Ирвин Шоу - Допустимые потери
— А что бы вы сделали? — ответил вопросом на вопрос Оливер.
— Наверное, то же, что и вы с Роджером, — устало сказала Шейла, — что бы там ни было.
— Мы попытались успокоить его. Мы сказали ему, что прочитали книгу, но, прежде чем показывать ее издателю, над ней надо еще поработать, что в ней есть некоторые главы, трудные для понимания. — Оливер поднял свой стакан с кальвадосом, посмотрел сквозь него и прищурился, словно в этой бледно-золотой выжимке из яблок он мог найти какое-то решение дилеммы Гиллеспи. — Он радостно воспринял наши слова. Он сказал, что мы, его бедные друзья, погрязшие в житейской чепухе, конечно же, не могли воспринять его книгу, написанную для гораздо более прекрасных и тонких душ, которые будут обитать на этой земле через столетия. В сущности, он очень рад, что мы не поняли его книгу, в противном случае он бы решил, что его постигла неудача, а книгу его мы сможем понять, когда много раз умрем и возродимся в новом воплощении. Вся его тирада прерывалась взрывами хохота. Я оказываю вам честь, сказал он. Вы пророки моей божественной сущности. Передайте рукопись Чарльзу Бернарду, моему издателю, он тоже ощутит прикосновение божественной благодати, и вы навечно останетесь в анналах литературы. Затем он продекламировал целый сонет о том, что ни медь, ни гранит не переживут эти величественные ритмы.
— Роджер не говорил мне об этом ни слова, — сказала Шейла.
— Он никому ничего не говорил об этой истории и взял с меня клятву, что я буду держать язык за зубами. Он не хотел усугублять беду этого человека, рассказывая, что он окончательно свихнулся. Так что сейчас я говорю об этом в первый раз.
— А что Роджер сказал самому Гиллеспи?
— Что он мог сказать? — Оливер пожал плечами. — Он обещал, что сам передаст рукопись Бернарду следующим же утром. Затем очень мягко и тактично посоветовал Гиллеспи, что, может быть, ему имело бы смысл поговорить с психиатром. Гиллеспи с подозрением посмотрел на него. Психиатры в одной лиге с теми, сказал он, они выскабливают у писателей мозги и оставляют одни пустые черепа. Он посмотрел на часы на левой руке, затем на часы на правой и еще вынул из кармана третьи часы. Говорил он шепотом, словно посвящал нас в какой-то большой секрет. Подмигивая нам, он признался, что на одних время вашингтонское, на других московское, а на третьих — иерусалимское. Пора идти, сказал он, и не столько вышел, сколько, танцуя, покинул нас.
— Роджер в самом деле передал рукопись мистеру Бернарду на следующее утро? — спросила Шейла.
— Так он и сделал. Он всегда держит слово, даже по отношению к полным лунатикам. Бернард спросил его, что он думает о книге, и Роджер ответил: «Я воздержусь. Прочитайте ее сами». Через два дня Бернард нам позвонил. Он сказал, что книга совершенно неприемлема, так он и сказал — неприемлема. Человек он вежливый, а то мог бы сказать значительно больше. На следующее утро специальный посыльный вернул нам рукопись. Мы не имели представления, где живет Гиллеспи, он говорил нам, что у него есть много убежищ и он никогда не спит в одной постели две ночи подряд. Нам оставалось только ждать. Наконец Гиллеспи явился в контору. День был дождливый, но он был без шляпы и пальто и выглядел так, словно его только что вытащили со дна морского. Он попросил аванс. Когда Роджер объяснил ему, что аванса не будет и что он вынужден вернуть рукопись, Гиллеспи сначала воспринял это философски. У них есть глаза, сказал он, но они не видят. Затем его стали одолевать подозрения. Бернард оказался лицемерным другом, которого он переоценивал. Переоценил он и Роджера. Каббала, произнес он, всюду и всегда пускает свои дьявольские корни, но в день Страшного Суда это ядовитое дерево будет вырвано. Внезапно он стал говорить на псевдобиблейском языке. Он взял рукопись, которая лежала в картонной коробке, и вышел. Лило все сильнее, и если пройти два квартала под этим ливнем, рукопись в коробке просто превратится в размокшую массу. — Оливер допил свой кальвадос. — Еще? — спросил он.
— Нет, спасибо, — сказала Шейла. — Так и закончилась сага о мистере Гиллеспи?
— Не совсем, — ответил Оливер. — Примерно через неделю он снова пришел в контору опять просить аванс. С тех пор, как мы виделись, он, кажется, не брился и, должно быть, спал на скамейках в парке и в ночлежках, потому что одежда его превратилась в грязные лохмотья.
