Эм Вельк - Рассказы (сборник)
Да, что дальше? Ну а дальше, вероятно, та же судьба, что и у тысяч других. Как только проходило время отпусков, здесь, за городом, закрывались отели, а это значило — обратно в Нью-Йорк; но там было полно мойщиков посуды помоложе. Другой работы, уж конечно, не найдешь, а так как в Нью-Йорке на большие суда для рейса в Европу вспомогательный персонал не нанимали, то едва ли имелись какие-либо шансы снова вернуться в Германию. Может быть, даже никогда. Не имело никакого смысла приукрашивать его будущее, он сам все знал. Но я все-таки попытался. Безуспешно. Став нелюбезным и вздорным, затем задиристым и злобным, наконец, полностью безучастным, человек этот на глазах погибал.
Так мог бы выглядеть только человек, приговоренный к пожизненному заключению и хорошо понимающий свое положение.
Поэтому я чрезвычайно удивился, когда недели через две он однажды вечером снова подошел к своим товарищам по работе и, казалось, вел себя вполне непринужденно. Он чувствовал себя раскованно, но был весел, хотя в этом настроении и угадывалась какая-то напряженность. К моему удивлению, он даже присоединился к играющим в покер, а за игрой как бы между прочим говорил о возможности вернуться в Германию. «Но ведь вы хотели бы поехать домой, только если бы выполнили намеченное!» — возразил я ему. Он замолчал почти испуганно.
А потом, после игры, когда мы остались с ним одни, он рассказал мне, что дома у него произошли кое-какие перемены и ему нужно возвращаться. Жена написала, что если бы он приехал через три месяца и привез с собой капитал всего лишь в тысячу долларов, то ему представилась бы счастливая возможность стать совладельцем новой фабрики конторских книг его бывшего шефа. Тот сам заговорил с ней и подчеркнул, что такой возможности больше не представится.
Я невольно улыбнулся. «Вы получили наследство за это время? Или так много выиграли в покер?» Он снова помрачнел и замолчал; потом показал на террасу дома, где сидели наши богатые гости. «Надо же, каждый из этих людей тысячу долларов тратит всего лишь за половину летнего отдыха». Злое чувство вдруг вспыхнуло в его глазах.
Это была правда: для многих живущих здесь тысяча долларов не являлась капиталом; правдой было и то, что в Германии в это время тысяча долларов означала большое состояние. Но ведь у него их все равно не было, как не могло быть таких денег у шанхайского рикши. Таким образом, вся эта игра в «если бы» была для почти пятидесятилетнего здорового, но бедного гражданина напрасным начинанием. Я сказал ему это, и он улыбнулся, правда, какой-то вымученной улыбкой.
Однако беспокойство не оставляло его. Я постоянно встречал его, когда он после работы проходил мимо террасы, медленно, почти робея, как бы высматривая кого-то. Вскоре я понял, что взгляд его почти всегда искал одну и ту же даму, которая каждый день на одном и том же месте, у самых перил, пила свой кофе. А так как она всегда носила одно и то же украшение, броское, достаточно безвкусное, хотя несомненно очень дорогое — ожерелье из жемчуга, каждая из жемчужинок которого была обрамлена бриллиантами, то без труда можно было догадаться, что именно привлекало его в этой даме.
Поначалу эта история казалась мне скорее забавной. Но только до тех пор, пока однажды вечером, незадолго до ужина, он не повстречался мне в лесу, сразу за территорией пансионата. Я хотел с ним заговорить, но так как он меня не заметил и, казалось, кого-то ждал, то я решил тоже подождать. И увидел ту самую даму. Если у меня и возникли опасения, что он задумал какую-то страшную глупость, то я ошибся: он замер на месте и даже поклонился даме, когда она проходила мимо него, хотя этого от него вовсе не требовалось. Я устыдился своих скверных мыслей.
Но вечером, когда мы снова сидели вместе, прежнее беспокойство, казалось, опять овладело им. Весь разговор за карточной игрой он переводил исключительно на несправедливость в распределении земных благ. Однако, когда один из мойщиков посуды сделал из того утверждения о социальной несправедливости политические выводы и стал говорить о необходимости активизации действий рабочих организаций и о революции, он решительно уклонился от дальнейшего разговора на эту тему. Для этих неудачников он хотел оставаться добреньким гражданином, которому только однажды сильно не повезло.
