Сергей Довлатов - Речь без повода... или Колонки редактора
Другие — наоборот:
— Я с русскими не общаюсь. Русских газет не читаю. Русские фильмы игнорирую…
И те, и другие невероятно похожи. И тех, и других угнетает комплекс неполноценности…
Теперь попробуем коснуться эмигрантских волн. Дать слово их НЕТИПИЧНЫМ представителям.
Первый эмигрант:
— Мы бежали от кгасного теггога. Остались вегны своему госудагю. Долгие годы вынашивали планы интегвенции… А сейчас едут потомки комиссагов… Советские агенты… Хамье… Да, уходит наше поколение. И вместе с нами уходит Госсия…
Второй эмигрант:
— Мы бежали от сталинского террора. Мыкались по свету без документов. Работали за гроши. Про ХИАС и не слыхивали… А сейчас жиды поперли. Устраиваются… Газеты издают… Вот бы их к стенке поставить!..
Третий эмигрант:
— Раньше, бля, ехали сплошные графы. Везли фамильные бриллианты. Устраиваться не умели. Соображали на троих какие-то партии. Вынашивали какие-то планы… А теперь едем мы, интеллигенция. Доценты, бля, с кандидатами… За нами будущее!..
Вот так рассуждают эмигранты. Или — примерно так. Ощущение неполноценности делает их подозрительными, злобными, разобщенными. Сколько же надо времени, чтобы понять:
Все мы — беженцы. Все погорельцы. Все не устроены. И вряд ли когда-нибудь будем устроены…
Так что же нам делить? Америку? Россию? Наши ошибки и грехи?!..
Комплекс неполноценности — огромная сила. Вот только неясно — разрушительная или созидательная…
Молодой Шикльгрубер увлекался рисованием. Причем творил в сентиментальном духе. С особым рвением изображал цветы.
Значительного таланта не обнаружил.
Обиделся. Надулся. И постепенно стал Адольфом Гитлером…
Случалось такое и на русской почве. Вспомните Савинкова. В молодости он писал стихи. Выпустил три довольно посредственных романа. Успеха не достиг.
И с горя пошел убивать министров.
Есть мнение, что особо кровожадные злодеи формируются из неудавшихся лирических поэтов.
Примеров достаточно. Сталин, Дзержинский, Махно…
Половина нынешнего мирового терроризма балуется лирическими стихами. Недостаток таланта делает их чрезвычайно опасными людьми…
И так было всегда.
Некоему Герострату очень хотелось прославиться. Талант отсутствовал. А спички — были. И он поджег библиотеку. Вместо того, чтобы пополнить ее талантливыми сочинениями…[8]
Вспомните Пушкина. Ближайшее окружение его целиком примкнуло к декабристам. А Пушкин оказался в стороне. Потому что таланта хватало…
Комплекс неполноценности способен загубить человеческую душу. Толкнуть человека на ужасающие злодеяния.
А может и возвысить до небес.
Жил в Германии хрупкий болезненный юноша. Заикался от неуверенности. Избегал развлечений.
И только за роялем он преображался. Звали его Моцарт.
Говорят, Сальери выглядел куда более полноценным…
О Бродском мы уже вспоминали. Юношей он был робок настолько, что стеснялся заходить в автобус. Панически боялся толпы. Кроме того, ненавидел собственную внешность…
И только взаимоотношения с бумагой радовали его. Внушали ему чувство уверенности…
Академика Сахарова знает весь мир. Его называют совестью России. Такому человеку можно без опасений доверить собственную жизнь…
Когда-то Сахаров изобрел водородную бомбу. Подарил советскому государству оружие неслыханной мощи. Объективно способствовал росту коммунистического влияния.
Он был героем социалистического труда. Удостоился всех мыслимых благ. Принадлежал к верхушке советской элиты.
Впоследствии его охватили нравственные сомнения. Научное открытие могло послужить силам зла.
Сахарова мучило ощущение вины. Его угнетал тяжелый комплекс раскаяния.
Наконец, он возвратил государству полученные деньги. Заинтересовался социальными проблемами.
Так началась его общественная деятельность. Ее результаты трудно переоценить.
Сахаров — чуть ли не единственная инстанция, противостоящая коммунистическому режиму.
А началось с водородной бомбы… Так бывает…
Что же это такое — комплекс неполноценности? Вечный тормоз или вечный двигатель? Проклятие или благодать?
Я думаю, это зависит от нас.
Нечто подобное творится с атомной энергией. Ею можно обогреть весь земной шар. А можно расколоть его на тысячу частей.