К счастью, Роджер как раз вышел, и я сказал, что ничего не знаю об авансе. Говорите прямо с Роджером Деймоном. Гиллеспи сказал, что, когда он появится в следующий раз, Деймону, черт возьми, лучше быть на месте. Я спросил его, когда это будет. Когда мне прикажет книга, сказал он и вышел. Но домой он не пошел, где бы он в тот момент ни жил. Он отправился в контору Бернарда и попросил у него аванс, а когда Бернард сказал, что никакого аванса не будет, Гиллеспи вытащил пистолет и стал размахивать им, угрожая и одновременно читая какие-то вирши и, как рассказывал мне Бернард, цитаты из своей книги. Секретарша увидела, что происходит, и вызвала полицию. Когда они приехали, Гиллеспи расхохотался им в лицо и швырнул в них пистолетом. Это была детская игрушка. Они отвезли его в Бельвью на психиатрическую экспертизу, но он вел себя там совершенно нормальным образом, скромно и убедительно, и через несколько дней его выпустили, после чего мы никогда не слышали о нем.
Мучительно скривившись, Шейла закрыла глаза.
— Мне страшно подумать, где сейчас может быть мистер Гиллеспи и что он делает.
— И мне, — грустно сказал Оливер. — Но тут уж ничего не поделаешь. Кроме того… — он помолчал, — когда он в следующий раз, придет в наш офис, в кармане у него может оказаться не игрушка, и нельзя забывать об этом.
Глава четырнадцатая
Когда после ленча Шейла вернулась в школу, ее ждала телеграмма от лечащего врача ее матери из Вермонта. Мать была в очень плохом состоянии. С ней случился удар, и она находилась в больнице в Берлингтоне.
Придя домой, Шейла позвонила Деймону, но мисс Уолтон сказала, что мистер Деймон еще не вернулся после ленча, но вот мистер Габриелсен только что открыл двери, может быть, миссис Деймон хочет поговорить с ним.
— Да, — сказала Шейла.
Когда Оливер взял трубку, она рассказала ему о телеграмме и попросила передать Роджеру: пусть он позвонит ей сразу же, как придет, она дома, будет собирать вещи, после чего полетит в Вермонт. Если Роджер не успеет дозвониться, она оставит ему записку.
— Оливер, — сказала она, не пытаясь скрыть волнение. — Я не хотела бы затруднять вас, но мне ужасно не хочется в такое время оставлять Роджера одного. Я не знаю, сколько времени я там пробуду, не могли бы вы взять его к себе на несколько дней? Я не хочу оставлять его одного в квартире, особенно ночью, и знаю, что он откажется перебраться в гостиницу.
— Конечно, Шейла, — успокоил ее Оливер. — Я попытаюсь. Но ничего не могу гарантировать. В эти дни он, кажется, даже не слышит, что ему говорят. Но я сделаю все, что в моих силах. Я предложу ему побыть у нас или скажу, что побуду у него, пока вы не вернетесь, в общем, как вы хотите.
— Вы прекрасный друг, Оливер, — сказала Шейла.
— Я надеюсь, что в Вермонте все обойдется.
Она заказала такси и занялась автоответчиком. Звонков не было. Отключив его, она стала запихивать вещи в саквояж. Прождав до последней минуты, быстро написала записку Роджеру и оставила ее на маленьком столике в холле.
Ленч Деймон провел в одиночестве в ресторане, где прежде никогда не бывал. Боялся случайно встретить кого-то, с кем ему пришлось бы разговаривать. Ночью он видел еще один загадочный сон и хотел спокойно поразмышлять, что бы он мог означать. Во сне он с Шейлой был на многолюдной вечеринке. Все ходили вокруг большого буфета с тарелками в руках. Еда была сытная, и ее было много. Внезапно вошел его отец, но это был не тот улыбающийся, цветущий человек из постоянно повторяющегося сна Деймона. Он сутулился, у него было мрачное, усталое выражение лица, и Деймон удивился, увидев отца на вечеринке, потому что он должен был быть в тюрьме. Деймон спросил: «Как ты оттуда выбрался, папа?»
«Вчера они выпустили сто двадцать человек», — сказал отец. Он без удовольствия посмотрел на других гостей, а затем подошел к Шейле и спросил: «Ты по-прежнему моя жена или уже нет?»
«Конечно, — сказала Шейла, — я ваша жена».
«Тогда почему ты ешь все это?» — спросил отец, беря у нее из рук тарелку и опрокидывая ее содержимое, обильно политое соусом, на пол.
Возможно, сон продолжался дальше, но Деймон не мог больше ничего вспомнить.
Одиноко сидя в раздражающем гуле ресторана, Деймон пытался разгадать этот сон. Его отец никогда не совершал никаких преступлений, всегда был нежен со своим сыном, которого обожал, скончался до того, как Деймон встретился с Шейлой, никогда не пытался познакомиться с подружками сына и обладал изысканнейшими манерами. Возможно ли, что после того, как истлело его тело, такому же тлению подверглась и душа? Или же он, Роджер Деймон, во сне подсознательно превратил отца из мягкого и любящего человека, каким его помнил, в мрачную и омерзительную фигуру, стремясь избегнуть искушения стать таким же неулыбчивым и суетливым призраком?
