Лексикон света и тьмы - Странгер Симон

Теперь она проводит дни и ночи в пыточной и делит постель с мужем, который дома почти не бывает. Живёт жизнью, которая сводит её с ума, заставляет как можно меньше времени проводить дома, как можно меньше времени проводить с детьми, хотя не этого она хотела бы, не так она видела саму себя, но у неё нет сил противостоять и что-то менять. Она слышит смех внизу, этажом ниже.

Что ж я за человек, думает она, поворачиваясь лицом к стене. Слушает, как домработница-датчанка нежно воркует с девочками, ей удаётся в отношениях с ними всё, что не выходит у Эллен. Датчанка смотрит девочкам в глаза и смеётся, смеётся всем телом и лучится светом. Почему сама Эллен не может так же? Почему она такая отстранённая, почему всё интересует её только издали? Когда детей нет рядом – Яннике, например, в школе или играет на улице с сестрой, – Эллен рисует себе картины, чем бы она хотела заняться с ними. Научить их шить, или отвести в театр, или просто побродить по городу. Эллен так и видит, как они гуляют только втроём, непринуждённо болтают обо всём на свете, и девочки смотрят ей в лицо и смеются, но до осуществления мечтаний дело не доходит. Каждый раз, когда девочки живьём заявляются к ней, сыплют вопросами, шумят, чего-то требуют, мечты о желанной близости мгновенно развеиваются, покрываются чёрным туманом, распирающим голову, и ей не остаётся ничего другого, кроме как отступить, уйти, лечь и лежать, прислушиваясь к жизни, текущей этажом ниже без её участия.

«Может, я больна?» – думает она и снова закрывает глаза. Или хуже того, возможно, у меня какой-то врождённый изъян, дефект? Разве другие люди устроены так же? Соседи, родственники, друзья и Гершон. Как им удаётся так жить? Так много улыбаться, так много смеяться, разговаривать легко и в охотку? Или они просто глупые? И не отдают себе отчёта, что произошла катастрофа? Или настолько бесчувственны?

«Почему только мне не удаётся заметать ненужные мысли в угол?» – спрашивает Эллен себя. В коридоре она только что разминулась с домработницей-датчанкой, та прошла мимо, мурлыча песенку себе под нос. Такая молодая, такая стройная, обязательно в платье, которое подчёркивает бёдра и грудь лишь за счёт выреза, безо всяких декольте, к её платьям вообще не придраться, их не назовёшь ни вызывающими, ни слишком короткими, даже попенять не на что, но тем не менее! Тем не менее в ней есть нечто провокационное, и не поглядывает ли Гершон на неё исподтишка? Как бы случайно смотрит поверх газеты, когда она проходит мимо, просто чтобы мельком полюбоваться на её попу, когда она выходит из комнаты, неся стопку полотенец или утятницу.

«Господи, Эллен, соберись!» – думает она, пытаясь отогнать паранойю, но та немедленно возвращается. Совсем недавно Эллен застала Гершона и датчанку вдвоём на кухне. Они болтали, стоя в полутора метрах друг от друга, то есть не то чтобы она застукала их в спальне в обнимку и платье датчанки было задрано; но что-то этакое ощущалось в атмосфере на кухне, вернее, в том, как она изменилась, едва вошла Эллен. Как стих смех, и теплота между ними остыла, так внезапно может в конце лета поменяться погода из-за перепада давления. Эллен старательно улыбнулась и бодро и беззаботно спросила, о чём они говорят; но они только шарахнулись от её энтузиазма, и это в лучшем случае, а в худшем – устыдились, потому что её появление напомнило им, что они того гляди перейдут запретную черту. Или она слишком остро реагирует? Ей всё это померещилось? Датчанка же действительно симпатичный, обаятельный человек, отчего бы Гершону не поболтать с ней?

Господи, думает Эллен, с закрытыми глазами прислушиваясь к происходящему в доме. Разве удивительно, что он заглядывается на других, я вон какая размазня, строго говорит она себе, но это не помогает. Она провалилась в какое-то болото внутри себя, а выбраться не получается. Чем сильнее она рыпается, тем глубже проваливается. Гершон пришёл домой, слышит она снизу. Они там смеются и болтают, как семейная пара, и Эллен решает пойти и вмешаться. Ей придётся быть резкой.

