Мартин Бедфорд - Работа над ошибками
Медный дверной молоточек: голова лисы, впившейся зубами в кольцо. Я заставил лису трижды открыть и закрыть рот. Каждый удар отдавался за дверью металлическим эхом. После длительной паузы послышался шум, затем голос:
Минутку!
Дверь резко распахнулась. Передо мной возник лысеющий коротышка. Одной рукой он держался за дверь, а другой опирался на палку. На нем была однотонная рубашка с короткими рукавами и хлопчатобумажные шорты. Правое колено туго забинтовано. Ноги в шлепанцах; из-под ремешков торчат волосы на больших пальцах. В прошлый раз мы виделись восемнадцать лет назад, но я узнал его по самой свежей из двух фотографий, украшавших стену моей спальни.
Прошу прощения. Он улыбнулся и показал на свою ногу. Хожу-то я нормально, а вот вставать и садиться – проблема.
Я сказал ему то же самое, что и журналисту из «Оксфорд Таймс»: я спортивный обозреватель и должен написать заметку в одну из газет Южного Лондона. Он удивился, что ради встречи с ним я проделал такой путь. Я объяснил, что ехал в Бирмингем на вечерний матч «Пэлис», о котором мне нужно написать, и решил, раз уж я все равно на М40, заехать заодно и к нему. Я извинился: конечно, следовало сначала позвонить. Пустяки, сказал он, и жестом пригласил меня в дом. Он шел по кафельному полу прихожей, тяжело опираясь на палку и шаркая. Я шел за ним.
Я пробовался в «Кристал Пэлис», пацаном еще.
А я думал, вы были в списках «Челси».
Это уже потом. Мистер Хатчинсон открыл дверь и провел меня в просторную гостиную с двумя окнами. В шестидесятом, кажется. Мне было шестнадцать. «Пэлис», «Фулхэм», «Чарлтон», «Брентфорд», «Мил-луолл»… Пробы, судейства… Меня судили столько, сколько не снилось ни одному медвежатнику! Как, вы сказали, ваше имя?
Грегори. Грегори Линдсей.
Садитесь, Грег.
Я сел, куда он показал, спиной к широкому окну и стал наблюдать, как мистер Хатчинсон тяжело опускается в другое кресло. Больную ногу он положил на табуреточку, пристроил под пятку подушку, палку прислонил к столику. На столике стояла пустая кружка, лежала газета и пульт от включенного телевизора. На экране играли в гольф, человек в кепке с козырьком готовился длинным ударом загнать мяч в лунку.
«Скай». Недели две назад себе тарелку поставил. Мистер X. полюбовался на промах игрока и выключил телевизор. Для нас, инвалидов, телик – ну просто дар божий.
Вы живете один?
Нет, с женой. Она на работе. Учительствует, как и я. А девочки в университете.
Домой на каникулы приезжают?
Он покачал головой. Одна в киббуце, другая со своим парнем колесит по Европе. Жена не хотела, чтоб они уезжали, да что ж тут поделаешь?
Он предложил чаю или холодненького пивка. Я отказался и перевел разговор на темы, якобы касающиеся интервью. Достал из рюкзака ручку, блокнот на пружинке, притворился, будто делаю записи. На самом же деле я рисовал, и, из-за того что рисовал я не карандашом, а шариковой ручкой, портрет получался грубее, контрастнее, чем хотелось бы, особенно серебристо-желтое сияние, которым окутывал мистера Хатчинсона струившийся в окна солнечный свет. Когда мы исчерпали футбольные темы, рисунок был почти уже закончен, и я стал задавать вопросы о преподавательской деятельности. Он упомянул о работе в __________-ской школе, а также о том, что заведовал физкультурным отделением в частной школе для мальчиков, ради чего, собственно, и переехал в Оксфорд.
Здесь высокие стандарты. Хорошие условия, снаряды – не то что в Лондоне. И ребята что надо. Он посмотрел, как я «пишу». Может, это лучше не записывать, как думаете?
Разумеется. Я сделал несколько вычеркивающих движений. А кросс?
Кросс?
Так и проводите его под дождем?
Он замялся, потом засмеялся. У вас в школе тоже такое бывало?
Я улыбнулся. Солнце теперь било ему прямо в глаза, и он попросил меня задернуть шторы. Я не шелохнулся. Закончил рисунок и некоторое время смотрел на то, что у меня получилось. Потом закрыл блокнот.
Он, одной рукой прикрывая глаза, другой показал на штору. Закроете, Грег? А то ни черта не видно.
А круги? Заставляете своих ребят нарезать круги?
Круги?
А отжиматься? Заставляете их отжиматься? Под дождем, как водится?