По нашему усмотрению…
В каждой приличной статье должна быть заключительная часть. Какой-нибудь жизнеутверждающий аккорд. Нечто вроде улыбки под занавес.
Что бы такое придумать?
Завтра утром я поеду в редакцию. За столом напротив расположится мой юный коллега — Бланк.
В свободную минуту он раскроет портфель. Вытащит комплект «Нью-Йорк Таймс». И будет долго листать газету, повторяя:
— Обратите внимание — неплохая газета. Весьма неплохая газета. Почти такая же солидная, как «Новый американец»…
Дай Бог, чтобы его (точнее — наши общие) комплексы успешно развивались. Во благо «Новому американцу».
Ведь и начиналась-то газета с комплексов. Да еще с каких! Работы не было. Американской профессии не было. А следовательно — не было перспектив.
А теперь?
А теперь, вроде бы, есть.
«Новый американец», № 60, 1–7 апреля 1981 г.На родине государством управляли мистические существа. Ну, что мы знали о Сталине? Что он курил трубку и был лучше всех. Что мы знали о Ленине? Что он носил кепку и тоже был лучше всех. О Брежневе мы даже этого не знаем. Известно только, что у него есть брови…
Вспоминается, как я был изумлен, узнав, что Ленину нравилось холодное пиво. В этом заурядном факте проглядывало нечто человеческое…
И еще одна важная деталь. У Ленина был незначительный дефект речи. У Сталина — рыночный акцент торговца гладиолусами. У Брежнева во рту происходит что-то загадочное. Советские лингвисты особый термин придумали для этого безобразия — «фрикативное Г». Все это не случайно: и «Г», и «Р», и цветочно-фруктовый акцент. Ведь у инопланетян должны быть какие-то этнические особенности. Иначе на людей будут похожи. А это — нельзя.
Вспомните день 1-го Мая. На трибуне Мавзолея вереница серых глиняных изваяний. Брежнева и Косыгина еще можно узнать. Пельше и Суслов однотипны и взаимозаменяемы. Остальные неотличимы, как солдатское белье.
Здесь государством управляют живые люди. Мы знаем, что Картер набожен, честен и благороден. Мы знаем, что Рейган тверд, принципиален и бережлив.
Дома мне было абсолютно все равно, за кого голосовать. Я раза четыре вообще не голосовал. Причем не из диссидентских соображений. А из ненависти к бессмысленным действиям.
Здесь, повторяю, все иначе. Здесь мы гораздо ближе к политике. Пусть мы еще не американские граждане. Пускай голосовать будут другие — неважно. Результаты президентских выборов близко касаются и нас. Ведь за ними стоит реальный жизненный и государственный курс.
Я убежден в том, что личность государственного деятеля есть продукт эпохи. Что время, исторический момент, определяет тип главы правительства. Сталин, Гитлер и Трумен были очень разные люди. Но было в этих фигурах и что-то общее. Может быть, жесткость… Такая эпоха…
Хрущев, де Голль и Кеннеди тоже отнюдь не близнецы. Но что-то общее сквозило и в этих деятелях. Может быть, артистизм… Дань времени…
Затем наступила довольно серая и безликая эпоха разрядки. Она же породила довольно серых и безликих вождей. Мир был в относительном покое.
Сейчас этому затишью приходит конец. Афганская трагедия знаменует новый исторический этап. Увы, американскому народу приходится выбирать между твердостью и катастрофой.
Я не политический обозреватель. И не буду взвешивать шансы кандидатов. Но я уверен, что президентом будет Рейган. Мне кажется, именно такого президента требует эпоха.
Возможно, я ошибаюсь. На то и колонка редактора, чтобы помечтать.
«Новый американец», № 24, 25 июля—1 августа 1980 г.КР БЫЛ У МЕНЯ В ЛЕНИНГРАДЕ…
Был у меня в Ленинграде знакомый фарцовщик. Громадными партиями скупал у иностранцев всяческое барахло. Занимался также валютой и антиквариатом…
Позавчера встречаю его на Квинс-бульваре. Обнялись, разговорились.
— Ну как, — спрашиваю, — чем занимаешься?
— Кручу баранку, — отвечает, — вкалываю с утра до ночи.
Я удивился:
— Ты же был деловой, предприимчивый?!
Мой друг усмехнулся:
— Америка показала, кто деловой, а кто не очень…
Действительно, Америка многое заставила пересмотреть в себе и в жизни.
Здесь все по-другому. Здесь понятия «бизнесмен» и «мошенник» не совпадают. Говоря проще, здесь надо работать.
