Марина Королёва - Верещагин
Это нужно было заканчивать.
— Хорошо, Доктор, спасибо вам еще раз. И мне пора, правда!
Он все быстро понимал, этот Доктор.
— Ну ладно, поеду, у меня здесь больной, на этой станции.
Он опять поколебался:
— Хотите, я что-нибудь передам от вас Профессору? Мне кажется, он был бы рад, он ведь вам симпатизировал.
— А вы откуда знаете?
— Мне так показалось. Так передать что-нибудь?
— Нет. — Я подумала и повторила: — Нет. Не нужно.
— Он потрясающий, — сказал Доктор. — Талантище, настоящий. Кто-то говорит — гений.
— Я знаю.
Я протянула ему руку на прощание.
— Последнее, — сказал Доктор, — давайте-ка я оставлю вам свой телефон. Дам рабочий и домашний, квартиру я снимаю, бываю там только ночью, да и то когда не дежурю, так что звоните лучше на работу.
— Доктор, — сказала я твердо, — не думаю, что это потребуется.
— Никогда не можешь знать, что потребуется, а что нет, — Доктор уже писал в толстом блокноте свои телефоны. — Вдруг со здоровьем непорядок, не дай бог. Или вообще непорядок, и вам не к кому будет обратиться. Вот, возьмите. И запомните: вам достаточно просто позвонить.
Он вырвал листок из блокнота и протянул мне.
— Просто позвонить, — повторил он.
— Спасибо.
— Это вам спасибо.
За что? — хотела я спросить, но он уже ехал наверх по эскалатору. Я была уверена, что телефоны Доктора мне не понадобятся, хотела даже выбросить листок в урну здесь же, рядом с эскалатором, но потом подумала и положила его в карман.
Сентябрь прошел незаметно, недаром я так ждала его. Ничего вроде и не произошло — и все неуловимо изменилось. Профессор по-прежнему не звонил (и неудивительно, я же сама ему и запретила), а я по-прежнему ждала, что он позвонит, наплевав на мои слова. Но ожидание уже не было тяжелым и мучительным, оно стало легким, прозрачным, как воздух осени, который я успевала глотнуть лишь изредка, по дороге на работу и обратно. И где-то там, над моей головой, над пожелтевшими деревьями, над башней телецентра ожидание это сливалось с уверенностью, такой же прозрачной и легкой, что мы обязательно свидимся. Да-да, обязательно, когда-нибудь.
В один из таких дней, когда я спустилась в телецентровское кафе со своими ребятами из новостей и уже встала в очередь к стойке, внизу живота резануло.
— Ой.
— Что ты? — спросил коллега.
— Живот. Пройдет, ничего.
Я присела на кушетку. Вроде прошло. Мы выпили кофе, обсудили последние редакционные новости, поднялись к себе. И тут опять заныл живот. Я заглянула в аптечку, которой у нас в редакции служила обувная коробка с кучей просроченных лекарств, вытащила оттуда анальгин, быстро запила его водой. Боль улеглась. Работы было полно, и болеть было решительно некогда.
Однако, когда я возвращалась домой, все повторилось. Резкая боль, потом ноющая, и вот она уже не отступала. Я позвонила родителям.
— Вызывай «скорую», — всполошились они. — Нам приехать?
— Подождите, может, и обойдется еще.
«Скорую» вызывать не хотелось, я уже представляла себе всю эту цепочку действий: машина с жесткими скамейками и носилками посередине, приемный покой с полусонными сестричками, потом больничный коридор, палата…
И тут я вспомнила про Доктора. Он же оставил мне телефон, подумала я и побрела, скрючившись, к вешалке, где висела моя замшевая курточка. Да, вот он, листок с телефонами.
Я набрала номер. Мне ответили:
— Ординаторская.
Я назвала имя и фамилию. Мне повезло: Доктор подошел почти сразу.
— Вы?
Он был рад, я это слышала, но мне было не до светских разговоров, я не уверена, что была в тот вечер хотя бы вежлива.
— Доктор, у меня что-то с животом.
Он сразу перешел к делу: начал быстро задавать короткие четкие вопросы — где, что, как, во сколько. Пришел в ужас, когда узнал, что боли начались еще утром:
— Да вы с ума сошли! Разве можно было столько ждать!
— Доктор, я понимаю, но сейчас-то мне что делать?
— Прямо сейчас вызывайте «скорую», пусть везут к нам, я вас встречу.
Он назвал номер больницы.
— А без больницы никак? — спросила я жалобно.
— Никак, — отрезал он. — Быстро. А то хуже будет. Давайте, я жду.
