Макс Фрай - Одна и та же книга
Короче. Предъявляю кассирше бумажку с расписанием и спрашиваю: вот этот поезд до Клодзко, он что, опаздывает? Или его уже не будет? Или как?
— Он уже был, — с достоинством ответствовала прекрасная полячка. — Уехал со станции Валбжих-Гловный.
— Но как же так? По расписанию он должен был уехать со станции Валбжих-Место, — говорю я. — И у вас на табло написано…
— Мало ли что на табло. Это ничего не значит, — строго сказала кассирша.
И впору тут было получить просветление, да не в коня корм. Возможность как-то добраться в Клодзко и сесть там в поезд до Праги интересовала меня гораздо больше, чем нирвана.
Пришлось ее спешно изыскивать.
К счастью, на привокзальной площади обнаружилась толпа таксистов. В смысле целых два. Никогда прежде не доводилось мне видеть в Валбжихе столько такси одновременно. В глазах таксистов светилась готовность немедленно увезти меня в Клодзко за кучу денег. Например, за сорок евро. Хотя мне казалось, они вполне могут сделать это за тридцать пять. И мы с таксистами принялись торговаться. По сравнению с зачетом по церковнославянскому это было очень легко и даже весело.
— Но это же сто километров в один конец! — сказал мне седой таксист, к тому моменту окончательно оттеснивший в сторону своего усатого коллегу.
На самом деле, мне вовсе не было жалко сорока евро, но правда о расстоянии между городами была мне известна и желала быть произнесенной вслух.
— По карте шестьдесят семь.
— По карте? — удивленно переспросил таксист. — Это ничего не значит!
Мой второй шанс получить просветление тоже остался неиспользованным. Ибо будучи типичным сказочным героем, я всегда жду третьей попытки. В смысле третьего шанса. И вскоре он был явлен мне во всей своей ослепительной красе.
Довольно долго мы просто ехали через Судетские горы, то обгоняя, то догоняя дождевые тучи, поэтому погода вокруг менялась примерно раз в три минуты. В какой-то момент, на фоне красоты мира, которая захватила меня целиком, мне был явлен синий дорожный знак, сообщавший, что до Клодзко осталось сорок километров.
Потом мы еще долго ехали, через пять, что ли, дождей и пять лучезарных солнечных дней, успели выкурить по сигарете и обсудить, как называются вокзалы на языках разных народов мира. Наконец снова появился синий дорожный знак, сообщающий, что до Клодзко — правильно, сорок километров. Вдоль обочины дороги ехидно ухмылялись мои многочисленные персонажи, не раз попадавшие в сходную ситуацию по моей милости, теперь они были отомщены.
— Эй, — говорю я таксисту, — как же так? Десять минут назад до Клодзко было сорок километров, а теперь снова написано, что сорок, как же так?
— А, — отмахнулся он, — мало ли что написано. Это ничего не значит.
Однако просветление настигло меня позже, примерно четверть часа спустя, когда, проезжая мимо дорожного знака, предупреждающего, что впереди нас ждет встреча с радаром, водитель резко сбавил скорость и, подмигнув мне, сказал.
— А вот это значит, что радар действительно будет.
ВЕНЕЦИЯ
Демиург, сотворивший Венецию, был гений, шут и разгильдяй. Вероятно, специально приглашенный модный демиург-дизайнер со стороны, не потрудившийся заранее навести справки о реальности, фрагмент которой ему предложили соорудить. Так и слышу его разговор с Заказчиком:
— Ну что, стены мы тут сделаем высокие, а проходы узкие. Нет-нет, гораздо уже, ага, примерно вот так… Ну да, темно, правильно, так и было задумано. А зачем им солнце? Думаете, горожане без солнца затоскуют? Оригинальная постановка вопроса… Ладно, мы им тут фонарики везде повесим, стекляшек цветных накидаем повсюду, в маски рядиться разрешим, пусть не грустят. Хорошо? Хорошо! А теперь — оп-па! — пускаем воду.
Пауза.
— Погодите. Как это — не аквариум?
Спохватывается:
— А, ну да, конечно. Конечно, не аквариум. Конечно, для сухопутных млекопитающих…
Пауза.
— Как они будут передвигаться? Вы хотите сказать, они не ходят по воде? Что?! Почитают за великое чудо?!
Хватается за голову. Но быстро берет себя в руки.
— Значит, так. Воду оставляем. Без нее нет отражений, а без отражений все это вообще не имеет смысла. Я — художник и не допущу… Как будут передвигаться? Ну, например, на спинах ручных рыб и дельфинов…
Начинает хихикать, но все-таки берет себя в руки.
