Катрин Панколь - Звезда в оранжевом комбинезоне
Они не отводили.
Даже более того, месье Куртуа, удивленный ее смелостью, ее холодным, трезвым взглядом, словно спрашивал безмолвно, что случилось, словно хотел, чтобы она ему все рассказала, и она вспоминала свое обещание в тот вечер. Она сказала ему глазами: «Да, я обещаю вам, что мне он не причинит зла, я буду защищаться, я не позволю себя раздавить».
Она сама опускала глаза перед месье Куртуа.
Стелла спрятала под подушкой вилку и, когда пришел Рэй, пригрозила ему: «Если ты прикоснешься ко мне, я воткну ее тебе в глаз!» Он расхохотался, вырвал вилку и бросил ее на пол.
Тогда она спрятала перочинный ножик. Заранее открытый, готовый к бою. Но он оказался предусмотрительным: прижал ее рукой, а другой провел под подушкой, проверяя, и, отбросив нож, опять навалился на Стеллу.
Но она не сдавалась.
Чтобы наказать ее, он как-то вечером ужасно исколотил ее, его руки поднимались, белея в темноте. «Вот уж отлуплю тебя, будешь знать, как со мной в войнушку играть, своих не узнаешь!» Он бил и бил, она сжимала зубы и старалась глядеть прямо перед собой. В тот день он пробил ей левую барабанную перепонку. Потом правую. Она больше ничего не слышала. Удары отдавались в ее теле, но она их не слышала. Словно все звуки стали закутаны в толстый слой ваты. Мир стал безмолвным. Она видела, как шевелятся губы Рэя, как он произносит какие-то слова, но ничего не могла разобрать, и это было почти смешно. Она дико расхохоталась, и ярость Рэя вспыхнула с новой силой, он поднял локоть и, поскольку она держалась за уши, стал бить ее по ушам, еще и еще. Бум, бум, она слышала удары где-то внутри себя, глухие удары гулкого барабана, но ничего, совершенно ничего не слышала снаружи.
Утром, во время завтрака, не было вообще никаких звуков. Стелла постучала ложкой по чашке – ничего. Она видела, как двигаются губы людей, но ничего не слышала.
«Скоро вообще ничего не буду чувствовать», – подумала Стелла.
Так она научилась читать по губам.
Потому что длилась вся эта история довольно долго.
Она перестала ходить в школу.
Школьный врач обследовал ее. Он был очень удивлен.
– Это может быть связано с твоим взрослением, у тебя давно уже начались месячные? – спросил он, нарочито отчетливо произнося слова, чтобы она могла прочитать по губам.
Она расхохоталась.
– Тебе надо вернуться в школу, я поговорю с твоими учителями.
Учителя старались говорить помедленнее, почетче. Никто не смел смеяться над ней.
Словно все знали, что тут явно не до смеха.
Жюли записывала на уроках и давала тетрадки Стелле. Сначала та ими пользовалась, но потом сказала Жюли, что в этом нет нужды, она уже понимает все в классе. Виолетта предположила, что она притворяется, чтобы выглядеть интересной. «Ты думаешь, что, если напустишь на себя таинственности, этим привлечешь парней? Вот совершенно заблуждаешься, лучше бы сиськи отрастила, а то они у тебя как прыщики какие-то! А мальчикам-то нравятся круглые титечки, наливные яблочки, упругие и крепкие».
«Да плевать мне на ваших парней!» – бурчала Стелла.
И когда Виолетта и Жюли вырезали по сердечку со своим именем на коре дерева, оставив в сердечке место, чтобы парень мог вписать туда свои инициалы, Стелла думала, что они ничего не понимают, что они дурочки, что не нужно рассчитывать на чьи-то инициалы, чтобы заполнить свою жизнь.
На вечерах она не позволяла парням распускать руки. Или лезть целоваться. Она представляла их в виде слизней, противных и скользких. Так и стояла весь вечер у стенки, сжав кулаки, в тесном старом платье – Рэй отказывался давать ее матери деньги на одежду для дочки.
В любом случае у нее не было груди, чтобы нравиться мальчикам, и это ее вполне устраивало.
Как ни странно, ее устраивала и глухота.
Она слышала только то, что хотела услышать, и люди напрасно старательно кривили и выпячивали губы, стараясь артикулировать отчетливей, – в ответ Стелла угрюмо молчала.
– Скажи спасибо своему отцу! – сказал месье Авриль, гримасничая, как клоун. – Это он настоял, чтобы я взял тебя на стажировку. Не слишком-то на работе много пользы от глухомани, а, Рэй?
Ей было шестнадцать, она была в предпоследнем классе и должна была пройти недельную стажировку на предприятии. Месье Авриль владел столярной фабрикой. Он производил двери и окна и заседал вместе с Рэем в городском муниципальном совете.
– Да, скажи спасибо папе, – поддакнул Рэй с привычной улыбкой благодетеля, спасающего младенцев из огня.
Он протянул руку, плюхнул ее на ногу Стелле. Больно ущипнул, чтобы она улыбнулась и поблагодарила.
Ей нужно было сыграть роль благодарной дочери.
