Ирвин Шоу - Допустимые потери
Оливер поднес руки к лицу, закрыв почти невидимые белесые брови и покрасневшие, полные тревоги глаза.
— Вот не повезло, — сказал он, — наткнуться здесь на эту бабу.
Шейла пожала плечами.
— Она живет по соседству, и школа рядом, а она, скорее всего, так ленива, что не может сама приготовить ленч. Во всяком случае, о любом свидании так или иначе становится известно. Я бы выпила. Лучше всего — кальвадос. У меня был любовник, который воевал в Нормандии, и он приучил меня к кальвадосу. Он говорил, что, когда у него была полная фляжка, войну еще как-то можно было переносить. Большую часть времени там шел дождь, и все было залито водой. А что вам?
— То же самое.
— Два кальвадоса, — сказала Шейла, подозвав официантку.
Ожидая, пока та вернется с двумя рюмками, они допили свой кофе.
— Салют, — сказала Шейла, поднимая рюмку, когда официантка отошла. — Если Роджер составляет список своих врагов, может, стоит и нам составить такой же. Неважно, будет ли он залит кровью или нет. — Она с трудом улыбнулась. — Один кандидат у меня уже есть. Из моей собственной семьи. Племянник, сын моей сестры. Его зовут Джан-Лука Скьяска. Ему не повезло во Вьетнаме, его тяжело ранило. Когда он вернулся обратно, то пристрастился к героину. Отец выкинул его из дома, и он пошел в клинику лечиться, чтобы избавиться от этой привычки. Он провел там больше года. Затем в одно прекрасное утро он вырос у нас на пороге. Поклялся, что избавился от своего порока, но ему нужно место, где он может побыть, пока ищет работу, говорил, что дико измотан. Я обсудила ситуацию с Роджером, но у нас были не лучшие времена, не было денег, чтобы оплатить ему гостиницу, и Роджер предложил, что он может пожить у нас, пока не подыщет себе работу. Это было жутко неудобно, потому что в соседней с нами комнате не было настоящей кровати, а только диван, которым Роджер пользовался, когда долго работал дома. Джан-Лука должен был спать на этом диване. Недели две он был вполне терпим, хотя нам не доставляло никакого удовольствия, что он целыми днями слонялся по дому. Мрачный и неряшливый молодой человек, который вечно искал повода для ссоры и был жутко настроен против всего мира! Он устроился на работу в порту, но его уволили, потому что он поссорился с мастером и ударил его гаечным ключом. — Шейла грустно покачала головой, припоминая все те неприятности, которые Джан-Лука доставил им. — После этого он вообще прекратил поиски работы и, как я предполагаю, просто шлялся по улицам. Я подозреваю, что тогда он снова начал употреблять героин, и, кажется, Роджер тоже об этом догадывался. Затем из квартиры стали исчезать вещи — серебряный кофейный поднос, кое-что из старого китайского фарфора, серебряный кофейник, который мистер Грей преподнес нам на свадьбу, большой нож с костяной ручкой… и тому подобное. — Она вздохнула. — Какое-то время Роджер не замечал, что пропадают вещи. Дела обстояли очень плохо, и я не решалась сказать Роджеру, что мой племянник просто обкрадывает нас, когда мы уходим на работу.
— Бедная Шейла, — мягко посочувствовал Оливер.
— Все мы бедные, — сказала Шейла, — включая Джан-Луку.
— И что Роджер сделал, когда все обнаружил?
— Это случилось однажды вечером, — Шейла старалась говорить спокойно. — Состоялся крупный разговор, Джан-Лука клялся жизнью матери, что он больше не употребляет наркотиков и что никогда в жизни ничего не крал. Роджер сказал ему, чтобы он сию же минуту убирался, и что, если он этого не сделает, вынужден будет обратиться в полицию. Джан-Лука отказался уходить. Он просто лег в гостиной на диван, скрестил руки и сказал, что не сдвинется с места. Роджер ничего не ответил. Он подошел к дивану, схватил Джан-Луку и понес его к выходу. Парень был так худ и слаб, что с ним справился бы и ребенок, а Роджер — один из самых сильных мужчин, которых я знала, и когда он в гневе, то становится просто ужасен. «Открой двери», — сказал он мне, пока Джан-Лука извивался в его руках.
Я открыла двери, Роджер вынес его на площадку и спустил с лестницы. Джан-Лука не пострадал, но был в ярости. Он пролетел почти по всей лестнице, прежде чем удалось встать на ноги. Он завопил: «Я еще доберусь до тебя, ты, сукин сын, чистокровный белый американец. И до твоей паршивой толстой жены». Словом, обычный разговор за семейным столом. — Она устало улыбнулась. — Роджер стал было спускаться по лестнице, но я вцепилась в него, чтобы он не убил мальчишку, а тот кинулся к дверям и убежал.
