В субботу, когда была гроза - Глазер Мартине
– Может, ты останешься…
«Со мной!» – хотела сказать Касси, но передумала, увидев, как Муса еще сильнее нахмурился.
– Да, ей нельзя уезжать на несколько месяцев, – сказал он грустно.
Касси молчала. Она посмотрела на фалангу храбрости, а затем рассерженно спрятала пальцы под ногу. Взрослые… Она вдруг снова почувствовала на себе холодное прикосновение Кобы.
– Слушай, я и одна справлюсь.
– Так долго? Нет.
– Или… – она сделала глубокий вдох, – или я могу пожить у Кобы. У нее полно места.
– У Кобы? Кажется, я не знаю, кто эта Коба?
– Коба – моя подруга.
Она достала из кармана ключ и с гордостью продемонстрировала его Мусе:
– Смотри, это от ворот. Тех высоких ворот, ты видел.
Муса начал припоминать.
– Коба… это та пожилая дама, где ружье и собака? – вопрос прозвучал одновременно удивленно и обеспокоенно.
– Да, но она не сумасшедшая и никого не убивала. Она просто немного одинока, и у нее была трудная жизнь.
– Может, тогда это хорошая идея.
Но Касси показалось, что он отнесся к этой идее с недоверием.
«Надеюсь, он не думает, что может играть со мной в заботливого папочку, – сердито подумала она. – Уж лучше пускай уезжает, потому что мне такое отношение не нужно, даже от него».
Дело было не в его стряпне. Касси три раза сказала, что рис наси получился отлично, гораздо лучше, чем в китайской кафешке. Даже мама, которая со своими опухшими глазами и торчащими в разные стороны волосами сидела за столом как больная птичка, глядя в тарелку, прошептала, что ужин чудесный. Но тарелки все никак не пустели, и как Муса ни пытался развлечь своих собеседниц, атмосфера оставалась напряженной. Мама ковыряла рис вилкой и не отвечала, даже когда ее о чем-то спрашивали. Касси пыталась быть веселой, но то и дело возвращалась к мыслям о том, что о ней будут говорить в деревне, что сделает полиция и как бы устроить так, чтобы остаться пожить у Кобы. И, что было еще актуальнее, о своем эссе «Семейные тайны», потому что его надо было вот-вот сдать.
Она украдкой поглядывала на маму. «Как она отреагирует, если еще раз спрошу у нее об аварии? Если бы она только сказала, когда они погибли, – остальное я бы сама разузнала».
Шанс поговорить об аварии предоставился после ужина. Мама снова легла на диван, а они с Мусой пошли мыть посуду. На кухне шумела кофеварка, Муса подмигнул Касси и сообщил, что у него есть еще один сюрприз: десерт.
Когда они домыли посуду, он с легким поклоном поставил на стол самый красивый шоколадный торт, какой Касси только видела: сверкающую коричневую полусферу, украшенную большими завитками белого шоколада. Даже мама оживилась, увидев его.
– Торт, – сказала она с изумлением, – боже, Муса, я не помню, когда в последний раз ела торт.
Муса просиял:
– Это не просто торт. Это шоколадный торт а-ля Муса!
Удивительно, мама и впрямь рассмеялась.
Она сидела с прямой спиной на стуле, пила кофе и с наслаждением поедала ложечкой большущий кусок торта. Она снова заговорила, обращаясь теперь к Касси:
– Прости за эту ночь, солнышко. Я не хотела тебя напугать.
Касси так обрадовалась, что обняла ее.
– Ничего страшного. Если это не повторится.
Мама помотала головой:
– Нет, я собираюсь лечиться. На этот раз действительно собираюсь.
– О'кей…
– Ну, можно было бы немного порадоваться.
– Мама, я рада, я очень рада, честно, просто…
– Что «просто»? – мама нахмурила брови и, не поднимая опухших глаз, посмотрела в сторону. – Ты наверняка считаешь, что я ничего не буду делать?
– Нет, вовсе нет, – Касси сделала глубокий вдох и решила: «Была не была!» – Просто я сейчас работаю над своим проектом, ну, ты помнишь – «Семейные тайны», и ужасно опаздываю. Завтра уже надо сдать тезисы.
– И при чем тут мое лечение? – фыркнула мама.
– При всем, потому что мой рассказ о тебе. А если ты уедешь, я не смогу ничего написать.
