Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2007)
Что-то нарочитое было в этом причете, но тогда мне казалось, что я Асю знаю.
10
“Здравствуй Таничка!
Как делишки. У меня все постарому. Я на 1 м. беремености. Сеня сказал чтоб рожала. Мы собрали урожай с поля пшеницу и мед на качали 2 фляги. Меня постояно тошнит, до рвоты. День рожденья справила плохо. Сеней живу плохо все плохо Давление мучает ну и все больше нечего писать”.
“Здраствуй Таня!
Как дела здоровье у меня все хорошо. Новый год справила нормално была свекровь свекор мои родители да мы с Ар (зачеркнуто) с козлом. Живу плохо почти не живем я когда у мамы когда у козла. Яночка завет меня домой она понимает что отец. Это дете малинькие поимают. Ты спрашиваешь здоровье плохо он доканает. Бьет меня, даже беременость не помагает. Малышь шевелеться. Мы зделали перегородку в болшой в комнате. Ну больше нечего писать”.
“Здраству Танюша!
Как дела здоровье. Извини что так долго не писала сама понемаешь малышь у меня сын зовут Денис.
Людка Цыганова родила девочку и она у нее умерла Мама сделала тераску клевую вся узорах
Яничка по тебе скучает говорит когда кресная приедит. Говорит поеду в Москву и кресную увижу. Яночка может писать знает все буквы и тоже написала тебе письмо Ну больше нечего писать пока”.
“ЗДРАСТВУЙ — КРЁСНАЯ КОГДА ПРИЕДЕШЬ Я ТЕБЯ ЖДУ И СКУЧЯЮ. ОТ ЯНИ”.
Не знала я, что это письмо последнее и что больше я никогда Асю не увижу.
Позвонил Арсений, спросил, не у меня ли Аська с Дениской, — собрала вещи, документы, взяла младенца и исчезла.
Позвонила моя сестра, сказала, что думает — Асю соблазнили и увезли, либо в публичный дом продадут — кто-то видел, как она махала рукой из окна иномарки.
Позвонила Ася. Кричала в трубку: “Тань, я улетаю в Англию, тьфу, Испанию, выхожу замуж тама, мы ж с Арсением не это, не расписаны! Ты не рассказывай никому, скажи им всем, что я подохла, чтоб не говорили — вот, Арсения жена бросила. Тань, он любит другую, любит. А с двумя детьми он никогда не бросит. Я не могу стоять на его дороге. Прощай, Танюш!”
Аэропорт. Я без сна провела в Шереметьеве трое суток, провожая все рейсы в Испанию и Соединенное Королевство, ибо, как выяснило разорившее меня частное сыскное агентство, Анастасия Филиппенкова билетов ни на один рейс не приобретала.
Но Ася сама не знала, в какую страну летит.
Через год ее муж, итальянец русского происхождения, старообрядец и художник, снова приехал в Москву и назначил мне встречу в “Мариотте”. Я узнала его по запаху — верность традициям, всегда одна и та же туалетная вода.
Он сказал, что Ася счастлива в его поместье, у нее личный врач, но недержание неизлечимо, — слишком запущено, атрофировались мышцы. Дионисий не от него, но это ничего, есть трое детей от первого брака. У Аси много работы — она позирует своему мужу, и для нее это серьезный труд. Сергий показал мне фотографии Аси и ее портретов. Фотографировал художник лучше, чем рисовал. На снимках была элегантная донна с глазами сумасшедшего ребенка, на картинах — Мария Магдалина с губами вампирши, оплетенная розами, — китч, намалеванный по клеточкам. Попросил снимки мои и Яны. С собой не было. Обменялись адресами (я обещала прислать фото), телефонами.
Никогда мне никто не написал и не ответил. Телефон Сергий оставил неверный, ревнивец.
У него есть сайт, который регулярно пополняется Асиными портретами, и электронный адрес, по которому мы с Яной каждую неделю пишем Асе письмо. Яна учит английский и итальянский. Правда, мою девочку мучают головные боли, причину которых врачи установить не могут.