Слушайте, я не понимаю…
Он был все еще в очень хорошей форме: крепкое тело, мускулистые руки и ноги. Широкая грудь, мощные плечи. Вот только волосы на руках и те, что выбивались из-под ворота, начали седеть, и, похоже, у него намечалось брюшко, впрочем, возможно, так только казалось из-за позы, в которой он сидел. Волосы на голове чуть поредели, кожа на шее, на лице едва заметно обвисла, появился намек на второй подбородок. Но он отнюдь не походил на человека, всю жизнь просидевшего в конторе. На кабинетного работника. Он был спортсмен и выглядел много крепче, чем можно ожидать от мужчины, которому скоро стукнет пятьдесят. Тем не менее, когда я выбил у него из-под ноги табуретку, когда толкнул его кресло так, что оно встало на дыбы, когда схватил его палку и треснул ею по его больному колену… когда я все это проделал, он рухнул на пол, будто пациент геронтологической клиники. Когда я бросился на него, он хотел подняться, но я оказался проворнее, ему было трудно двигаться из-за колена и из-за слепящего солнца. Он стонал. Одной рукой держался за колено, а пальцами другой царапал ковер, словно хотел прорыть в нем дыру и просочиться сквозь нее. Я еще раз вмазал ему палкой по колену.
Господи боже мой!
Вмажешь ему разок по ноге, будет знать. Не так ли, мистер X.? Шеф.
Я стоял над ним. Он лежал на полу, скрючившись, силясь уменьшиться, съежиться до зародыша. На лбу выступили жемчужины пота, и он изо всех сил жмурился – как ребенок, который загадывает желание или притворяется, что спит. Рот был открыт, дыхание неровное, прерывистое. Я временно оставил его – хотел убедиться, что все двери и окна в доме заперты. Поглядев на часы, я прикинул, что у меня есть еще час до возвращения миссис Хатчинсон. Потом вернулся в гостиную и увидел, что мистер Хатчинсон дополз до дальнего угла комнаты и пытается достать с буфета телефон. Правда, пока он преуспел лишь в том, что опрокинул вазу с ноготками, промочил рубашку и весь обсыпался желтыми лепесточками. Я пересек комнату и выключил телефон из розетки.
Черт вас побери, это же мой дом!
Хороший дом, сэр. Большой. Такой, знаете, удобный.
Кто вы такой? Привалившись к буфету, он смотрел на меня снизу вверх. Я вас знаю?
Такая красота. Я обвел рукой бежевую мебель, шторы в тон, застекленный буфет, ниши с сосновыми полками, камин, выложенный котсуолдовской плиткой, полированный стол и стулья в дальнем конце комнаты, где, пока не снесли перегородку, была столовая. Я показал на одну из полок. Это ваши футбольные награды, мистер X.?
Я задал вам вопрос, Линдсей.
Вы забыли поднять руку. Сэр.
Я подошел к нише и принялся рассматривать стоявшие на полках предметы – медали в коробочках с бархатным нутром, миниатюрные призы на деревянных подставках, блестящие фигурки футболистов, мяч, прикрепленный к ступне. На каждой награде была гравировка: дата, игра, название команды. Я взял в руки одну медаль и обернулся.
Финал кубка Англии. Не знал, что вы играли на Уэмбли.
Не знаю, чего вы хотите, но…
Благословенный газон. Знаменитые башни-близнецы! Вверх по лестнице в королевскую ложу. Я изучил надпись более внимательно. Ах, так это утешительный приз.
Он хватался за буфет и старался встать – осторожно, избегая опираться на больную ногу. Его колено, кажется, распухло сильнее, чем вначале, бинты плотнее врезались в тело. Он почти уже поднялся, когда я снова треснул его палкой по колену. Он громко закричал, пошатнулся, потерял равновесие и упал. Скажите, пожалуйста, плевый удар – а он валится как мешок.
Ах ты сука! Сука драная!
Круг почета, босс. На Уэмбли даже проигравшим полагается круг почета. Я пихнул ему в руку миниатюрный кубок. Разочек, вокруг комнаты, пробежимся?
На ковре образовалось сырое пятно – изо рта мистера Хатчинсона капала слюна, постепенно собираясь в маленькую лужицу. От щеки к полу тянулась серебристая ниточка. Негодяй! Он выдавил это из себя хриплым, прерывистым шепотом.
Ну давай же. Сойдет и на четвереньках.
Пошел на х…!
После некоторого понуждения – вербального и физического – он, с помощью обоих локтей и здоровой ноги, дюйм за дюймом потащил свое тело вокруг комнаты. Каждые несколько футов ему приходилось останавливаться, чтобы перевести дух или гордо показать толпам болельщиков (которых я приказал ему вообразить) награду, зажатую в кулаке. Его костяшки побелели от напряжения. Когда мистер Хатчинсон, обогнув всю попавшуюся на пути мебель, завершил круг почета, его локти, из-за того, что он слегка содрал кожу о ковер, стали красными и мокрыми, а кубок отломился от подставки. Физкультурник лежал на полу лицом вниз и тяжело отдувался.
Девятнадцать минут две секунды, босс. Стало быть – пятьдесят отжиманий.
