Мордехай Рихлер - Версия Барни
— Я конечно же говорю вам это в предположении, что вы и есть отец ребенка.
Он замолк, видимо ожидая официального подтверждения.
— Ну да, я.
— В таком случае, — проговорил доктор Мэллори, щелкнув цветными подтяжками и явно наслаждаясь эффектом заранее заготовленного выпада, — вы должны быть альбиносом.
С бьющимся сердцем вникая в эту новость, я окинул доктора Мэллори самым, как мне хотелось надеяться, угрожающим взглядом.
— Ладно, я с вами еще свяжусь.
Клару я нашел в палате для родивших, где лежали еще семь женщин, некоторые уже нянчили новорожденных. Она, должно быть, потеряла много крови. Была бледна как мел.
— Каждые четыре часа, — сказала она, — мне к грудям прикладывают присоски и сцеживают молоко, будто я дойная корова. Ты виделся с доктором Мэллори?
— Да.
— Он мне все: «Ну вы народ!.. Ну народ!..» И сует чуть ли не в нос, сует бедное сморщенное тельце, как будто оно из помойного бака выскочило и на него набросилось.
— Он обещал, что я смогу забрать тебя домой завтра утром, — сказал я, сам удивившись тому, как спокойно звучит мой голос. — Приду пораньше.
— Я не хитрила с тобой. Клянусь, Барни. Я была уверена, что ребенок твой.
— Как же это, черт возьми, ты могла быть в этом уверена?
— Это было всего один раз, и мы оба были в стельку.
— Клара, нас тут, похоже, очень внимательно слушают. Так я зайду, значит, завтра утром.
— Меня здесь уже не будет.
У себя в кабинете доктора Мэллори не оказалось. Зато на столе лежали два билета первого класса на самолет до Венеции и клочок бумаги с подтверждением, что ему зарезервирована комната в отеле «Палаццо Гритти». Я записал номер комнаты, кинулся на ближайший почтамт и заказал разговор с отелем «Палаццо Гритти».
— Это говорит доктор Винсент Мэллори. Я хочу отменить заказ номера с завтрашнего вечера.
Последовала пауза: клерк рылся в бумажках.
— Совсем отменить? Все пять дней?
— Да.
— В таком случае боюсь, что вы теряете задаток, сэр.
— Да пошел ты, дешевый мелкий мафиозо! Нашел чем удивить, — сказал я и повесил трубку.
«Бука, мой вдохновитель, мог мной гордиться. Наш главный мастер злых розыгрышей выделывал с людьми штуки куда худшего свойства», — подумал я и отправился куда глаза глядят. В ярости. Я был готов убить кого угодно. В конце концов оказался, бог знает как, в кафе на улице Скриб, где заказал двойной «джонни уокер», на ценнике заявленный как «уакёр». Прикуривая одну сигарету от другой, я с удивлением заметил в дальнем углу зала Терри Макайвера, угнездившегося за столиком с женщиной в возрасте, разодетой и непомерно накрашенной. На мой непосвященный взгляд, его «стройная и, в общем, не дурная собой» Элоиза представляла собой коренастую бабищу с отечным лицом, на котором явственно проступали усики. Поймав мой взгляд и не меньше моего изумившись, Терри снял со своего колена ее перегруженную перстнями руку, что-то ей прошептал и вразвалочку пошел к моему столу.
— Это занудная тетка Мари-Клер, — сказал он со вздохом.
— Да ну? Я бы сказал, влюбленная тетка Мари-Клер.
— Знаешь, она сейчас в таком состоянии, — зашептал он. — Ее пекинеса сегодня утром задавила машина. Представь. А у тебя-то чего такой жуткий вид? Что случилось?
— Да все сразу, но я бы сейчас предпочел в это не вдаваться. Ты что, неужто поябываешь эту старую кошелку?
— Черт, тише ты, — зашипел он. — Она понимает по-английски. Это тетка Мари-Клер.
— О'кей. Ладно. А теперь вали-ка на хрен, Макайвер.
Он ушел, но не раньше, чем сам отвесил мне прощальную плюху.
— На будущее, — сказал он, — я буду тебе весьма признателен, если ты перестанешь за мной следить.
Макайвер с этой своей «теткой Мари-Клер» выскочили из кафе, даже не допив того, что у них было в бокалах, и уехали, но не в «остине-хейли», а в довольно-таки потрепанном «форде-эскорте». [ «Форд-эскорт» начали выпускать в Англии только в январе 1968 года. — Прим. Майкла Панофски.] Лжец, лжец, лжец этот Макайвер!
Я заказал еще один двойной «джонни уакёр», а потом отправился на поиски Седрика. Нашел в его любимом кафе, где собирались тусовщики из «Пэрис ревью» и куда часто приходил Ричард Райт[161], — это было кафе «Турнон» в конце улицы Турнон.
— Седрик, чувак, дружище, мне надо с тобой поговорить, — сказал я и под локоток, под локоток принялся выталкивать его из зала.
— Да можно же и здесь поговорить, — уперся он, высвобождая руку, и указал мне на свободный столик в углу.
— Позволь я куплю тебе выпить, — сказал я.
Он заказал vin rouge[162], а я — порцию виски.
— Ты знаешь, — начал я, — много лет назад мне папа сказал однажды, мол, самое худшее, что с человеком может случиться, это если он потеряет ребенка. Что на это скажешь, чувак?