Она следила за маминой реакцией. Отлично, та выглядела вполне спокойной. И Касси выпалила:
– Мне нужна только дата, дата аварии. Примерно, хватит месяца и года, остальное я сама разузнаю. Только это, мама, и больше у тебя ничего не буду спрашивать, хорошо?
Мама подвинула к себе торт. Касси на секунду испугалась, что она сейчас запустит им в икеевского Билли, но мама передвинула его ближе к Мусе и сказала:
– Отрежешь мне еще кусочек? Побольше, пожалуйста.
Затем она повернулась к Касси.
– Прежде чем ты начнешь работу над своим бог знает насколько бредовым проектом, – мама говорила медленно, делая ударение на каждом слове, – я тебе один раз, запомни, один раз кое-что расскажу. После этого я не хочу слышать ни слова об этом. Никогда. Ни от тебя, ни от…
Она грозно посмотрела на Мусу.
– Ни от кого-либо еще. Никогда.
Она воткнула ложку, как кинжал, в шоколадный торт, и ее голос сделался каким-то странным и громким:
– У меня никогда не было родителей. Кто бы ни была моя мать, она меня не хотела. Я… – Вдруг ее высокий сердитый голос куда-то пропал. За столом снова сидела несчастная птичка. – Я не оправдала надежд. Уже тогда.
Касси замерла на стуле, она настолько была удивлена, что не могла произнести ни слова. Муса сел ближе к маме и обнял ее за плечи.
– Знаю, твоя мама тебя любила.
– Да уж, конечно, – с горечью ответила мама, – она просто сразу же избавилась от меня.
Муса посмотрел на Касси, которая до сих пор сидела не моргая.
– Не это ты ожидала услышать, девочка? Тебе хотелось историю покровожаднее?
– Только не злись, – прошептал Муса, – это не помогает, никому.
Но Касси очень злилась.
Она вскочила и закричала:
– Почему ты говорила, что они погибли в аварии? И почему мы переехали в эту дыру?
– Потому что… – теперь мама говорила почти шепотом, – потому что авария – это не так страшно. И потому что я надеялась… думала…
Она глубоко вдохнула.
– От той твари, что меня родила, мне досталось две фотографии. Два снимка: на одном – какой-то непонятный круг, а на другом – вид на Вирсе, на церковь. Поэтому как же глупо, глупо…
Мама вдруг поднялась. Мелкими шажками, едва передвигая ноги, как старуха, она поплелась наверх.
Она прошла пол-лестницы, когда Касси внезапно осознала страшную правду. Снимок этой деревни. Усыновление, сорок лет назад. Стру.
К голове прилила кровь. Касси посмотрела на ложку с шоколадным а-ля Мусой и решила, что это станет ее тайной, ее семейной тайной. И никогда, никогда-никогда в жизни она никому об этом не расскажет.
– Касси Стру. Значит, так меня на самом деле зовут.
Ну, почти.
Она специально произнесла это вслух, чтобы услышать, насколько ужасно, насколько отвратительно это прозвучит.
На столе перед ней лежал лист бумаги, на котором было написано лишь одно короткое предложение: Только я знаю, как зовут мою бабушку.
Касси с отвращением рассматривала свое отражение в зеркале, пытаясь отыскать фамильные черты: «Неужели желтоватые волосы Стру раньше были рыжими?» Ее стало поташнивать.
Никто не должен был об этом узнать. Разве что Коба, она все равно ни с кем не станет это обсуждать. Хотя с другой стороны… Если бы не папаша Стру, Кобу никогда не выгнали бы из дома, возможно, она не потеряла бы ребенка.
«Нет, ей тоже не надо говорить, – с грустью решила Касси. – Как она сможет когда-нибудь полюбить меня, зная, что во мне течет кровь этого монстра?»
Чувствуя ужасную слабость, она собрала рюкзак. Муса был рядом, но Касси не могла уснуть. Она ворочалась целую ночь, думая о своей ужасной тайне. В соседней комнате плакала мама, но вместо того, чтобы пойти и успокоить ее, как бы она сделала в другой ситуации, Касси надела наушники. Впрочем, долго она так лежать не могла, потому что сквозь музыку постоянно что-то прорывалось. Она не могла просто так взять и бросить маму. И когда Касси, вздыхая, встала, чтобы пойти к ней, то вдруг услышала, как Муса поднимается по лестнице, затем из маминой комнаты раздались приглушенные голоса; они говорили долго, очень долго. После этого они спустились вниз, Муса поставил один из своих дисков. Касси слышала, что они о чем-то разговаривают, не ругаются, просто беседуют, несколько раз мама даже рассмеялась.
