Евгений Дубровин - Грибы на асфальте
– Не вижу.
– Значит, слепой.
Я еще раз внимательно оглядел пол, но не обнаружил ни копейки.
– Деньги везде. Из каждого пустяка можно делать рубли. Только нужно уметь. Хочешь поехать в командировку по области?
– Нет.
– Напрасно. Можно хорошо заработать.
– Что делать?
Заведующий упруго спрыгнул на пол.
– Будешь продавать фотомонтаж «Вокруг света за семь рублей».
– Что-то дешево.
– Не забывай, что мы работаем не для себя, а для Космической лаборатории.
– Но я не хочу для Космической лаборатории! Мне нужны деньги.
– Ты эгоист. Тебя учили пять лет, ты сбежал и еще требуешь деньги. Стыдись!
– Ну ладно. Не хотите давать – не надо.
– Постой. Решим дело так половина – тебе, половина – Космической лаборатории.
Мы ударили по рукам и приступили с заведующим к изготовлению экспозиции. По замыслу моего начальника, основную часть почти полуметрового снимка должен занимать земной шар, в центре которого было бы написано крупными буквами название деревни заказчика. Над деревней неслась ракета с изображением владельца экспозиции. В остальном Иван Христофорович положился на мое воображение. Я вооружился тушью, пером и засел. В качестве первого пассажира я избрал своего заведующего. Он сидел верхом на ракете, обхватив ее ногами, вцепившись в огненную гриву. Сбоку я изобразил грабли, вилы и трактор. Потом подумал и нарисовал в правом нижнем углу запрокинутое к звездам бледное женское лицо.
В таком виде фотокомпозиция «Вокруг света за семь рублей» была представлена на утверждение Ивану Христофоровичу.
Начальнику мое произведение понравилось. Он довольно хмыкнул.
– Недурственно. А это что?
– Женское лицо.
– Зачем?
– Отвлеченное. Так сказать, символ.
Иван Христофорович недовольно посмотрел на символ, но сказал:
– Ну, черт с ним. Давай сюда.
– Я спрятал экспозицию за спину.
– Семь рублей.
– Какие семь рублей?
– А как же! Вокруг шара-то облетели?
– А! – рассмеялся Иван Христофорович и хлопнул меня по плечу мокрой от проявителя рукой. Это значило, что он понял и оценил мою шутку. После проявителя на одежде всегда остаются желтые пятна, которые не выводятся никакими средствами. Поэтому я окунул руку в раствор и, в свою очередь, похлопал по плечу заведующего.
Это привело Ивана Христофоровича в восторг, и он в избытке чувств наступил мне на ногу. Я не замедлил сделать то же самое.
– Люблю хорошую шутку, – сказал заведующий, крепко стиснув мне плечи.
– Я тоже.
С этими словами я провел прием французской борьбы. Посыпались склянки и мензурки. Заведующий захохотал.
– Молодец! Что красиво, то красиво.
Но я видел, что его тело напряглось для прыжка. Не знаю, чем кончился бы обмен любезностями, если бы в этот момент не вошла в комнату Тоня.
– Иван Христофорович, – сказала она, – вас кто-то спрашивает.
Я вышел вместе с заведующим и остолбенел. Перед нами стояла девушка с родинкой.
– Круглов Иван Христофорович?
– Да…
– Два года назад окончили физкультурный?
– Я дал задний ход, но спрятаться за ширму не успел.
– Это ваш помощник? По-моему, мы где-то виделись.
– В-вряд ли… – пролепетал я.
– Но мне кажется, вы окончили СХИ.
В минуту смертельной опасности человек становится находчивым.
– У м-меня четырехлетка.
– Что ж так мало? Молодой, здоровый парень…
– Я только что из за-к-ключения…
Наверно, это меня и спасло. Тычинина не стала расспрашивать дальше из чувства деликатности.
– Зайдите завтра в горком, – сказала она. – Устроим вас в вечернюю школу. Хорошо?
– Хо-р-ро-шо… – ответил я, не сдержав зубной дрожи.
Девушка улыбнулась нам обоим на прощание, тряхнула косичками и упорхнула в дверь.
Иван Христофорович схватился за голову и заходил по комнате.
– Странно, – бормотал он. – Чертовски странно! Откуда она?.. Откуда она знает, что я два года назад?..
– Вы?
– Да! Два года назад я окончил физкультурный институт…
Ноги у меня ослабели, и я опустился прямо на банку с проявителем, обалдело тараща глаза. Он тоже гриб!
– Вот какие пироги, Гена…
Заведующий был жалок. Губы его дрожали, и в глазах качалась коровья тоска.
И тогда я (не без некоторого торжества) рассказал ему про эту «кошечку с бантиками». О ее «методе веры человеку». Об эксперименте над Кобзиковым. О гибели Тихого ужаса. О трагическом конце карьеры Березкина.