— Ты что-то хочешь мне сообщить? Тогда давай, чувак, рожай уже.
— Да. Это верно. Очень в тему. Но я боюсь, что новость-то хреновая, Седрик. Ты сегодня потерял сына. То есть — как бы это… посредством моей жены. А я пришел сюда выразить тебе мои соболезнования.
— Ий-ёт-т-т-т.
— Ага.
— Я-то и понятия не имел!
— Вот и я тоже.
— А что, если он и не мой?
— Вот это уже занятный поворот.
— Хрен-ново-то как, а, Барни?
— А мне каково?
— А ничего, если и я кое-чего спрошу?
— Валяй.
— На кой черт ты вообще на Кларе женился?
— Потому что она забеременела, и я посчитал это своим долгом перед моим будущим ребенком. Теперь моя очередь спрашивать.
— Давай.
— Ты что, трахал ее всю дорогу? И до того, и после?.. Я к тому, что мы все-таки были женатой парой.
— А она что говорит?
— Я сейчас тебя спрашиваю.
— Ий-ёт-т-т-т.
— А я думал, ты мне друг.
— Да при чем тут это!
И вдруг я, как бы со стороны, услышал собственные слова:
— Понимаешь, здесь для меня граница. Заводить шашни с женой друга… Я бы никогда не смог.
Он заказал еще выпить; на этот раз по моему настоянию мы чокнулись.
— Событие как-никак, — сказал я. — Не правда ли?
— И что ты теперь с Кларой будешь делать?
— А слабо забрать ее у меня, а, па-по-чка?
— Нэнси, пожалуй, не одобрит. Трое в постели. Н-нет, не мой стиль. Но все равно, спасибо тебе за щедрость.
— Да что уж там — я ведь от души.
— Вот это-то и греет.
— На самом деле я думаю, такое предложение с моей стороны — ох как расизмом отдает!
— Ха, Барни, чувачок, ты же не будешь связываться со злобным ниггером вроде меня. Я ведь могу и бритовкой чикнуть.
— Это мне не пришло в голову. Давай-ка лучше выпьем еще.
Когда patronne[163] принесла нам очередную порцию, я, пошатнувшись, встал, поднял бокал.
— За миссис Панофски, — сказал я. — С благодарностью за удовольствие, которое она доставила нам обоим.
— Ты сядь, а то упадешь.
— И то верно.
Тут меня вдруг затрясло. Пытаясь проглотить булыжник, застрявший в горле, я сказал:
— Ты знаешь, Седрик, честно говоря, я понятия не имею, что теперь делать. Может, мне следует тебя ударить?
— Да черт подери, Барни, очень неприятно говорить тебе это, но я же был у нее не один!
— Да ну?
— А ты и этого не знал?
— Нет.
— Она же на всех кидается.
— Да уж прямо на всех! На меня не кидается.
— Давай знаешь что? Закажем по паре чашек кофе, а потом можешь дать мне по морде, если тебе от этого станет легче.
— Хочу еще виски.
— О'кей. Теперь послушай старого дядюшку Римуса[164]. Тебе всего двадцать три года, а она законченная психопатка. Беги от нее подальше. Разведись с ней.
— Видел бы ты ее. Кровопотеря страшная. Жуткий вид.
— А у тебя что — лучше?
— Боюсь, как бы она чего с собой не сделала.
— О, Клара куда более крепкий орешек, чем ты думаешь.
— Слушай, а кто ей… это ты спину ей так расцарапал?
— Чего?
— Значит, кто-то другой.
— Все, ладно, хватит. Finito. Дай ей неделю оклематься, а потом пусть валит.
— Седрик, — пробормотал я, внезапно вспотев, — что-то все кружится. Я блевану сейчас. Сведи меня в сортир. Быстрей.
11
Яркой (хной крашенной) Соланж Рено, когда-то игравшей Екатерину из «Генриха V» в нашем местном Стратфорде, давным-давно пришлось смириться с нескончаемой ролью франкоканадской няни в моем сериале про Макайвера, ветерана Канадской конной полиции. Я всерьез поставил себе за правило непременно находить работу для Соланж в каждом проекте, которым занимается наша «Артель напрасный труд», и делаю это неукоснительно начиная с семидесятых. Уже весьма теперь немолодая — как-никак шестьдесят с хвостиком, — но все еще нервически худощавая, она упорно продолжает одеваться как молоденькая инженю, однако во всем остальном я считаю ее женщиной, достойной всяческого восхищения. Ее муж, одаренный театральный художник, умер от обширного инфаркта, когда ему было слегка за тридцать, и Соланж одна воспитала и дала образование дочери, неукротимой Шанталь, ставшей теперь моим персональным секретарем. Субботними вечерами — благо молодые, якобы собственным умом всего добившиеся, бездарные, никчемные канадцы (все до одного мультимиллионеры) сидят по норам — мы с Соланж сперва обедаем в «Позе», а потом направляемся в «Форум», где nos glorieux когда-то были почти что непобедимы. Господи боже мой, подумать только: когда-то стоило красавцам в красно-белых свитерах перемахнуть через бортик, и пришлая команда разгромлена! Да, были в наше время мастера. Не хоккеисты — пожарные! Мягкие, но точные пасы. Молниеносные удары клюшкой. Защитники, которые умели забивать. И никакой этой зубодробительной рок-музыки в десять тысяч децибел, когда вбрасывание откладывается из-за того, что на телевидении запаздывают с рекламой.
