Макс Фрай - Одна и та же книга
Ну или это только для меня колокола песенку вызванивали. Так тоже бывает.
А все-таки La Sagrada Familia — это уже не архитектура вовсе, это литература в чистом виде, назидательная история о том, что человек никогда не допрыгнет до неба — да какое там допрыгнет, даже вообразить, что было бы, если бы все-таки допрыгнул, для него немыслимо, безнадежная затея. А он все-таки прыгает и прыгает, тварь упрямая, и в этом — смысл жизни на земле.
И хватит об этом, пожалуй.
* * *В меню кафе обнаружилось не то блюдо, не то напиток, не помню уже, название которого пропиталось сперва как «мемуары»; пробовать мы не стали, зато сразу придумали историю про кафе, где можно заказать мемуар и, скажем, полчаса маяться или наслаждаться чужими воспоминаниями, а потом лишиться их навсегда как ни в чем не бывало и в финале отвалиться от стола со смутным ощущением потери.
В Барселоне меня впервые в жизни накрыла маньяна. То есть натурально. В кафе на площади Соль что-то случилось с кофейной машиной, в результате мне варили кофе минут сорок пять. Время от времени ко мне подходил специально обученный официант и обреченно говорил: вода пока холодная, еще ждать будете? Конечно, буду, какие проблемы. Подумаешь, часом раньше, часом позже — не все ли равно. Солнышко же, площадь, миндаль цветет, собаки бегают, можно сидеть и не вставать, а кофе когда-нибудь потом, а если никогда, тоже ничего страшного.
Главное, что следует знать заранее о парке Гюэль, — подниматься туда от Травессеры надо не по улице Ларрард, мимо лавок с сувенирами (этим путем можно будет потом спуститься, быстро-быстро, не оглядываясь по сторонам), а по немыслимо прекрасной San Josep de la Muntanya, где то и дело кажется, будто впереди тупик, — ан нет, лестница, можно взбираться выше и выше, а потом зайти в парк Гюэль через боковую калитку.
Антонио Гауди все же прожил невероятно счастливую профессиональную жизнь. Я имею в виду, быть архитектором — это ведь страшная засада, хуже даже, чем кинорежиссером, в блокноте на коленке, без других людей и средств фиг чего сделаешь, и когда архитектору чуть ли не всю жизнь дают творить практически все, что в голову взбредет, это такая немыслимая удача, что слов нет.
В доме у нас нашелся старый путеводитель «Афиши», 2003 года издания. Там написано, что Ватикан всерьез рассматривает вопрос о канонизации Гауди, святого Антония Барселонского; в конце автор статьи ехидно добавляет, что достоверных сведений о канонизации Эузебио Гюэля пока нет. Хотя, если по уму, настоящий святой в этой паре именно Гюэль. Дать другому возможность беспрепятственно делать нечто, для тебя лично непонятное и недостижимое (я имею в виду не результат, оценить результат как раз несложно, а сам процесс созидания, который можно постичь только изнутри), — вот подлинно бескорыстное благодеяние. А родиться гением и творить потом что вздумается — это просто такая разновидность личного счастья, особенно ежели Гюэль какой-нибудь прекрасный несет тебя на руках через человеческую пустыню.
БЕРЛИН
Я его люблю, а он меня не кормит. Прекрасный урод, мерзавец, садист в бетонных шортах, со стеклянным хлыстом.
Два часа берлинские лешие кружили меня по бывшей пограничной зоне. То ли мстили за снобизм, не позволивший мне жрать фастфуд среди елок и фонарей Потсдаммерплац, то ли просто такая уж злая у нас с Берлином случилась любовь.
Воскресным вечером третьего января центр Берлина был холоден, чист и безлюден. Встретить семнадцать человек за два часа — это ведь даже меньше, чем вовсе никого, если речь идет о центре европейской столице. Да и окна жилых домов оставались темными. Не живет тут никто, да и с чего бы живым людям в Берлине обитать, действительно. А неживые, надо понимать, по домам сидели. Холодно им.
Но пешеходное упорство мое было вознаграждено по заслугам. Стоило два часа кружить, чтобы найти-таки паршивую итальянскую забегаловку под названием Cinque. Здесь пепельницу не меняют, пока не накуришь целую помойку, здесь чай приносят, страшно сказать, пакетированный, экономят на салфетках, но суп, суп! Duo di creme называется. Красно-зеленый сливочный томатно-шпинатный инь-ян — божественная жрачка, радость для глаз, гортани и прилипшего к позвоночнику брюха. «Bene?» — спрашивает усатый итальянец, чей немецкий оставляет желать того же самого лучшего, что и мой.
