Мартин Вальзер - Браки во Филиппсбурге
К торговой операции, здесь происходящей, Бенрат не имел никакого отношения, он мог наблюдать за ней, отделенный от действительности стеклами машины и четырьмя шинами, что одновременно и удерживали его на мостовой и надежно отделяли от нее. В машине он мог укатить на любую улицу города, мог везде наблюдать происходящее со стороны и никому не обязан был давать отчет, если, конечно, точно соблюдал правила движения. Никогда еще не чувствовал себя Бенрат так хорошо в своей машине, как этим утром. Включив мотор, он опять выехал из переулка на Главную улицу. Для этого ему нужна была ровно та доля внимательности, какую он еще сохранял. Вместе с тем он не в силах был предпринять что-либо против оцепенения, которое охватило его при виде Бирги. Он ничего лучшего придумать не мог, как сесть в машину и ехать куда глаза глядят, оставаясь по возможности в потоке транспорта, чтобы те немногие силы, что еще у него оставались, использовать на сцепление, тормоз, переключение скоростей и соблюдение правил уличного движения. Его увлекали сверкающие впереди бамперы, он ехал едва не впритирку к ним, неотступно гнался за ними, преследуя их по разным улицам, словно от того, потеряет он из виду машину с таким бампером или нет, многое зависело, пока, наконец, одна из преследуемых машин так внезапно не свернула на стоянку, что Бенрат заметил это, когда тоже очутился на стоянке. Нечего делать, он стал искать свободное место, побоявшись, как бы кто-нибудь не обратил внимание, что он слишком быстро покинул стоянку. Поэтому он с величайшей осторожностью поставил машину в узенький просвет между другими, выключил мотор, но остался за рулем. Слева и справа от него — спокойное сборище поблескивающих автоморд. Он принялся считать их. Но всякий раз после десятой, одиннадцатой или двенадцатой машины радиаторы начинали сливаться один с другим. Он снова принялся считать и опять дошел только до двенадцатой. В следующий раз только до девятой. У него разболелись глаза, а утренняя головная боль снова забилась под черепной коробкой. Он без определенной цели включил зажигание и выехал задним ходом из ряда, в котором стоял и в котором не мог дольше оставаться, не поддаваясь мучительному желанию еще и еще считать сверкающие радиаторы справа и слева. Как раз когда он маневрировал, на стоянку вкатила огромная спортивная машина и резко затормозила рядом с ним, госпожа Фолькман, кивнув, приветствовала его радостным восклицанием: «Хелло, доктор!» Анна сидела рядом, она сказала:
— Добрый день, господин Бенрат.
Бенрат поздоровался. Они, стало быть, еще ничего не знают. Да и откуда! Госпожа Фолькман пригласила его выпить с ними аперитив. Он отказался. Ну, хоть минуточку поболтаем, вот так, из машины в машину, тоже очень занятно.
Анне уже лучше. Бенрат постарался изобразить на лице вопросительное удивление. Представьте, она жутко отравилась рыбой у своей приятельницы. Но она такая упрямая, никак не заставишь ее обратиться к врачу, хотя она, ее мать, настоятельно советовала ей позвонить доктору Бенрату.
— Отравилась рыбой? — переспросил Бенрат. — Так вряд ли я тот врач, к которому нужно было обращаться.
— Ах, доктор, — воскликнула госпожа Фолькман и отбросила руку, словно это была кожура банана, — вы же всегда и во всем умеете помочь.
Обещанием вскорости заглянуть к ним Бенрат купил себе право быстро распрощаться. Дамы же собирались вытащить господина Боймана из редакции и вместе пообедать. Мальчик, право, слишком налегает на работу.
Анна во время разговора едва ли хоть раз взглянула на Бенрата. Наверно, сердилась, что он ей не помог. А он рад был, что отказался. У дочери Фолькмана вполне хватит денег пригласить врача, проделывающего подобную операцию каждодневно, привычного к подобного рода риску. А ему даже деньги было бы взять неудобно у дочери друзей.
Если бы они знали, что Бирга… они и все другие, весь Филиппсбург. Ему вспомнилась газетная заметка, которую долго обсуждали в обществе. Муж поссорился с женой и ушел, хлопнув дверью; жене он бросил: никогда больше не вернусь к тебе. Жена схватила ребенка, выбежала за мужем на лестницу и крикнула ему вслед: если ты меня бросишь, случится что-то страшное. На следующий день ее и ребенка нашли на каменном полу в кухне; цианистый калий. Мужа признали виновным в смерти ребенка. Он бы должен знать, что ребенку грозит опасность, если он оставит семью. Дело дошло до верховного федерального суда. Одна судебная инстанция решала так, другая этак: один судья приписывал мужу вину в смерти жены, другой оправдывал его полностью. Верховный суд утвердил приговор первой инстанции. Бедняги судьи, подумал Бенрат.