— Как это закончилось? — спросил Оливер.
— Так и закончилось. Мы никогда больше его не видели. Но через несколько месяцев мне позвонила его мать и со слезами сообщила, что его арестовали за то, что он напал на женщину в Бронксе и, угрожая большим ножом с костяной ручкой, пытался вырвать у нее сумочку. Только женщина эта оказалась копом, и он получил свои три года тюрьмы. Думаю, что нож был тем самым, что он стащил у нас. Во всяком случае, его срок кончился четыре месяца назад, и я думаю, он бродит на свободе, приумножая нашу семейную славу. Считаю, что он заслужил право быть в списке.
— Я тоже так думаю, — сказал Оливер. — Вы говорила Роджеру, что он арестован?
— Нет. Наверно, я была неправа, но мне не хотелось ворошить старые грязные воспоминания. Скажу сегодня вечером. Так же я посоветую ему отключить автоответчик и в следующий раз, когда позвонит Заловски, договориться с ним о встрече. Роджер — храбрый человек, и лучше, если он будет точно знать, что его ждет. А так он в пустоте, в вакууме. Конечно, он видит опасность за каждым углом, но он не знает, как себя вести, и это его гложет. Я пытаюсь делать вид, что ничего не замечаю, но если он мечется во сне, сражаясь с тенями, а потом почти каждую ночь в одиночестве сидит до рассвета…
— И это начинает сказываться на его внешнем виде, — сказал Оливер. — Я никогда раньше не видел его в таком напряжении, таким измотанным. Скапливается работа, а он к ней и не притрагивается. Я стараюсь взять на себя как можно больше, но я всего лишь солдат, а не офицер, и когда надо выносить решение, он единственный, кто может это сделать. Но… — встревожился Оливер, — мне не нравится идея, чтобы он пошел в одиночку на встречу с кем бы там ни было и, возможно, в темноте, в пустынном месте…
— Он не будет один, — ровно сказала Шейла. — Я пойду вместе с ним.
— Шейла, — запротестовал Оливер, — этот тип может быть убийцей.
— Тогда мы это и выясним, — сказала она. — Ну, а что вы можете предложить в этой дикой ситуации?
— Боюсь, что ничего толкового, — ответил Оливер. — Я было подумал о Макендорфе. Он очень груб и бросается на вас как бешеная собака, и если можно судить о человеке по тому, как он пишет, то у него есть явная склонность к насилию. С другой стороны… — Раздумывая, он облизал губы и стал похож на ребенка. — С другой стороны, единственный, на кого я могу подумать, это Гиллеспи.
— Вот это новость, — сказала Шейла. — Роджер всегда высоко оценивает его.
— Оценивал! — поправил ее Оливер. — После его первой книги. Она была прекрасна. Затем он слетел с катушек. Маниакально-депрессивный психоз, паранойя, шизофрения, называйте как хотите, вот что с ним приключилось. Когда он принес нам свою вторую книгу, Роджер решил, что это какой-то вид сумасшествия. Он заставил и меня прочитать ее, прежде чем говорить с парнем. Она представляла собой сущую чепуху, триста страниц ерунды. В ней не было ни малейшего смысла. Когда Гиллеспи пришел к нам поговорить о книге, казалось, что и он сам ничего не понимал. Вероятно, он находился на пике одного из своих маниакальных периодов, беспрестанно хохотал, носился по конторе, размахивая руками и крича, что его книга — величайшее произведение со времен Джойса и что он получит за нее Нобелевскую премию. Прежде чем кто-либо из нас успел вставить хоть слово, он начал говорить, что за ним охотится и ФБР, и ЦРУ, и русские, и евреи, потому что он обладает атомными секретами, которые они хотят под пытками вырвать у него. Люди снабжают его информацией, и он уверен, что у него есть много друзей-шпионов, которые участвуют в гигантском заговоре против него. Но и для них наступит день Страшного Суда. Но тем временем они натравили на него жену, и она в припадке безумия попыталась убить его, а когда ей это не удалось, она, взяв двух детей, ушла от него. Ну, это был денек… фу!
— Что за мир, в котором мы живем, — сказала Шейла. — Что мы за люди! Нам достаются такие дни, мы переживаем тяжелые сцены, скидываем с лестницы опустившегося больного мальчишку, затем принимаем душ, обедаем, отправляемся на концерт, слушаем Бетховена, восхищаемся пьесами. Мы занимаемся любовью, беспокоимся о наших банковских счетах, забываем голосовать, готовясь к праздникам… — Она скривила губы, словно воспоминания о всех праздниках не доставляли ей удовольствия. Затем, покачав головой, спросила: — И что вы сделали с этим бедным сумасшедшим и его рукописью?
