Кари Хотакайнен - Улица Окопная
Почему все люди пользуются такими удивительными словами?
Он спросил, нет ли следов взлома и как нарушитель попал в дом. От неожиданности я проглотил язык, когда сообразил, что дверь открыли ключом.
Бросив трубку, я уселся в кресло.
Даже Рейно не знает, где я держу запасной ключ. А хоть бы и знал, с какой стати вваливаться сюда, не спросив разрешения.
Говорил я этому агенту не говорил, не помню.
Как-то раз я доставал эти ключи, потому что не нашел своих в кармане.
Но этого никто не видел.
Стало страшно.
Я взял плед Марты и прилег. Отдохнуть не удалось, я все время думал, что здесь лежал кто-то чужой. Я встал и еще раз хорошенько все осмотрел, не украли ли чего. Нет. Да и что здесь брать. Я спустился в подвал, все на месте. Печная дверца открыта, я ее никогда не оставляю открытой. Он сидел здесь, в моей сауне, грелся последним теплом. Хорошо еще, сука, дров не подкинул да пару не поддал. А ведь я недолго отсутствовал, пару часов. Как это он именно тогда приходил?
Будь я дома, я знаю, что бы случилось. Конечно, сила уже не та, но без боя я никого в дом не пущу. Есть трость. А в прихожей еще одна. На тот случай, если наркоман забредет, я ее вырезал, потому что Марта иногда оставалась одна. Хотя этих наркоманов и нельзя бить.
Рейно однажды врезал молокососу, когда тот пытался выхватить у него деньги. Хорошо, в тюрьму не засадили. Рейно. Он шел себе домой, а навстречу ему один такой с блестящими глазами. Выхватил кошелек у Рейно, а Рейно взял его за патлы да и шмякнул об дорогу. Только кумпол зазвенел. Рейно его приподнял за шкирку, а тот опять бросаться. Они совсем не чувствуют боли. Они ничего не чувствуют, вот Рейно и еще раз проделал то же самое. Башка слегка надкололась и дурная кровь вышла наружу.
Этот с блестящими глазами был семнадцати лет от роду, его отец подал в суд. Рейно позвонил на телевидение, оттуда приезжала известная журналистка, беседовала с Рейно. Много было всяких камер в прихожей и проводов по всему дому, но так ничего и не показали по телику. Напрасно мы четыре месяца ждали. Рейно послал этой журналистке отрез на юбку, который от Марты остался.
Слишком рано ушла Марта. Теперь я понимаю. Некому поплакаться обо всем. Хотя Марта, конечно, тяжело бы переживала, сразу бы собралась переезжать к сыну. И поспешила бы с продажей. И рыдала бы во дворе. А мне было бы так больно наблюдать со стороны.
Я позвонил Рейно и пригласил его. Сварил кофе, мы сели за стол. Рейно предложил поселиться на несколько дней в маленькой комнате наверху, сообща-то мы его поймаем, если вздумает еще раз прийти. Я не согласился. Испугался, а вдруг тот опять придет, Рейно по-быстрому его прикончит, а я этого не хочу, дом-то уже продается. За дом, где человека убили, много не дадут, люди такие дома стороной обходят.
Хелена
На работе, сортируя почту, я бросала письма не в те отсеки. Мне нравилось делать плохо.
В полиции сказали, что мое письмо о Матти способно помочь расследованию возможного преступления, но на данном этапе они ничего не будут делать.
Что они имели в виду?
По мнению Сиркку, полиция дала официальный отказ, таким образом они хотели сообщить, что письмо поступило в отделение.
Я прицепилась к «расследованию возможного преступления». В этом есть что-то издевательское. Потребовав объяснений, я рассказала о деталях рукоприкладства. Чиновник, отвечавший на мои вопросы, вел себя высокомерно. С его слов, происшествие со мной с большой натяжкой можно классифицировать как насилие, в лучшем случае, как легкое насилие. По его мнению, инцидент можно отнести к так называемой ошибке одного удара. Когда я повысила голос, он отрезал, что причиной одного удара часто бывают два слова.
Он обвинил меня! Если бы Сини не было рядом, я бы много чего ему рассказала.
Сейчас мы здесь в Вантаа, но это совсем не то, чего я ожидала от жизни.
Из окна видны семьсот одинаковых окон, на все подъезды едва хватило алфавита. Раньше я ничего не имела против бетона, зато сейчас имею. Я вижу небо, только если подвину стул влево от кухонного стола. Прошлой ночью я просидела там три часа. Сон не приходил, – приходил мужчина. О чем бы я ни подумала, он тут же вставал перед глазами. Один мужчина способен заслонить собой окно и небо и унести сон. Хотя его здесь нет. Хотя он ошивается где-то в районе частных домов и в лесу. Хотя он уже давно не был тем мужчиной, в которого я влюбилась.
Я задумалась, а если б его кулак не родился из темноты.