Но был ли он таким на самом деле? Это сомнение вдруг сильно взволновало меня. И когда спустя несколько дней я вновь увидел, как этот простодушный охотник за долларами направлялся к лесу по одной из дорог, где должен был встретить гуляющую здесь каждый вечер даму, я решил, что настало время отвлечь этого, по-видимому, совсем запутавшегося человека, который, возможно, хотел совершить большую глупость.
Но как это сделать? Не мог же я ему сказать, в каком намерении я его подозреваю. Правда, тем самым я помешал бы совершиться безумию, но ведь я мог, чего доброго, сделать несчастным человека одним лишь оскорблением, которое нанес бы ему, высказав такое подозрение.
Но тут меня осенило. Я пригласил его выпить стаканчик пива в саду, куда мог заходить также низший обслуживающий персонал; и когда через некоторое время появилась та дама в сопровождении горничной, у меня был уже повод, не вызывая подозрений, начать свое лечение. Я стал рассказывать об известных во всем мире ценнейших жемчугах и бриллиантах, об опасности, которая подстерегает их владельцев, о мерах предосторожности, предпринятых ювелирами, и о менее известных уловках владелиц драгоценностей, чтобы защитить себя. А когда я увидел, что он об этих вещах ничего не знает, то стал с уверенностью утверждать, что, пожалуй, все драгоценные кольца, украшения из жемчуга и бриллиантов, в которых богатые дамы появляются на спектаклях, на балах и вообще в обществе, всего лишь подделки. Настоящее украшение находится всегда в сейфе банка. Драгоценные камни королевы Англии и даже драгоценные регалии лорда хранителя королевской казны и ректора Гарвардского университета тоже лежат в банке; носят же они лишь точные копии из стекла и меди, в лучшем случае из позолоченного серебра.
Он был достаточно наивен, чтобы искренне удивиться этому. Однако он заметил, что тогда ведь любая не столь богатая дама может заказать себе броскую подделку и щеголять в ней; и тут мне пришлось ему снова растолковывать, что в определенных кругах общества известно, есть ли у той или иной женщины драгоценное украшение, как оно выглядит и сколько стоит, ибо то, что в аристократическом мире на самом деле выставляют напоказ, вовсе не ценное и редкое украшение, а только желание привлечь к себе внимание и вызвать зависть.
— И они довольствуются этим? — спросил он нерешительно.
— Не только они, — ответил я. — Почти все люди довольствуются видимостью вместо самого предмета. Это «как будто» теперь жизненный принцип буржуазного мира. Вот, например, старая герцогиня фон Файф в восемьдесят пять лет, незадолго до смерти, хвасталась, что она ни разу не надела известное всему аристократическому миру фамильное украшение, а носила только его дешевую копию. Она даже никогда не видела оригинала.
— Но это же невозможно, — прервал он меня.
— Почему невозможно? Был же ведь случай со знаменитым жемчужным ожерельем графини фон Монпелье, которое еще до рождения матери графини из-за нужды в деньгах было продано какому-то бразильскому миллионеру. Правда, отдельными жемчужинами, которые должны были быть соединены заново и не так, как в оригинале, поэтому теперь в большом мире обмана и лжи существуют два жемчужных ожерелья из особо ценных и редких жемчужин.
Какому-нибудь индийскому сказочнику слушатели не могут внимать с большей жадностью, чем внимал мне этот гамбургский торговец. Я уже давно был уверен, что заполучу его. И я продолжал: «Самое пикантное в этой истории было, однако, то, что в течение пятидесяти лет в Париже и Рио-де-Жанейро всеобщее восхищение вызывало красовавшееся на шее одной богатой дамы необычайно ценное жемчужное ожерелье, которое и здесь и там было дешевой подделкой и в своем первозданном истинном виде уже вообще не существовало, а с его копии, дабы сохранить видимость, в Париже была заказана еще одна копия, чтобы одну из них, как настоящую, можно было положить в банк, ведь должно же что-нибудь лежать на хранении».
Я видел по его лицу, как сильно взволновали его эти сведения.
— Вот видите, целые поколения восхищались подделками, принимая их за настоящие и драгоценные украшения, и завидовали тем, кто их носил. Нам почти всегда достаточно одной видимости. Тем более в Америке. Разве это обман? Нет, ведь ни одному человеку не говорят, что вот это подлинное ожерелье, его только иногда показывают. Тогда внешнего сходства и уверенности, с которой носят такую побрякушку, достаточно, чтобы она сошла за настоящее и драгоценное украшение. Кто же из людей сам, без подсказки, распознает цену человека, вещи, дела?
