Лексикон света и тьмы - Странгер Симон
Рикка сурово посмотрела на него и покачала головой. Не сказав больше ни слова, она вернулась за свой столик, к подругам, но страх сковал её тело, ей было плохо физически.
Л как Лагерные будни: очнуться от сна в пять утра от криков охранника за окном, торопясь изо всех сил, натянуть арестантскую робу, успеть проглотить несколько бутербродов и выпить кружку эрзац-кофе, пока не погнали на плац на построение и распределение по работам. Если очень повезёт, наряд будет в столярную мастерскую, там дружелюбно гудят голоса, пахнет древесной щепой и стружкой. Менее везучие уходят работать в каменоломни или лес. Мозжить скалу молотом или выкапывать корни и потом распиливать их, тяжкий труд безо всякого практического смысла. У будней вкус супа на ужин, кусочков картошки и пластинок кольраби в сероватой жиже.
Будни включают в себя крики во дворе, когда кого-то избивают или наказывают, заставляя ползать на карачках, пока человек не упадёт в изнеможении.
Л как Липкий спёртый воздух в камерах в Фалстаде, тяжёлый и кислый от испарений немытых тел.
Л как Лютый холод в загоне для прогулок зимой.
Л как Ледышки в бородах арестантов: в мороз потёки слюны или соплей смерзаются в усах и растительности на подбородке, отчего внешность приобретает первозданную дикость.
Л как Лиллемур, или Эстер Мейер Комиссар, как её на самом деле звали. Она единственная из Комиссаров осталась в Швеции после их первого бегства из Норвегии в сороковом году, сразу после начала войны. Наверно, Лиллемур будет единственной из нас, кто переживёт всё это, думаешь ты иногда, когда выдаётся минутка покоя для такой роскоши, как подумать о прошлом, – например, пока ты работаешь в каменоломне, а немцы-охранники отвлеклись, чтобы поболтать. Тебе не дано было об этом узнать, но Лиллемур пережила войну, она пережила вообще всех и готовилась праздновать девяносто девять лет, когда мы с Риккой посещали её в Стокгольме в 2016 году.
Было воскресенье в начале сентября, и мы договорились встретиться у неё дома, в квартире неподалёку от центра.
Я видел её до этого два раза, в последний раз на похоронах Гершона, и запомнил как энергичную и яркую даму в больших солнцезащитных очках и красных брюках, страстную любительницу искусства, но это было уже несколько лет назад, и я не представляю, в какой она форме теперь. Время обращается с пожилыми так же круто, как с детьми, там в несколько лет укладывается разница между ползунком и дошкольником с рюкзачком и собранными в хвостик волосами.
А с пожилыми пять-шесть лет могут обернуться разницей между человеком на ногах и в твёрдом рассудке и человеком с деменцией, но с твоей дочерью ничего такого не произошло. Лиллемур встретила нас с улыбкой и ходунками, на которых стоял поднос с завтраком и чашка кофе. На ней были ярко-красный кардиган и белые брюки. Серьги в цвет и стрижка гарсон на седых волосах. Мы разулись, вручили ей бутылку портвейна и корзиночку клубники и преодолели первую неловкость благодаря её гостеприимным уверениям, что ей очень приятно повидаться. Через несколько минут, когда мы на кухне помогали ей сервировать стол, она постучала почти девяностодевятилетним пальцем по тарелке мятно-зелёного цвета, которую я держал в руках, и сказала:
– Эта тарелка появилась у нас в моём детстве. Мои родители купили её в Америке.
На мгновение я представил её детскую ручку, в пять-шесть лет – маленькие пальчики и нежная кожа, – на это наслаивался вид её нынешних морщинистых рук и посиневших ногтей. Американская тарелка, когда-то считавшаяся заморским чудом.
И что случилось потом?
Разговор шёл в гостиной, завешанной картинами и заставленной мебелью из твоей старой квартиры. Маленькое красное двухместное кресло, на котором, по словам Лиллемур, любила сидеть Мария с рукоделием, корпя над вышивкой или колдуя над парчой, тоже уцелело. Мы пили кофе, и хозяйка по-шведски рассказывала о своём детстве, её монолог постоянно возвращался на предыдущий круг, она повторяла сказанное всего несколько минут назад, но каждый раз повествование обрастало новыми подробностями, новыми описаниями, а иногда и удивительно мудрыми формулировками – например, когда Рикка спросила её, как могли Гершон и Эллен после войны купить дом Риннана?
