Макс Фрай - Одна и та же книга
— И ты очень хочешь туда добраться?
Анна мне искренне сочувствует. Это очень приятно.
— Да нет, мне, в общем, все равно, — отвечаю. И тут же прикусываю язык. «Все равно» — это звучит как-то неправдоподобно. Надо было сказать: мечтаю, жажду больше всего на свете, покоя не нахожу ни во сне, ни наяву. А то она, чего доброго, заподозрит обман, накроются наши посиделки за кофе медным тазом, и как я тогда?
Но нет, Анна выглядит заинтересованной, выходит, я ей угодил. Повезло.
— Я, конечно, не твой психотерапевт, — говорит она. — И вообще ничей. И не психотерапевт вовсе. Но ты-то сам понимаешь, что означает этот твой сон? Все так прозрачно, по-моему.
— Мечтательность? — неуверенно предполагаю я. — Инфантильность? В смысле, мне до сих пор детский сон снится? Ты это хочешь сказать?
— Да ну, — отмахивается Анна. — «Инфантильность» — дурацкий какой ярлык… Не в этом дело. Я хочу сказать, ты привык думать, что все самое прекрасное — не для тебя. Недостижимо. И привык притворяться, будто тебе все равно. Такая самозащита, чтобы не слишком огорчаться. Ну понятно же, да?
Не в бровь, а в глаз, честно говоря. Хоть и не сон расшифровала, а дурацкую выдумку. А все равно, выдал я себя с головой. Интересно, Анна догадывается, что она и есть «самое прекрасное», которое недостижимо? Да нет, вряд ли. Поклонников она от дома быстро отваживает, они ее раздражают, мешают сладко тосковать по далекому итальянскому мужу и вообще отвлекают.
— Я поэтому очень хочу, чтобы тебе однажды приснилось, как ты вошел в свой Город, — говорит Анна. — Это важно. Это был бы большой прорыв.
Ладно, думаю. Будет тебе прорыв. Устроим. Что ж не порадовать хорошего человека. Не прямо вот завтра, конечно, но через пару недель — непременно. Как раз к тому времени придумаю что-нибудь достойное, чтобы блокнот этот твой дурацкий задымился.
— Кофе подлить? — ласково спрашивает Анна.
— О, — восхищенно вздыхаю я. — О-о-о-о! И ты еще спрашиваешь!
* * *Я лежу в постели и смотрю в потолок. Это черт знает какая уже по счету попытка сочинить для Анны увлекательный рассказ о прекрасном Городе. В голову лезет какая-то ерунда, в качестве заветной цели, к которой шел много лет, все эти пряничные домики с башенками выглядят, прямо скажем, неубедительно. Может быть, потому, что придумываю я для Анны, чьих предпочтений толком не знаю, а надо — для себя. В конце концов, это не ее, а мой сон, моя недостижимая цель, моя несбыточная мечта. Выдуманная наспех, по случаю, а все равно моя. Тебе-то самому куда хотелось бы в итоге прийти? — спрашиваю себя.
Я не знаю. У меня нет ответа. Но, по крайней мере, теперь есть правильно поставленный вопрос. Я закрываю глаза и вижу синие черепичные крыши где-то далеко внизу. Так выглядит мой Город с высоты птичьего полета. Синяя черепица — интересно, из чего они ее мастерят? Ну и дела. Я хочу рассмотреть получше, думаю — надо бы спуститься пониже, — делаю какое-то загадочное усилие, не то мышечное, не то волевое, но вместо того, чтобы аккуратно приблизиться к синим черепичным крышам, начинаю падать, все быстрее и быстрее, и — просыпаюсь на полу, в добрых трех метрах от кровати. Выходит, я как-то успел заснуть. И синие черепичные крыши мне приснились. Я спал и видел сон. Ничего себе. Ничего себе. Ничего себе.
* * *— Мне приснилось, что я опаздываю на поезд, — говорю я Анне.
Вообще-то, стыдно должно быть. Наспех позаимствовал у коллективного бессознательного популярный кошмар. Всем моим знакомым время от времени снится, что они опаздывают на поезд; все они очень не любят такие сны. И я теперь туда же. А что делать? Анна позвонила сама, предложила выпить кофе, и я согласился не подумав, по привычке: если Анна зовет, надо идти, преисполнившись благодарности. Ну вот, пришел, сижу, пялюсь на нее как дурак малахольный, счастлив, как всегда, но рассказывать о том, как разглядывал во сне синие черепичные крыши Города с высоты птичьего полета, мне почему-то совсем не хочется. Нет, даже не так. Я чувствую, что рассказывать об этом нельзя ни в коем случае. Давешний сон — моя Самая Страшная Тайна, не знаю почему, но это так.
Анна доброжелательно кивает и даже записывает что-то в блокнот, но на дне ее серых глаз притаилась скука. Ну да, могу представить, сколько раз ей про опоздание на поезд рассказывали, если уж даже я таких историй наслушался, никогда никого про сны специально не расспрашивая. Мне очень хочется ее удивить и поэтому я говорю:
— И знаешь что? Я сперва суетился, метался по вокзалу, бежал куда-то, искал нужную платформу, все как положено. А потом вдруг обрадовался: как же хорошо, что я опоздал, теперь можно не ехать на этом поезде, а сесть в какой-нибудь другой — вон их сколько. И это было такое счастье, такое облегчение — передать тебе не могу.
