотали они.
— Да, и, конечно, без одежды.
Падре Тони вскочил на ноги:
— Но это же нелепо!
— Нелепо? — Лицо ее потемнело. — Уверяю вас, падре, для меня это вовсе не нелепо. Вы представить себе не можете, как я боюсь. Я чувствую себя так, будто должна лечь на операционный стол. Если вы правы, я лишусь последней защиты, мне придется узнать, какова я на самом деле и чего хочу. Но я бы предпочла не знать этого, падре! Я боюсь, боюсь! Хотя, наверное, вы правы, наверное, все же лучше знать правду.
Он взял ее руки в свои.
— Да, Конни, — сказал он. — Лучше знать правду, и я рад, что вы наконец решились.
Она приблизила к нему восхищенное лицо:
— Вы сделаете это?
Помедлив секунду, он ответил:
— Нет. Но Пепе сделает.
— Что? — вскрикнул Пепе, вскакивая с дивана.
— Меня уже ждут в монастыре, — сказал падре Тони, — и мне нужно торопиться.
— Погоди минутку! — растерянно попросил Пепе.
— И запомните, Конни, — продолжал падре Тони, все еще держа ее руки в своих, — вы обещали принять истину, какой бы она ни была.
— Да, падре.
— И пообещайте мне еще кое-что. Обещайте, что придете ко мне в монастырь святого Андрея после того, как Пепе все вам скажет.
— О нет, падре, этого обещать я не могу. Вы сами сказали, что я должна быть свободной и что мне самой придется сделать выбор. Как я могу сказать, чего я захочу, после того как узнаю правду? Может быть, мне захочется увидеть вас, а может быть, и нет.
— Как бы то ни было, я буду ждать вас. Я буду там всю ночь и всю ночь буду ждать вас, Конни. Просто постучите в ворота. Вы постараетесь прийти?
— Да, падре.
— А теперь я должен попрощаться с отцом.
Оставшись наедине с девушкой, Пепе не знал, с чего начать, и стал медленно снимать пальто, тщательно избегая смотреть на нее, но в то же время чувствуя, что она с робостью наблюдает за ним.
— Это очень любезно с вашей стороны — вы со мной так терпеливы. Но, Пепе, если вы не хотите…
— Вы же знаете — я хочу помочь вам, — сказал он, все еще глядя в сторону.
— Я прошу слишком многого…
— О, пустяки, — быстро сказал он и покраснел. — Пустяки.
Она оглянулась:
— Где бы я могла…
— А? — Он посмотрел ей прямо в глаза, а потом сказал, уже как врач пациенту: — Сюда, пожалуйста, — и подвел ее к дверям своей комнаты.
— Я постучу, когда буду готова, — сказала она.
Когда она притворила за собой дверь, он прошел на кухню, налил себе выпить, а потом, прихватив бутылку, вернулся в гостиную, где его ждал падре Тони.
— Пепе, ты не находишь, что отец сегодня прекрасно выглядит?
— Послушай, мошенник, с чего ты вдруг решил сбежать и оставить меня с этой девицей?
— Я уверен, что ты не откажешься внести свою лепту в спасение человеческой души.
— А как насчет твоей лепты? Ты вроде бы не жаждешь ее вносить?!
— Но меня действительно ждут важные дела в монастыре.
— У меня тоже есть дела поважнее, чем глядеть на ее дурацкий пупок.
Падре Тони лукаво посмотрел на бутылку:
— В чем дело, Пепе? Ты боишься?
— Ты у нас храбрец!