Еще бы не bene. Molto, molto bene. Бениссимо. Зер гут.
И да, стоит ли говорить, что, кроме меня, в этой забегаловке не было ни единого посетителя.
БРЕМЕН
В городе Бремене царствуют пауки. На набережной реки Везер, рядом с университетом, обитают самые крупные, прочая мелочь лазает по столикам уличных кафе, суется в чужое капучино и оплетает сетями трамвайные компостеры.
Жители города Бремена поклоняются трем животным: ослу, псу, коту — и одной птице, петуху. Они мастерят изображающие этих тварей изваяния и всюду их устанавливают. Некоторые скульптурные композиции содержат поучительный смысл: животные изображаются с книгами, причем пес читает книгу о нравах котов, а кот — трактат о собачьей жизни. Таким образом, людей не только приучают к чтению, но и напоминают им о необходимости учиться понимать тех, кто на нас не похож.
Несколько раз в день на центральную площадь города Бремена выходит верховный жрец, он кричит петухом, ревет по-ослиному, лает и мяукает. Очевидно, считается, что священным животным нравится, когда люди стараются им подражать.
К вечеру жрец входит в раж, и в сумерках звериные вопли звучат над городом Бременом не умолкая.
ВАЛБЖИХ
Одна из главных особенностей польских железных дорог (по крайней мере, в Нижнесилезском воеводстве) состоит в том, что в каждом крошечном городишке есть как минимум два железнодорожных вокзала (в Валбжихе, к примеру, три). Один из вокзалов непременно называется Гловный и находится на окраине городка, если не вовсе за его пределами; второй называется Место и располагается более-менее в центре.
По дороге в Валбжих мне нужно было совершить пересадку в городе Клодзко, который, к слову, прекрасен и, как пересадка в Париже из старого анекдота, вполне может считаться подлинной целью путешествия. Задачу усложнял тот факт, что меня высадили на станции Клодзско-Место, а электричка до Валбжиха отходила с вокзала Клодзко-Гловный; все это, впрочем, не беда, в моем распоряжении было почти два часа, вполне достаточно, чтобы учуять капкан, разобраться, погулять по городу, найти такси и благополучно добраться до разрушенного курятника, носящего гордое имя Главного городского вокзала, а там выяснить, что можно было не спешить, поскольку нужная электричка прибыла и, соответственно, отбыла с почти часовым опозданием.
Словом, все закончилось хорошо. В смысле не так интересно, как могло бы.
Интересное началось в день отъезда из Валбжиха.
Я довольно быстро приспосабливаюсь к новым правилам игры, поэтому у меня хватило предусмотрительности прибыть на станцию Валбжих-Место, откуда, согласно распечатке с расписанием, должен был стартовать мой экспресс, заранее — чтобы убедиться на месте, что мой поезд действительно уходит с этого вокзала. А если все-таки нет, успеть найти такси и доехать до альтернативной станции Валбжих-Гловный, затерянной, если верить карте и моим смутным воспоминаниям о предпринятых накануне попытках оттуда выбраться, где-то в окрестных лесах.
По сравнению с другими Нижнесилезскими вокзалами явленными мне в последние дни, станция Валбжих-Место выглядела как оплот цивилизации. Стены здания были выкрашены в розовый цвет, внутри работали билетная касса, газетный киоск и цветочный магазин, а над входом висело электронное табло (а не жеваная бумажка, как принято). Чудо техники обещало мне, в числе прочих благ, электричку до Клодзко, время отправления которой мистическим образом совпадало с указанным в моем заблаговременно распечатанном расписании.
Мое доверие к электронным буквам табло было столь безгранично, что, даже когда вместо обещанной электрички до Клодзко прибыла другая, до Вроцлава, это не вызвало у меня тревоги — подумаешь, здесь все поезда опаздывают. Когда все столпившиеся на перроне пассажиры погрузились в винтажный экспресс, отбыли во Вроцлав и на платформе не осталось никого, это меня тоже не насторожило. Подумаешь — никому не надо в Клодзко. А чего туда ездить, собственно? Что они там забыли?
И только минут сорок спустя в сердце мое начали закрадываться некоторые смутные подозрения.
Поскольку я не люблю смутно подозревать неладное, пришлось отправиться в здание вокзала и обратиться к кассирше с вопросом на некоем несуществующем среднеславянском языке, который мое сознание в экстремальных ситуациях спешно конструирует из обрывков русского, украинского, польского, сербского и, похоже, церковнославянского, зачет по которому мне удалось сдать со второй попытки когда-то давно, в конце прошлого века. У этого пиджина есть одно несомненное достоинство: его понимают все представители славянских народов, вне зависимости от наличия у них доброй воли и интеллектуальной мощи.