Анна внимательно смотрит на меня. Кажется, я ее удивил. И, пожалуй, обрадовал — вон как сияют ее глаза.
— Какой хороший сон, — говорит она. — Действительно хороший. Как я за тебя рада, ты не представляешь.
Я, кстати, тоже очень за себя рад почему-то. Хоть и выдумал все это вот прямо сейчас, наспех, чтобы Анна не заскучала от моего рассказа.
* * *Я стал очень рано ложиться, еще до полуночи. Не засыпаю, конечно, просто лежу и смотрю в разноцветную темноту под закрытыми веками. Жду. Мне легко быть терпеливым и не торопить события. Я умею говорить: «Мне все равно», — более того, я умею в это верить. К тому же мне нравится сам процесс: лежать, смотреть, ни о чем не думать. Ждать.
Где-то рядом раздается негромкий перезвон. Я открываю глаза — что это? Где? А это просто ветер теребит связку колокольчиков над входом в мой дом. А я сижу на крыше и внимательно ее разглядываю. Синюю черепицу, судя по всему, делают из синей же глины. Во всяком случае, я не вижу на ней никаких следов краски или тем более глазури. Обычная кровельная черепица, только цвет… Очень необычный цвет. Такая светлая, почти голубая черепица — большая редкость, потому что мастерская Йонки, где я ее заказывал, маленькая, да и спешить он не любит, так что во всем Городе едва ли наберется три дюжины таких светлых крыш. Мне просто повезло, Йонка мой однокашник, вместе в Подводную школу ходили, вот и не смог мне отказать, еще и подмешал в глину какой-то редкий порошок, так что черепица приобрела едва заметный бирюзовый оттенок, больше у него так ни разу не получалось. И это очень здорово. Если уж я чего-то захотел, в лепешку расшибусь, но добьюсь своего, а тут все само собой вышло, самая красивая крыша в Городе — моя.
Все это хорошо, но надо слезать. Лавка нараспашку, а хозяина нет на месте — где такое видано? Тем более в моих завалах сам черт ногу сломит, лавка букиниста — это не то место, где покупатель может сам взять необходимое, положить деньги и идти восвояси. Без меня никто ничего не найдет, только бардак разведут, так что — вперед. А сюда вернусь ближе к вечеру, с моей крыши отличный вид на закат, если повезет, можно поймать момент, когда заходящее солнце отражается в перилах Стеклянного моста, с этим зрелищем ничего не сравнится.
Вовремя спустился, в лавке полно школьниц, сидят на подоконнике, как птички, болтают ногами, щебечут. Нита, Йонкина дочка, с подружками, таким нельзя давать заскучать, это они только с виду милые барышни, а на самом деле — стихийное бедствие, все вверх дном перевернут, если вожжа под хвост попадет.
Нита прыгнула мне на шею прямо с подоконника, я едва на ногах устоял.
— Дядя Клаус, выручай! Нам срочно нужна книжка про сны, — тараторит она. — Только не сонник, конечно. И не ученый трактат о природе сновидений. А чтобы там просто чужие сны пересказывали, настоящие, которые людям снятся. Очень надо! Очень-преочень! Правда же, у тебя есть?
— Кое-что найдется, — говорю я и лезу в сундук. Потом в другой. Да куда же она подевалась, совсем недавно видел… А, вот. — Держи, — говорю. — Редкий экземпляр. Кому другому не продал бы, но тебе — так и быть.
— Анна Нейли. «Роль сновидений в жизни жителя современного ме-га-по-ли-са», — читает Нита. — Дядя Клаус, а что такое «мегаполис»?
— Просто большой город, — говорю я. — Очень большой. Даже слишком. Как десять наших.
— Представить не могу! А разве такие бывают?
— Еще и не такие бывают, — пожимаю плечами. — Чем дольше живу, тем лучше понимаю, что бывает вообще все. В том числе такое, чего мы и представить не можем.
— Это именно то, что надо! — улыбается Нита, наскоро пролистав книгу. — Какое же тебе спасибо! А ты сам ее читал?
— Читал когда-то.
— Ну и как? Сны этих… «жителей ме-га-по-ли-сов» — они похожи на наши? Или совсем другие?
— Понятия не имею, — говорю. — Не с чем сравнивать. Я никогда не вижу снов.
Принцесса
— Я боюсь, — сказала она. — Я не хочу. Не сегодня. Потом.
Это было правдой лишь наполовину. Она, конечно, боялась, но желание понемногу становилось сильнее страха. И вот это было по-настоящему ужасно — обнаружить, что внутри тебя живет своей жизнью некое причудливое желание, которое не подчиняется ни воле, ни рассудку, можно сказать, само себя хочет, не интересуясь твоим мнением на сей счет. Ей, с детства избалованной чужим повиновением, было очень непросто смириться с непокорностью, пусть даже собственной. Особенно собственной.