Нормальной, благодарной дочери.
Они становились нормальной семьей, только когда выходили из дома. Когда шли на салют 14 июля или на бал пожарных, который был перед салютом. Потому что тогда Рэй надевал маску славного малого. Танцевал со своей женой, держал ее под руку, держал за руку дочь, играл в образцового отца и мужа.
Но она отказывалась быть образцовой дочерью.
Она предпочитала стать уродиной.
И сконцентрировалась на своей идее.
На тех словах Жоржа: «Это тебе решать, хочешь ли ты быть счастливой или нет…» И других, про гвоздь. Она считала эти гвозди, вбитые в гроб зла.
Как-то вечером она была в гостях у Жоржа и Сюзон, и они смотрели по телевизору старый фильм Трюффо «Жюль и Джим». Стелла обратила внимание на героиню, переодетую в мужчину. В широком свитере, мужских штанах и больших грубых башмаках. Она бежала, поддерживая обеими руками спадающие штаны. Углем ей подрисовали усики, волосы она спрятала под кепку… Сразу после фильма она попросила у Жоржа его старый свитер, кепку и штаны. «Что, хочешь быть похожа на Жанну Моро?» – спросил он, роясь в шкафу.
Но вызнавать, почему ей так захотелось, не стал.
Но на самом деле в тот вечер, если бы он стал настаивать на ответе, она бы рассказала ему. Да, в голове ее звучал смех Жанны Моро, перед глазами стояло ее лицо с ироничной гримаской. Она вот ничего не боялась. Вертела мужчинами как хотела, обводила их вокруг пальца. И восстанавливала справедливость.
И она одевалась как мужчина.
Когда в школе Стеллу спросили, к чему она напялила на себя эти мужские обноски, она рассказала про этот фильм. И добавила, что это история одной девушки, которая не позволяла себя провести и которая забивала все свои гвозди.
Людей это объяснение всегда устраивало. Они предпочитали не углубляться в тему. Переводили разговор на другое: «Какие у тебя отметки? Нравится учиться? А видела, что на улице творится, ну и ветрила!»
Им было стыдно, что они такие трусы.
Стелла играла с их стыдом. Она опаздывала в школу, нахально плюхалась на первую парту, ставила сумку на стол и демонстративно ее раскачивала. Рисовала во время объяснения учителя. В столовой клала ноги на стол. Ходила по нужде в мужской туалет. Курила в школьном дворе. Она провоцировала их. Они отмалчивались, отворачивались. Тогда она стала хитрой, почти жестокой. Она грубила, отмахивалась, когда до нее пытались дотронуться. Ночью, засыпая, она составляла новые планы. Представляла все, что сделает, дабы отомстить, в цветах и красках, раз за разом прокручивала в голове фильм с неизменным счастливым концом. Тот прекрасный день обязательно настанет, надо быть готовой. Она себя подбадривала: «Ты не знаешь, когда вдруг представится такая возможность, но ты должна ловить ее на лету. Руками, зубами, чем получится. Надо к этому готовиться. Как атлет готовится к соревнованию. Не расслабляться. Ты должна думать об этом все время… ладно?»
Ладно.
Этот день наконец настал.
Леони в надежном месте. В палате № 144. Причем надолго.
Рэй занят тем, что ухаживает дома за своей матерью, у которой отрезали ногу. А собираются и вторую ампутировать.
Доктор Дюре на стороне Стеллы. Амина тоже. Все подготовлено, чтобы вбить последние гвозди.
И внезапно, когда она перестраивалась в другой ряд, чтобы обогнать грузовик, на маленькой дороге, крадущейся сквозь лес, в голову ее закралась предательская мысль.
А если Амина врет? А если Амина на стороне Рэя?
И доктор Дюре…
Почему такой влиятельный человек, как он, готов подвергнуть себя опасности, чтобы защитить Леони?
«Ты грезишь, лапушка моя. И ты знаешь, что опасно предаваться грезам». – «В молоке мечтаний всегда оказывается муха», – повторял ей Жорж. Он прочитал эту фразу в газете «Рустика», которую постоянно читал. Она была написана золотыми буквами, которая украшала месяц май. Жорж знал множество таких фраз из «Рустики», он выучивал их наизусть. «Я люблю их, – говорил он, – я читаю их и потом размышляю. Могу целый день обдумывать».
Стелла обогнала грузовик, почувствовала, как сердце болезненно сжимается. Она притормозила, поехала помедленнее. Страх застил ей глаза. Она не разбирала дороги. С какой стати эти двое захотели предать Рэя? Почему? Это как-то неубедительно. Они, наверное, выхаживают ее, чтобы в хорошем состоянии вернуть в лапы семейства Валенти. Они мне просто мозги пудрят… Ее руки дрожат, скользят по рулю. Грузовик, который она обогнала, приклеился сзади и принялся резко сигналить, этот звук резал ей ухо, рвал барабанные перепонки. Он включил фары на полную, угрожая ей. Надудевшись вволю, он обогнал ее, оттеснив к обочине. Она показала ему вслед средний палец и стукнула ладонью по ветровому стеклу. «Мудак!» – завопила она в ночи.