Л как Ловкость рук. Вот они завязывают шнурки. А вот поднимают ребёнка, чтобы он получше рассмотрел цветок на яблоне. Сметают со стола крошки быстрыми резкими движениями. Прибивают гвоздиками стельку в ботинок. Хватают хлыст. Сжимаются в кулаки и бьют другого человека в челюсть. Руки, связанные верёвкой. Рука, держащая бокал. Рука, скользящая по подкладке, продеваясь в твидовый рукав. Детские пальчики, рисующие что-то на оконном стекле или ухватившиеся за дверную ручку. Девчачий палец, прижатый к губам. Это Яннике Комиссар. Лицо мягко светится в отблесках света от стеариновой свечки, которую она держит в руке, и пламя чуть изгибается от порыва воздуха, когда она оборачивается к сестре и шепчет:

– Грета, пойдём! Здесь есть тайный ход!

M

М как Мёрзлый одуванчик, так Грета описывает себя, рассказывая о годах после развода родителей, когда они вернулись в Осло и поселились в разных квартирах. Гершон с новой пассией чуть старше себя, а они с Эллен в квартирке в центре города, за которую платил Гершон. Грета рассказывала, что её мать пошла учиться в художественную школу, почти ничего не зарабатывала, а выживала за счёт алиментов от Гершона. Яннике приходилось самой готовить им обед из скудного набора продуктов в холодильнике. И хозяева магазинчика напротив бесплатно совали ей яблоки, рассказывает Грета. А спустя ещё несколько лет отец опять завёл новую подружку и уехал с ней за границу.

М как Микро-Лондон, как называли Олесунн. Здесь причаливали корабли с оружием из Англии. И отсюда уходили юркие судёнышки с беглецами.

М как Мозоли, ты натираешь их себе черенком лопаты, он вгрызается в углубление между большим и указательным пальцами, пока ты снова и снова поднимаешь лопату, очищая землю от корней деревьев в Фалстадском лесу. Лилово-фиолетовые волдыри лопаются через несколько дней, оставляя лоскуты омертвевшей кожи на мокнущей воспалённой руке.

М как Муштра, Мурашки, Молчание. Мракобесие, Мучительство, Межеумство.

M как Мрак в карцере в Фалстаде, ты любыми силами старался не попасть туда, размером карцер был не больше чулана без окон, и туда отправляли в наказание. Вдобавок охранники любили вылить на пол карцера ведро воды, чтобы заключённые не могли сесть. Тёмным мартовским утром ты увидел, что туда заталкивают человека. Заметил, как он смотрит на свои мокрые ноги, молча, затем дверь за ним захлопнулась, и её заперли. Потом ты услышал, что его вытащили из камеры, избили и затолкали обратно. За что, почему, тебе не дано было узнать, но каждый раз, когда до тебя доносились крики орущего от боли заключённого, острее всего ты чувствовал облегчение, что мучают не тебя. И каждый раз, когда охранник поднимал глаза, проверяя, понял ли ты, что происходит, ты предусмотрительно отворачивался в другую сторону и ускорял шаг, чтобы не дать ему повода прицепиться к тебе.

М как Молчание.

M как Музыка и Музицирование, Мария после обеда частенько садилась за пианино в вашей квартире на Клостергатен и играла сонаты Шопена или что-нибудь из Моцарта. Написанная сотни лет назад музыка, наполняя комнату, создавала ощущение непрерывности времени, но его нарушали дети: они врывались в комнату, дотягивались до клавиш и принимались стучать по басам маленькими плоскими ладошками, глядя на тебя такими круглыми невинными глазами, что невозможно было сердиться, хотя и следовало бы. Дети подросли и перестали мешать, но играла Мария всё реже и только короткие этюды и часто внезапно вставала из-за инструмента с задумчивым выражением лица.

M как Монстр, который живёт в каждом из нас.

М как Мягкость ладони, она может нежно коснуться щеки и погладить в утешение, поддержать головку новорождённого младенца или, нажимая и вытягивая кусок глины, который вертится на гончарном круге, слепить кружку. Но мягкость запрятана глубоко внутри, когда кулак сжимается и бьёт костяшками пальцев в челюсть. Обе стороны сразу, как сказала тогда в Стокгольме Лиллемур. Я навсегда запомнил её слова: «Люди – самые дикие изо всех зверей. Люди могут быть чудовищны… и добры. Или то и другое сразу», – и она быстро покрутила скрюченной рукой, показывая то ладонь, то тыльную сторону. Обе стороны сразу.