Ник Хоакин - Женщина, потерявшая себя
— Я рад, что она не появилась.
— Мы должны разыскать ее, Пепе.
— Наверное, она весь день кружит на машине по городу. Но должна же она где-то и когда-то остановиться.
К ним подошла Рита:
— О чем это вы шепчетесь?
— О Конни Эскобар, — ответил Пепе.
— Ее еще не нашли?
— Мы с Тони собираемся отправиться на поиски. Хочешь с нами?
— Я не могу. Мы с Элен обещали Мэри помочь все убрать.
— Как насчет нашей встречи сегодня вечером?
— Но ведь Мэри отказалась.
— А ты?
— Я позвоню тебе попозже.
Когда Пако и Мэри вновь появились в комнате, братья Монсоны и мистер Альфонсо помогали друг другу надеть пальто.
— Я выйду с вами, — сказала Мэри. — Мне надо привести детей из парка.
На улице, когда она довольно растерянно стояла между машинами Пепе и мистера Альфонсо, они продолжали хором уговаривать ее поехать вечером в «Товарищ». Она все еще была в своем китайском наряде, с белыми цветами в волосах и, подняв голову к небу, улыбалась солнцу, словно это оно, а не мистер Альфонсо было гостем, с которым она прощалась.
Прежде чем машина мистера Альфонсо тронулась, Пако высунулся из окна:
— Мне бы хотелось, чтобы ты пришла в «Товарищ», Мэри.
— Но я не хочу.
— Потом ты будешь жалеть.
— Да, дорогой, я уверена, что играть ты будешь блестяще.
— Я вернусь рано.
— Если я буду спать, разбуди.
Она помахала рукой Пако и мистеру Альфонсо и повернулась к братьям Монсонам, которые садились в машину Пепе.
— Пока, Мэри, — сказал падре Тони. — Прием удался на славу.
— Не говори вздор. Ты же ничего не ел.
— Напомни Рите, что она должна мне позвонить, — сказал Пепе. — Пока, Мэри.
— Пока, мальчики, — откликнулась она, но не двинулась с места.
Пепе минуту помедлил и спросил:
— Может быть, подбросить тебя до парка?
— Не говори глупости — это же через дорогу.
— Мэри…
— Да, Пепе?
— Тебе будет неприятно, если мы с Ритой поедем сегодня в «Товарищ»?
— Да, пожалуй.
— Хорошо, тогда мы не поедем. Я просто поведу Риту на фейерверк.
— Спасибо, Пепе.
— Ты думаешь, эти женщины будут там, да?
— Да.
— Тогда, может быть, тебе тоже лучше быть там — поддержать его?
— Нет, я хочу, чтобы он сам справился.
— Надеюсь, ты все хорошо взвесила.
— Да, Пепе. До свидания.
Братья Монсоны проводили ее удивленным взглядом: она казалась такой незнакомой, яркой и элегантной — ее золотой китайский наряд и белые цветы в волосах горели в солнечных лучах. Что бы ни ожидало ее впереди, определенно она оделась так специально, чтобы гордо встретить это неведомое, и теперь несла свою гордость с несвойственной ей уверенностью. Новый, необычный облик Мэри все еще стоял перед глазами братьев Монсонов, как вдруг, проехав четыре квартала и остановившись перед перекрестком, они увидели пронесшийся мимо белый «ягуар». На мелькнувшем под знакомой черной шляпкой лице они успели прочитать тот же отчаянный вызов, что и на лице Мэри. Они бросились в погоню, но белый «ягуар» словно растворился. Несколько раз они объехали весь Кулунь, но тщетно. Им ничего не оставалось, как вернуться домой.
Когда они свернули на свою улицу, то увидели, что белый «ягуар» стоит перед их домом. Братья на одном дыхании взбежали на четвертый этаж и ворвались в гостиную — Конни Эскобар, прижав ухо к двери, тихонько стучалась к их отцу и уже поворачивала ручку. Увидев их, она испуганно отпрянула, но тут же справилась с собой, сделала шаг навстречу и сказала с улыбкой:
— Я услышала там шаги… Я ждала здесь, а потом услышала, как он ходит там и вроде бы разговаривает сам с собой. И я подумала, что, наверное, мне следует…
Она запнулась, и улыбка сошла с ее лица. Братья, решительно поджав губы и прищурив глаза, двинулись к ней. Она подалась было назад, обежала глазами комнату в поисках выхода и, наконец, испуганно прижалась к двери, сложив руки на груди. Сумочка беспомощно свисала с тонкого запястья, жемчуг тускло сиял на шее. В солнечном свете, лившемся из окон, над которыми выставили рога головы буйволов-тамарао, качались тени двух братьев, грозно наступавших на девушку в черных мехах, прижавшуюся к двери.
— Он хочет всего лишь поговорить с вами, — сказал Пепе Монсон. — Он искренне и глубоко сожалеет о том, что произошло.