С каким трудом сформулировали они различие между смертью жены и смертью ребенка! К чему мы придем, если каждый будет иметь право угрожать самоубийством и насилием, решали они. Но ребенку грозила опасность, об этом муж должен был подумать. Как же надо было ему поступить? Традиция и религия рекомендуют, заявили судьи, продолжать распавшийся брак как семейную общность. Но подобное положение нельзя утверждать средствами уголовного права. Это было бы ущемлением свободы личности, которого от них никто не смеет требовать, ничем не оправданной помехой человеку в осуществлении своих прав. Стало быть, в соответствии с действующим правом он мог уйти от жены. Но ребенка он не должен был подвергать опасности! Стало быть, все-таки не мог уйти? Да. Нет. Да. Нет. Традиция, и религия, и действующее право. Бедняги судьи, подумал Бенрат. Его они бы оправдали. Бирга никогда ему не угрожала.
Но он же не хотел больше думать о Бирге. Да, а ее родители, не нужно ли по крайней мере известить ее родителей? По телефону. Нет, письмо проще, чем телефонный разговор. А телеграмма проще, чем письмо. Стало быть, телеграмма. Но как составить ее? Приедут ли они сразу же? Бирга была их единственным ребенком. И вот самоубийство.
Он завернул в улицу, где у адвоката Альвина была контора. Его тотчас пригласили.
— Я несказанно удивлен, господин Бенрат, сколько лет я здесь практикую, а теперь, когда собираюсь закрыть контору, вы появляетесь у меня. Позвольте спросить, не хотите ли вы стать моим клиентом?
Бенрат счел себя обязанным прежде разыграть удивление и поинтересоваться у адвоката, почему он закрывает контору.
— Я ухожу целиком в политику, — ответил Альвин, сияя. — Уже неделя, как я член земельного правления Христианско-социально-либеральной партии Германии, ХСЛПГ, она только что создана, я с головой погрузился в ее дела, и уже на ближайших выборах поглядим, обойдутся ли без нас! Наш замысел заключается в следующем, доктор Бенрат, он должен вас заинтересовать, замысел, который я, не участвуй я столь активно в его формировании, расценил бы как гениальный, ибо, поймите, дальше так продолжаться не может, сколько у нас этих искусственно созданных правительственных коалиций, кто только не сбивается там в кучу и не составляет правительство, которое с самого начала чревато кризисом, народу морочат голову, склеивают кое-как программу, растрачивают попусту время и деньги и воодушевление народа, но их пустая болтовня не ведет ни к каким решениям. Мы все это изменим, для начала у нас, на базе нашей земли, мы — та партия, которая может принять любого избирателя, ХСЛПГ даст кров людям с самыми разными интересами, мы, партия единства, мы, партия с единым аппаратом, предназначенным для создания правительства, мы способны к действию и не пойдем на ложные компромиссы, понимаете, доктор!
Бенрат поздравил господина Альвина. Адвокат, захлебываясь, продолжал:
— Да, знаете ли, любителем тут долго не протянешь. Либо все, либо ничего. А я убежденный практик. Что мне это крючкотворство, это хождение вокруг да около, ничего, кроме разводов, обжалований завещаний и жилищных споров. Я по горло сыт всей этой ерундой. Благодарствую. Служить метлой тем, кто хочет сохранить чистенькие ручки, нет, знаете ли, какая уж это жизнь, адвокат номер такой-то, глянешь в зал, там в лучшем случае человек сорок сидят, что проку от твоего красноречия, и никакого авторитета не приобретешь, в конце концов всякое желание работать пропадает. Хочется же продвинуться, хочется что-то настоящее делать, для чего же человеку даны локти, а, господин доктор, для чего же они предусмотрены в нашем четко продуманном скелете?! Неужели для того только, чтобы попеременно то за письменным столом, то за адвокатской конторкой протирать рукава?
Бенрат покорно слушал. Господин Альвин вертелся на своем стуле во все стороны, раскидывал короткие ручки в воздухе, засовывал время от времени то один указательный палец, то другой за воротник, освобождая на секунду-другую разбухшую шею от его тисков, и так сильно крутил головой, произнося свою речь, что его мясистые щеки, повинуясь законам центробежной силы, разлетались в стороны, словно стремясь оторваться от лица, подобно висячим диванчикам карусели, когда ее скорость достигает предела. Наконец он, видимо, вновь заметил присутствие Бенрата. Бенрат начал рассказывать, что привело его сюда. Кругленький адвокат на мгновение придал своим массам полный покой. После чего из его уст фонтаном забили соболезнования, которые без единой поправки можно было напечатать в разделе местной хроники «Филиппсбургер тагблат». Бенрат между тем внимательно вглядывался в лицо адвоката: оно давным-давно выступило из берегов, каковые и у него, по всей видимости, когда-то обозначались лицевыми костями; теперь разглядеть их было немыслимо; беспорядочные потоки мяса и жира исчертили все лицо, а рот, не подросший соразмерно, казался крошечным, превратился в малюсенькое неприличное отверстие, которое беспрерывно дергалось туда-сюда, чтобы окружающие массы не поглотили его полностью.