Иван Христофорович слушал безмолвно. Казалось, он даже не дышал.
– Что же теперь делать?..
– А здорово сработано, – сказал я почти с восхищением. – Куда ни ткнись – заколдованный круг. Выход один – покаяться.
– В горком?! Не пойду!
Два часа Иван Христофорович метался на кольцах, прыгал и рычал. Он был похож на раненого орангутанга. А потом, притихнув и поразмыслив, сорвал черную повязку – совершенно здоровый глаз испуганно взглянул на меня – и исчез.
Вернулся он вечером, меланхоличный и слегка похудевший.
– Ну, как дела? – спросил я.
– Новодевичий район, село Верхние Дергуны. Так я стал заведующим фотографией артели инвалидов.
Пережитый страх давал себя знать. Я вздрагивал от скрипа половиц, от телефонных звонков. Чтобы дать отдых потрепанным нервам, я решил заняться реализацией фотомонтажа «Вокруг света за семь рублей».
В колхозах фотокомпозиция пошла «на ура». Побывав в пяти деревнях, я получил изрядное количество заказов.
По пути на вокзал меня застал буран. Я сбился с дороги и три часа шел, не зная куда, увязая почти по пояс в снегу. Ветер валил с ног. Впереди маячил кто-то большой, лохматый, нелепо размахивал руками и бормотал: «Бу-у-у-у… уф… уфу-у-у-у». Я бежал, шел, полз за этим белым, лохматым, а он все отбегал, глядя на меня сквозь снег грустными стариковскими глазами.
Я уже начал замерзать, когда наткнулся на ферму. Это было так фантастично, что я не сразу поверил, что эта ферма – реальность, а не плод воображения моего замерзающего мозга.
На стук выглянула краснощекая девушка в платке, ахнула:
– Батюшки! Шо це за чудо?
Как раз закончилась вечерняя дойка, и у девчат было свободное время. Жалея и причитая, они нажарили яиц, напоили меня парным молоком. Я сидел на лавке под плакатом с доброй упитанной коровой и бессмысленно, глупо улыбался. Мое тело медленно оттаивало, словно опущенное в теплую воду. Было хорошо-хорошо. Девушки казались красивыми и милыми, мычание коров было как чудесная музыка. Если бы сейчас произошло чудо, я бы ничуть не удивился. Я даже был уверен, что чудо случится.
И чудо случилось.
Вошла Катя.
Она увидела меня еще с порога и замерла. Из-под ее ног вырывались дымящиеся волны морозного пара, катились по полу и таяли, исчезали. Катя напоминала мне возникшую из пены Афродиту. Афродита в валенках и теплом платке.
– Закрывайте дверь, Катерина Денисовна! – закричали девчата.
Катя вошла, сбросила полушубок на лавку и стала греть руки у печки, повернувшись к нам спиной.
– А к нам фотограф приблудился! – закричали девушки. – Чуть не замерз под окнами. Еле ото грели.
– Да? – Катя обернулась. – Что ты здесь де лаешь… Гена? – Ее красные руки, прислоненные к печке, заметно дрожали, наверно от мороза.
– В командировке, – сказал я. – Фотографировал скоростную сеялку для диссертации…
– Значит, дело идет?
– Идет… А ты зачем сюда?
– Даю консультации. Девушки собираются поступать в институт… и вот попросили…
– Ну, не буду мешать. Мне пора.
– Подожди меня. Пойдем вместе.
Мы шли долго, очень долго, по снегу, хрустевшему, как крахмал. Буран утих. Стояла высокая, до самых звезд, тишина. Постройки давно скрылись из виду.
– Гена, – сказала Ледяная принцесса глухим голосом. – Ты прости меня за то, в кафе… Я вела себя как девчонка. И вообще за все… Больше я те бе надоедать не буду. Я многое передумала за это время. Ты очень хороший. Очень… Я даже рада, что не вышла за тебя. Я бы не узнала, какой ты. Если у меня будет сын, я назову его Геной… Пусть о тебе память… Иногда на душе так тяжело, так тяжело… И тогда я думаю о тебе, что есть на земле ты, справедливый… Ты все правильно делал, Гена… Я гадкая…
У первого дома Катя остановилась.
– Не надо дальше… Прощай… Дай тебя поцелую, Геночка… Честное слово, в последний раз! Мы ведь никогда с тобой не целовались… Только тогда, на платформе…
Она прижалась ко мне щекой.
– Прощай, Геночка!.. Спасибо за все…
Мне стало нестерпимо стыдно самого себя, своего тела, рук, одежды, этого дурацкого фотоаппарата, того, что из-за меня были сорваны черные розы…
Когда я завернул за угол дома, стыд стал настолько жгучим, нестерпимым, что я не выдержал и побежал к мерцавшим вдали огням города по хрустящему снегу.
* * *Вскоре произошли события, в корне потрясшие устои «королевства».
