Паскаль Киньяр - Тайная жизнь
В 1684 году в Венеции Джованни Франческо Лоредан написал: «Если бы звезды не были вершителями наших судеб, наше сердце не имело бы склонности к гнусностям».
Так что сущность любви спустя столетия по-прежнему остается римской, даже в Венеции.
К диктату звезд Лоредан добавляет завороженность взглядом: «Нет женщины, каковая, поняв, что любима, не приступает немедленно к тиранству. Если она чувствует, что ею пренебрегают, она не остается безразличной, но становится враждебной. В глубине ее души разлита горечь зависти. Она гипнотизирует глазами. Сковывает объятиями. Прочими усладами, кои она умеет привести в действие, она лишает нас душевных сил и рассудка, подавляет все человеческое».
*Вальтер Беньямин[102] написал в Париже ошеломляющую фразу, воистину римскую: «Образ есть то, в чем Древность и Сейчас встречаются в сверкании зарницы, чтобы образовать новое созвездие».
*Ночь — это то, что открывает нам глаза на сущность утраты. В пространстве ночи утрачиваются день, тепло и все то, что можно увидеть глазами.
То же и с зимой. Таким образом, понятие зимы заложено в ночи.
То же и со смертью. Таким образом, смерть — испытание, заложенное в зиме.
Аргумент I. Отрицание восходит к смерти, непременно присутствующей в воспроизведении рода, которое само восходит к зиме, присутствующей в возобновлении года.
Аргумент II. Отрицание — это следствие ночи, следующей за днем, голода, следующего за насыщением, сновидения, наполняющего душу обманом.
Утрата видимого во тьме влечет за собой измышление зримого образа (сюжеты сновидений зачастую дурачат спящего).
Ночь — это место, где непоправимо и чудовищно отсутствует видимое, где отсутствует все, где отсутствует утраченное.
Ночь можно представить себе как глубину без поверхности, как отсутствие пространства, как одно измерение, как единение, unio.
Ночь — это испытание бесконечным отсутствием, даже отсутствием образов того, что в ней отсутствует.
*Кто поместил образ в ночь? Сновидение.
*Искусство разрушает мифы. Искусство открывает нам подступы к тому, что взирает на нас изнутри видимого мира. Все, чем одаривает нас жизнь, отстраняется от нас.
*Второй вопрос, который Лоредан ставит в своих «Bizzarie Accademiche», таков: можно ли избегнуть женского обворожения, коль скоро оно исходит от звезд?
Сексуальная сдержанность может избавить нас от влияния звезд, поясняет Лоредан.
Раз такое дело, Лоредан покидает Лацио. Он перестает быть римлянином. Он становится венецианцем. Он становится христианином. Отказывается от вожделения в пользу воздержания. По правде говоря, аргументация Лоредана туманна: копуляция между мужчиной и женщиной непроизвольна, она подготовлена Небом и воспламененной плотью, тогда как садиться за стол для приема пищи есть добровольное действие; посему половое воздержание — это добродетель более значительная, чем умеренность в еде.
Этот аргумент слаб. Не вижу, почему насыщение может расцениваться как совершенно добровольный акт. Сомневаюсь даже, что оно более добровольное, чем эякуляция человеческого семени.
К счастью, Лоредан добавляет поразительный аргумент, и я не могу понять, почему он не пытается его подчеркнуть и извлечь из него всю возможную пользу: в любви человек покидает свое тело, тогда как в еде он его обретает и пополняет.
Любовь разъединяет и разуподобляет. Венецианец шестнадцатого века остается римлянином времен республики. Прием пищи так же противоположен любви, как обворожение — вожделению.
Глава тридцатая
Не факт, что любящие действительно видят друг друга.
Когда двое внезапно приникают друг к другу, когда они обнаруживают, что любят, кажется, будто они созерцают глазами. Когда их окликают по именам, чтобы что-то спросить, они вздрагивают всем телом, они словно возвращаются на землю откуда-то издалека, у них на лицах появляется то особое выражение, про которое говорят: точно с луны свалился; их глаза моргают. Кажется, они едва соображают, словно при пробуждении. Так и есть, они видели нечто иное, чем то, что видят теперь и что видим мы.
*К ослепленному или обожженному взгляду добавляется речь на грани речи.