— Хорошо, хорошо, не надо рыб, пусть плавают на лодках. Да, совершенно верно. Из своего дома в соседний — да, на лодке. И на рынок тоже, и на службу, а что? Людей пожалеть?! А чего их жалеть, я же не говорю, что они должны сплавляться на плотах. И без парусов обойдемся… На лодках, с веслами, да, пусть гребут. Очень полезно для здоровья, и глазу приятно. А дальше пусть сами думают. Ну, если будут себя хорошо вести, можете рассказать им про двигатель внутреннего сгорания… Или все-таки на ручных дельфинах?
Ржет в голос, падает на ковер, картинно дрыгает ногами, хрюкает, дергает себя за нос, и все в таком духе.
Работа его была принята, ему аплодировали со смесью восхищения и отвращения; заплатили, конечно, сполна, но больше никогда не приглашали. А издевательское хихиканье автора, временами переходящее в неудержимый хохот, до сих пор звенит в воздухе, и это — главное про Венецию.
ГРАНАДА
От «Литературных памятников» в обложках цвета хаки все же очень много пользы. Если бы не история противостояния Сегри и Абенсеррахов, над которой мы когда-то в юности хохотали как скаженные, потому что мусульманское вероисповедание причудливым образом сочеталось в героях повествования со всеми традиционными заморочками европейского рыцарства, включая культ Прекрасной Дамы, мне вряд ли пришло бы в голову ехать в Гранаду, и как же это было бы глупо, боже мой.
В Гранаду надо приехать зимним вечером, увидеть ее при свете луны и фонарей, услышать журчание фонтанов, зябко кутаясь в шарф — все-таки зимний вечер, не больше плюс двенадцати по Цельсию, — пересечь Plaza Nueva, зайти в кафе «Централь», потребовать кофе, вонзить зубы в теплую лепешку с черепашьим мясом, а потом устроиться поудобней, курить, глазеть на завсегдатаев, строить планы на завтра, слушать, как стучат в окна первые капли зимнего дождя, который потом, ближе к рассвету, окажется вдруг первым весенним ливнем.
В Гранаде надо проснуться весенним утром, когда тучи поспешно отползают куда-то в сторону Сьерра-Невады, выскочить на улицу, идти вдоль реки, на берегу которой пасутся огромные плюшевые гуси, придирчиво выбирать место для завтрака, который, как ни крути, всего один, а соблазнов много. Глядеть почтительно, снизу вверх, на Альгамбру — туда мы пойдем, когда наступит лето, то есть ближе к полудню.
Есть много дорог в Альгамбру; главное — не ходить кратчайшей из них, истоптанной уже миллионами туристических ботинок, не лишать себя удовольствия прокладывать собственный маршрут, взбираясь все выше и выше по узким, кривым улицам и переулкам. Заблудиться невозможно, разве только растянуть удовольствие, потерять голову от запаха цветущей мимозы, поискать ее в свежей траве, среди спелых апельсинов, найти, отряхнуть, водрузить на место.
В Альгамбре давно уж нет мавританских рыцарей Сегри и Абенсеррахов, о чьих непростых отношениях повествует соответствующий литпамятник. Теперь владыка этих мест — здоровенный рыжий кот; если будете вести себя хорошо, он непременно придет к вам поздороваться, только без фамильярностей, пожалуйста.
В Альгамбре, наверное, вечный сентябрь, по крайней мере, в январе у тамошних каштанов начали желтеть листья, но когда вам надоест осень, можно просто спуститься вниз и тут же снова вскарабкаться наверх, на другую гору, в старую, обитаемую, живую Гранаду, где белоснежных церквей чуть ли не больше, чем жилых домов, стены и заборы изрисованы лучшими в мире мастерами графити, домохозяйки с лицами хтонических божеств разъезжают на мотороллерах, а песни поют прямо на крышах, совершенно бесплатно, слушай, пока мимо идешь. В этой части города, кажется, царит вечный июль, поэтому в сумерках разнообразия ради, стоит спуститься вниз, вернуться на Plaza Nueva. Там будет свежий весенний вечер, там можно ужинать на открытой террасе, а можно просто набить карманы спелыми апельсинами и отправиться в гостиницу, упасть на кровать, глядеть в потолок, улыбаться бессмысленной улыбкой самого счастливого человека в мире и думать о том, что уезжать из Гранады не надо вовсе, а если все-таки придется уехать, пусть это случится зимним вечером, чтобы увидеть ее на прощание при свете луны и фонарей.
КОПЕНГАГЕН
Дания — исправительное учреждение для буйнобородых викингов, где все уже давным-давно благополучно исправились, отменили строгий режим и с тех пор зажили долго и счастливо.