Приехала «скорая», седая женщина в грязноватом халате помяла мне живот, справа надавила так, что я подпрыгнула от боли, сказала: «Похоже, аппендицит», не хотела везти меня в больницу, названную Доктором, предлагала другую, поближе, но я ее уломала, все объяснила, она сжалилась — и вот мы едем. Больница оказалась совсем недалеко, просто я там никогда раньше не бывала. Доктор ждал нас у дверей приемного отделения, и вот теперь я была ему рада: все-таки знакомое лицо. Живот болел все сильнее.
У меня брали какие-то анализы, смотрели живот и зачем-то горло, мерили температуру — все это я уже плохо помню. Хотелось, чтобы боль поскорее закончилась. Наконец мне сделали укол, велели раздеваться и ложиться на каталку.
— Зачем? — я услышала со стороны свой голос. Почему-то он был тонким и жалким.
— Аппендицит у нас, острый аппендицит, — сказал мне Доктор, как говорят маленьким детям. — Поедем на седьмой этаж, оперироваться.
Мне всегда нравилось, как это получается у врачей: «мы». Мы хорошо себя чувствуем, у нас аппендицит… Я попросила его позвонить родителям, назвала номер телефона.
— Я ничего не почувствую? — спросила я Доктора. Снова получилось жалобно.
— Конечно, ничего, — голос Доктора уже не звучал, а плыл у меня в мозгу, да и все вокруг расплывалось, укол начинал действовать. — Сейчас дадут наркоз. Всё уже, не волнуйтесь. Теперь все будет хорошо.
Последнее, что я помню, — как мне помогают перебраться с каталки на стол под огромными лампами.
Я висела в бесконечном пространстве, именно висела, хотя не понимала, на чем держусь, пространство было черным, как ночное южное небо. Но никаких звезд, ни огонька, ни ветерка. И надо мной, вокруг меня, во мне — повсюду — какой-то невидимый стройный хор выпевал один и тот же набор слов. Он звучал как молоточки, с дьявольским убыстрением, и ни одного слова я разобрать не могла, хотя пыталась. Было страшно и безнадежно. Я понимала, что мне отсюда не выбраться. Но и времени здесь тоже не было, и от этого становилось еще страшнее.
В какой-то момент, когда дробь молоточков дошла до кульминации, картинка вдруг сменилась: появились огромные зеленые тени, они надвигались, я слышала голоса, но была где-то внизу, за стеклом, и тени проломили это стекло — с треском, звоном, осколками.
Я услышала, как произносят мое имя. Открыла глаза. Три человека в зеленых хирургических халатах. Лиц не видно, маски.
— Ага. Ну всё, можно в палату.
Я опять закрыла глаза, как мне показалось, всего на минуту. Меньше всего на свете мне хотелось снова их открывать, таким блаженным казался теперь сон. Но меня опять окликали, да еще и трепали по щеке — не больно, но настойчиво. Я пыталась увернуться, даже головой покрутила и промычала что-то вроде «нет, не хочу».
— Давайте, давайте, надо проснуться, нельзя, это наркоз, из него надо выходить, слышите, — и снова мое имя, еще раз, еще.
Не открывая глаз, я пыталась вспомнить, чей это голос. Вроде и знакомый, но имя я точно сейчас не назвала бы. Ну, делать нечего, придется проснуться.
— Доктор. Привет.
Доктор, в белом халате, обычном, не зеленом, улыбался мне. Он сидел рядом со мной на стуле. Я огляделась: в палате было еще коек пять.
— Это вы меня оперировали?
Он засмеялся.
— Что вы! Я не умею. Я самый обычный доктор, терапевт. Да и был бы хирургом — отказался. У меня бы рука дрогнула. Своих оперировать нельзя.
Сейчас, в испарениях наркоза, это «своих» показалось мне вполне уместным, как будто так оно и было.
— Со мной все нормально? — спросила я. — У меня больше нет аппендицита?
— Нет, и не будет больше, даже если очень захотите, — опять засмеялся Доктор, у него явно было сегодня отличное настроение, — хотя если бы еще часа два мы с вами протянули, могли и перитонит получить. Но теперь уже все будет хорошо.
— Доктор, вы премию получили, что ли? Чего вы смеетесь все время?
— Точно, премию. Покруче Нобелевской, между прочим, — он посмотрел на меня очень внимательно. — Отпразднуем, когда выйдете от нас?
Я пожала плечами: почему бы и нет. Мне сейчас все казалось возможным.
— Теперь я пойду, — сказал Доктор, — у меня дежурство, я ненадолго отлучился. Буду заходить к вам, как только смогу.
Я сделала слабый протестующий жест: зачем?
— Процесс надо держать под контролем. Да и за вами присмотреть не мешает.
Я не понимала, зачем за мной присматривать, но возражать почему-то не хотелось. Это было неожиданно приятное чувство — как будто ты, добравшись вплавь до берега через реку, падаешь на песок и закрываешь глаза: всё, теперь можно расслабиться и передохнуть.