Лиллемур посмотрела на свои руки, застыла так на мгновение, потом потёрла пальцы друг о друга, ухватилась за край воображаемой одежды и сдёрнула её.
– Человек отбрасывает свои чувства, – сказала она по-шведски. – Ему приходится.
Человек должен отбросить свои чувства.
Я подался вперёд, вспомнив, что всегда слышал об Эллен: от жизни в том доме она постепенно хирела, делалась всё более нездоровой, больной, а вот на Гершона дом никак не действовал.
– Но… мне казалось, была разница между Эллен и Гершоном, дом действовал на них в разной степени? – спросил я.
Старческая рука потянулась и поставила кофейную чашку на поднос, который так и балансировал на ходунках.
– Да, в Гершоне было что-то странное, – сказала она. – Он никого не подпускал к себе по-настоящему близко, поэтому никто не знал, что он на самом деле чувствовал. А с Эллен дело другое. Она была такая – душа нараспашку, – сказала Лиллемур и сделала движение рукой, точно вытягивая из себя внутренности. – Вообще без кожи, сама беззащитность.
Слова повисли в воздухе на несколько секунд, а затем разговор прыгнул вперёд, так бегает по парку собака: обнюхает скамейку и дерево в одном месте, потом куда-то помчится, разгоняя скорость по всему телу, и снова возвращается к хозяину, нарезая всё более и более широкие круги. Так и наш разговор в тот день разбегался во все стороны, но неизменно возвращался в центр любой человеческой жизни, а именно в детство. Безо всяких понуканий Лиллемур, почти ста лет от роду, взялась рассказывать, что с четырёх лет танцевала в балете в главном театре в Тронхейме.
– Это благодаря балету мне удавалось оставаться в добром здравии все эти годы, – сказала она и сделала грациозное движение руками, одновременно выпрямившись в кресле. Гран-плие сидя.
Когда Лиллемур впервые сделала это движение, я никак не среагировал, хотя невольно представил её маленькой девочкой в светло-розовом балетном костюме и пуантах, ленты которых обвязаны вокруг лодыжек, – у моей дочери тоже такие, – но тут разговор принял другой оборот. История Лиллемур галопом пронеслась через оккупацию, быстро перешагнула через бегство в Швецию и добралась до финала, до того, как Лиллемур решила остаться в Швеции, когда остальное семейство вернулось в Тронхейм. Упоминание о родном городе вернуло разговор в исходный пункт, в театр в Тронхейме, где она в детстве танцевала в балете.
– Это благодаря балету мне удавалось оставаться в добром здравии все эти годы, – повторила она, снова раскинув руки в изящном и невесомом движении, но на этот раз задела тыльной стороной ладони кофейную чашку, стоявшую на ходунках, светло-коричневая жидкость вылилась на её белые брюки и на паркет. Возраст явственно проступил в её движениях, чары разрушились.
Я принес с кухни несколько салфеток и разложил их на полу вокруг колёс ходунков и под её стулом, чтобы они впитали пролитый кофе. Она рассказывала о няне, которую вы нашли детям, и много и тепло говорила о матери, Марии, какая она была сметливая, как хорошо произносила речи и писала статьи; что она прекрасно пела и играла на пианино и вообще была первой девушкой на юридическом факультете, пока не забеременела Лиллемур.
Ещё Лиллемур говорила о магазине в Тронхейме, о «Париж-Вене». И что Мария попросила Гершона вернуться в Тронхейм, чтобы помочь ей с магазином, и как пыталась найти для них дом.
– Время лечит все раны, – сказала Лиллемур, замолчала и иcправилась, передумав: – Не все, но лечит.
Л как Лежание Лицом в стену. Эллен лежит, закрыв глаза, в спальне наверху и тоскует по другой жизни, родила она аж несколько лет назад, но по-прежнему парализована апатией и усталостью. Она не может ни общаться с людьми, ни быть такой матерью своим детям, как ей хотелось бы, и всё потому, что её мечты о собственном будущем не реализовались. Её ждало золотое свободное будущее. Кем захочет, тем и станет! Да хоть будет играть сольные концерты в университетской ауле – не зря же она занималась музыкой с раннего детства! Она была молода и влюблена, но пришла война и пустила всё прахом. Развеяла как дым концерты, роман с любимым человеком, дома в Хеггли и Норстране, портних, сторожку привратника, шофёра и фабрику. И что теперь?