Это детство. Материнский колосс и крошечный младенец (еще не разделенные ни в душе, ни в пространстве, они вдвоем составляют одно) обмениваются взглядами и предполагаемой речью на грани речи, голосом, ведущим к речи. И в любом случае до всяких знаков между огромным и малым возникает смысл, он рождается от самой этой их разнесенности по разным полюсам; этот смысл транспонируется и перетекает в общенародный язык матери; а на заднем плане — взгляд.
*Вот почему чтение увлекает человека.
*Это сложно разграничить, однако именно из-за этого происходит любовный надрыв в человеческой душе; вот так же происходит растворение литературы в устной речи, в разговорном языке. Следует обдумать вместе, одновременно, два следующих высказывания. Не будет полового единения. Есть риторическое единство.
*Интуицию порождает временная идентификация с другим. Интуиция определяется по языковому родству: это понимание с полуслова, абсолютно загадочное, но которое всякая мать подозревает у бессловесного младенца, когда к нему обращается. Пока она говорит, ничто еще не имеет смысла. Передается только чувственное и эмоциональное, и все же речь пробирается сквозь пространство, точно рыба на нерест.
Это нерестилище, присущее речи.
Это отношение прошлого к настоящему. Это отношение передает слова матери младенцу — от одного полюса к другому: мать говорит с той частью себя самой, которая не разговаривает (абсолютный младенец). Так зарождается отношение между матерью и голодным младенцем — а оно, в свою очередь, передает пренатальные отношения материнского тела с маленьким комочком, который это тело инстинктивно создает и питает. Интуиция может зародиться от неприятия обычной речи, бытующей в обществе, от сопротивления стадиям ее обретения; приходит в действие довербальная система общения; знаки создаются на самой границе наречия.
*Каждый из нас не сразу научился различать себя и ту, которая дала ему жизнь. Потом, чтобы стать самими собой, мы поверили, что умеем отделить лицо матери от своего и даже узнаем речь, которую она к нам обращает, подкрепляя ее властностью своего взгляда.
Ее первый диалог с нами был обращен только к ней самой, хотя она предполагала, что мы владеем ее языком, и обращала свою речь к нам.
*Как члены человеческого сообщества, мы все — вассалы первоначального запечатления.
Но, вообще-то, мы — рабы языка.
Человек не может освободиться от языка.
Это не образы.
Существует лишь один случай добровольного рабства — это освоение речи. Но это освоение не совсем добровольное. Оно непроизвольно, однако следует на него согласиться. Аутист сопротивляется чему-то, хотя не до конца. Произвольное рабство относится к употреблению голосовой речи.
*Не существует ни психологии, ни сознания. Существует социальная связь, то есть связь через говорение. Социальная связь укореняется в сердце каждого, а речь запечатлевается в теле говорящего, завораживает его, под видом принципов и убеждений отзывается эхом, помещает говорящего в группу, которая его парализует и с которой он идентифицирует себя, постоянно ошибаясь, ослепляясь, доверяясь.
Социальная связь, с которой каждый человек идентифицирует себя всегда сверх меры.
Глава тридцать первая
Об изнеможении
Там, где французский язык говорит об упадке сил, там, где Стендаль в Чивитавеккья говорил о фиаско, древние римляне употребляли термин languor.
Пока я более или менее последовательно — хотя мои изыскания то и дело разветвляются самым непозволительным образом — продолжаю попытки изучить тайную жизнь на стыке прирожденного, литературного, любовного, обнаруживается, к моему величайшему смущению, что французское слово, означающее упадок сил, мне не подходит.
Половое бессилие не есть упадок сил.
Аргумент I. Если в основе всего лежит завороженность, если вдобавок необходимо какое-то необыкновенное освобождение от чар, чтобы вожделение могло устремиться к форме, которая до сих пор его парализовала (и даже придавала ему черты биологической смерти), тогда languor — это вовсе не несчастный случай.
Изнеможение не является сиюминутным, а значит, механическим недостатком, поражающим тело влюбленного. Оно является его удивительным знаком.
Languor первичен.
Тезис, который я хочу обсудить, формулируется так: половое бессилие в любви изначально. По этому отклонению узнается любовь, в этом ее отличие и от коитуса, и от брака.