Чтобы Яна стала моей, мы сделали с Арсением странный трюк: снова расписались, я удочерила Яну, затем — развелись.
Арсений женился на золотой середине — прекрасной крестьянской девке, бухгалтерше. Ни следа Асиного не осталось в их зажиточном доме.
Я рассталась с мужчиной, с которым прожила по-семейному последние два года, — ему не нужна была Яна.
Единственное, что меня волнует, — ее здоровье. Наши судьбы теряются в тумане. Асина — просияла белым, полупрозрачным месяцем, так и не налившись золотом настоящего счастья.
Ломкий злак
Копылова Полина Алексеевна родилась в Ленинграде в 1976 году. Окончила Санкт-Петербургский институт кино и телевидения. Поэт, прозаик, переводчик и журналист. Автор романа “Летописи Святых земель” (СПб., “Азбука”, 1997) и многочисленных публикаций в журналах и газетах. С 2002 года живет в Хельсинки. В “Новом мире” публикуется впервые.
* *
*
Под колючей звездой
сколько волком ни стой,
вой не выйдет из пасти.
Только будет тянуться по брылям слюна
да топорщиться шкура — пора бы линять.
Тучи сизые застят
и звезду, и зарю. От темна до светла
и опять до темна белоснежная мгла
холку жесткую кроет.
Отверделое сердце нечасто стучит.
Не собьется — пусть даже во мглистой ночи
кто-то первым завоет.
* *
*
Жизнь мельчает, но катит степеннее, ток ее внятен
малым омутом, стрежнем ли, темной ли, светлой волной
под накидкой из лиственной тени и солнечных пятен,
под небесной ли простынью, облачным ли руном.
Эти воды поют однозвучно, едва свилеваты,
как ни падали навзничь с уступов, ни бились в камнях,
ни крушили препон рукотворных, ярясь и стеня.
И равны обретеньям несомые ими утраты.
* *
*
Как в прокуренных легких —
в душе черно от вестей.
Глотку саднит на вдохе,
а время быстрей, пестрей
пролетает обок сорочьей галдящей стаей.
Знаю, знаю —
пройдет и это, и то и я
перестану собою множить земную явь,
но во сне все буду хлебать натощак кофей,
косоротясь от новостей.
* *
*
Уносима темной рекой под свод
преисподних ворот,
я дышу туда-сюда через рот.
Я дышу, как дельфин, по памяти — а то беда:
темные волны укроют меня навсегда.
А так — на отмель однажды выбросит поплавком.
По песку пойму — в какой геенне, в круге каком,
потому что чем глубже, чем уже — тем тоньше песок.
Будто не мелкий — наимельчайший бес истолок.
Он и встретит — едва на ноготь от того песка:
хвост раздвоен, уд костян, персть плоска.
Будто мною же и придуман — дак и придуман мной.
Не то что вода за спиной.
А кому беса себе не выдумать, кому слабо —
тем реки молочные да любовь.
* *
*
Мне ходить по брусчатке, глаза отводя,
чтоб не сглазить случайно кого,
ощущая дрожащим стесненьем в грудях
сердцеядных трихин торжество.
Тоньше волоса, слюнки прозрачнее, но
и наитьем берут, и числом.
А вернее, какой-то невнятной виной,
мне вменяемой ночью и днем.
Сколько воздуха я ни заглатывай впрок,
все одно: надышаться — никак.
Проскользнув по гортани, сквозной холодок
прорастает в пустынный сквозняк,
выметающий соль из сердечных прорех,
так что в горле першит и свербит,
как от крепкой и давней обиды на всех:
ни простить, ни забыть, ни запить.
Разве если такой применить порошок,
что не надо шептать “мутабор”:
все нутро опростается, словно мешок,
изо всех воспалившихся пор,
извиваясь, полезет безглазая слизь,
за секунду совьется в комок —
хочешь — в склянке спиртуй, или выплесни в слив,