Сиркку говорит, не стоит об этом думать. Кулак был. И кулаки будут. Меня утомили эти проповеди всезнайки. Я ей сказала об этом, она обиделась и ушла.
Уложив Сини спать, я снова поставила стул слева от кухонного стола. Небо не было чернильно-черным. Тысячи городских огней отбрасывали на него желтоватые отсветы. Я представила, что где-то там он сейчас бежит, останавливается, переводит дух и думает. Он, как машина, тормозит, только когда заглохнет мотор.
Поскольку нет доказательств, мы не можем выслать патруль. Так сказали в полиции.
А доказательств-то нет!
Я готова молиться, чтобы он совершил ошибку, иначе это не кончится никогда. «Что это?» – спросили меня в полиции, а я не смогла объяснить. Творец давящей, тяжелой атмосферы – еще не преступник.
Я прижала руки к груди, последний раз я делала так в 1995 году в Хельсинки на концерте «Роллинг Стоунз». Мы с Матти молились, чтобы они сыграли еще одну вещь.
Почувствовала себя дурой. Безбожница из Вантаа молит Бога подставить бегуна из Центрального парка, потому что этот бегун хочет вернуть свою семью.
Бросив молиться, я постаралась уснуть. Спала чутко, как собака, до самого утра, проснулась от звонка моего нового мобильника: Сиркку передала привет от Матти. Она также сообщила номер его трубки. Я не нашлась, что ответить, отключила телефон и поплелась на кухню.
Ну что он опять затеял? Зачем купил мобильник? Почему он не остановится? Почему не пропадет пропадом? Мы прекрасно справимся и без умника, ошивающегося на складе.
Запах горелого вывел меня из ступора, я обнаружила себя в гостиной, сидела на диване, Сини на руках. Я сыпанула овсяных хлопьев в пустую кастрюлю. Они сгорели, превратившись в черные пушинки. Сини начала хныкать, я – кричать.
В холодильнике нашелся йогурт, я дала его Сини и позвонила Сиркку.
Я выспросила все, что смогла. Немного же я узнала. Матти сказал, что дом красивый и находится в Маунуннева. Значит, я уродина и сижу в Хакунила. А сам ты пень и в лесу. Почему ты покупаешь этот дом сейчас, одним ударом зашвырнув нас сюда. Нет, ты не покупаешь дом, врешь. Ты только стараешься заполучить нас.
Сиркку попросила, чтобы на нее я не кричала, не она покупает этот дом.
Я разрешила Сиркку передать Матти номер моего телефона.
Пускай звонит. Пускай просит. Пускай умоляет. Пускай гад ползает по полу, я ему не позвоню.
Сини спросила, почему я разговариваю сама с собой.
– Я не разговариваю.
– Нет, разговариваешь, – захныкала Сини.
– В старом доме ты не разговаривала с собой, а теперь все время.
– А-а-а.
– Что у тебя в руке? – спросила Сини.
– Телефон, – ответила я.
– А что мамочка делает? – спросила Сини.
– Мама звонит Сиркку.
– Позвони, мамочка, папуле.
– Не позвоню.
– Позвони.
– Нет.
– Почему «нет»?
– Не решаюсь. То есть могу, но не хочу.
– А у папы есть такой телефон?
– Наверное, нет. По крайней мере, раньше не было.
– А давай попросим, чтобы Санта-Клаус принес папуле такой же, – попросила Сини.
– Нет.
– Почему «нет»?
– Ты перестанешь, наконец, малявка, с вопросами приставать! Посиди хоть минутку тихо!
Я швырнула Сини на диван.
Надувшись, она замолчала. Прижав дочку к себе, я крепко-накрепко обняла обеими руками. От Сини осталось только несколько светлых прядей. Она дрожала, а я глядела в окно на стену соседнего дома и сквозь нее – в такую же комнату, а там такая же женщина средних лет прижимала к себе подушку и мечтала, чтобы эта подушка была ее ребенком, который на этой неделе гостит у отца в лабиринтах Эспоо и только в понедельник вернется и скажет, что у отца дают больше конфет, чем здесь, и этой женщине придется объяснять, что мама покупала бы конфеты если б было чуть больше денег, а потом эта женщина средних лет положит подушку под голову и попытается хоть ненадолго уснуть, как я сама пытаюсь ненадолго уснуть, потому что сон уносит меня в страну-без-Матти, где никто не покупает старых домов, не спросясь других, где никто не живет в таких убогих квартирах с грустной дочкой на руках, где никто не должен ни с кем расставаться, где не нужно жить там, где небо – потолок, земля – пол, деревья – шкафы, лесные духи – соседи, но мы с Сини живем там и никогда не вернемся назад.
Проснулась в поту. Проспала два часа в неудобной позе с Сини на руках. Наконец решилась вскрыть конверт.
Фотографии были так чудесны, что поневоле слезы навернулись на глаза. Ради Сини я подавила плач и закашлялась.