Он обещает не разыскивать вас, он хочет, чтобы вы сами пришли к нему, когда захотите.
— И на самом деле, — добавил падре Тони, — между вами действительно ничего не произошло. Да, вы нашли письма — но, Конни, разве справедливо осуждать его за то, с чем, как он утверждает, давно покончено раз и навсегда? Ведь все это случилось в прошлом; после того как вы поженились, для вас обоих началась новая жизнь.
— И еще он хочет, — сказал Пепе, — чтобы вы с ним начали все сначала, забыв то, что было раньше. Он согласен уехать с вами, куда вы захотите, Конни.
— Если вы спокойно поговорите с ним с глазу на глаз, — сказал падре Тони, — все уладится. Не лишайте его возможности объясниться. Мне показалось, он глубоко раскаивается и очень страдает от того, что заставил страдать вас. Нельзя лишать человека надежды на прощение.
— Он сейчас у себя и ждет вас, — добавил Пепе. — Вы ведь не намерены заставлять его ждать напрасно, да, Конни?
— Значит, он хочет, чтобы мы вместе куда-нибудь уехали? — переспросила Конни.
— Да, куда угодно, куда вы пожелаете, — ответил Пепе.
— И он не боится? Ему не страшно, что я такая?
Она улыбнулась и посмотрела на них, но ее губы слегка дрожали. Она, сняв шляпку и небрежно сбросив меха, сидела в красном платье на диване между двумя освещенными окнами. Перед ней возвышались братья Монсоны, два инквизитора в черном.
— Чего он должен бояться? — требовательно спросил Пепе.
— Я же вам об этом сказала, — робко улыбнулась она. — Я сказала вам, но не сказала ему, а он тоже хочет знать. Он руководствуется низкими побуждениями. И я не допущу этого, я не позволю ему ощупывать меня, чтобы выяснить истину.
— Послушайте, — сказал падре Тони, — неужели вы не хотите возвращаться к нему только по этой причине? Только потому, что вы думаете, будто у вас два пупка?
— Я не думаю, падре. Я знаю.
— Да, вы знаете, но только потому, что сами убедили себя в этом. Теперь вы должны убедить себя в том, что это не так.
— Но зачем мне пытаться разубеждать себя, падре? С двумя пупками я чувствую себя спокойнее. И счастливее — во всяком случае, счастливее, чем до того, как я об этом узнала.
— Счастливее! — воскликнул Пепе. — Но ведь вы же говорили мне, что вы в отчаянии, вы же говорили, что сгораете со стыда, вы же хотели, чтобы я сделал вам операцию!
Она улыбнулась еще шире, откинулась назад и потерлась щекой о мех.
— Да, я боялась, и это было глупо. Люди всегда боятся быть не такими, как все. — Но чем больше я узнаю людей, тем больше мне нравится быть непохожей на них. О, конечно, меня пытаются убедить, что быть не такой, как все, — преступление. Вот я и пыталась убедить себя, что быть такой, какая я есть, — преступление; преступно иметь не один пупок, как все. И я решила, что должна ненавидеть себя, должна попытаться стать как все. Поэтому я и думала, что несчастна, поэтому я и пришла к вам, Пепе. Но вы мне не поверили. Нет, я знаю, что в самом начале вы поверили, но потом вы стали таким же, как все, как падре Тони; вы начали бояться меня или смеяться надо мной, думали, что я сумасшедшая. Никто мне не верил. Моя попытка быть как все не удалась — зачем же мне снова повторять эту попытку? И я решила отказаться, то есть, я хочу сказать, я уже отказалась от мысли переделать себя. Вот я и пришла сказать вам, Пепе, и вам, падре Тони, чтобы вы перестали беспокоиться обо мне. Да, мне казалось, что я испытывала отвращение, ужас и отчаяние, но, как я теперь поняла, эти чувства навязывали мне другие люди, потому что я не такая, как они. Но как только начинаешь думать о себе, и только о себе, без всякой связи с кем-либо или с чем-либо, сразу понимаешь, что глупо беспокоиться из-за того, что ты не такая, как все. Ты просто то, что ты есть. И на душе становится так легко, будто у тебя в жизни никогда больше не случится никаких неприятностей.
— Но вам это не удастся! — воскликнул падре Тони.
— Не удастся, падре? Но мне это уже удалось. Я целый день носилась по городу и все продумала. Вы помогли мне, падре, помогли тем, что сбежали от меня. И я сказала себе: если хорошие люди бегут от тебя так же, как и плохие, если на хороших людей ты производишь то же впечатление, что и на плохих, значит, ты действительно совершенно не такая, как все. И, носясь на машине по городу, я начала чувствовать себя все более и более одинокой, и вдруг я остановилась, вышла из машины, закрыла за собой дверцу — и все стало на свои места. Я снова обрела покой и умиротворение, — умиротворение, которое я чувствовала тогда в саду, умиротворение, которое мне давал Биликен.
