Щепа и судьба (СИ) - Софронов Вячеслав
Надежда ринулась к двери, и в прихожую ввалился сам Слава, обвешанный кругами копченой колбасы и засунутыми в карманы плаща бутылками водки.
— Ставь табурет! — приказал он голосом, не терпящим возражений.
Привыкшая ко всему Надежда покорно принесла табурет и ждала, что же будет дальше. Славка с трудом взгромоздился на него, оставив на полу колбасные круги и бутылки и начал вытряхивать из кармана деньги. Мятые, свернутые в трубочку, перетянутые резинкой и просто скомканные бумажки. Когда он закончил свой цирковой номер, то вокруг него образовалась целая гора советских дензнаков самого разного достоинства. Надежда не знала, что делать: то ли радоваться, то ли быстрее собирать неожиданно свалившееся на нее богатство.
— Подожди, это не все, — остановил ее новоявленный кормилец и принялся снимать носки. — Меня один зэк научил так прятать, чтоб не отнял никто…
И действительно, в том и другом носке лежали купюры более высокого достоинства, аккуратно заправленные в резинки носков.
— Вот теперь все, сказал он, вытряхнув остатки денег из карманов брюк, и повалился вниз с табурета. Мы подхватили его, уложили на диван, а Надежда все стояла, переводя взгляд то с громко сопящего мужа, но на кучку мятых трешек, пятерок и десяток, лежащих неровной горкой вокруг пустого табурета.
— Ой не к добру все это, — только и сказала она горестно, потом принесла веник, совок и стала сгребать, а потом складывать в наволочку от подушки все привезенное мужем добро.
— Пропьет ведь все, как есть пропьет. Куда ни спрячь, а все одно найдет.
— На книжку положи, — Посоветовал ей.
— Ага, а там спросят, откуда такие деньжищи, хлопот не оберешься.
— Ну не знаю, решайте уж как-нибудь сами, — ответил на ходу и торопливо ушел.
Вскоре я уехал из Волгограда и друга своего больше не встречал. По доходившим до меня слухам знал, пить он не бросил, с женой развелся или просто уехал куда-то на Кавказ, где устроился массовиком-затейником в один из многочисленных домов отдыха. Продержался он на этой должности около месяца. И одним ранним утром его еще не остывшее тело нашли на лавочке напротив местного магазинчика, торгующего всеми видами спиртных напитков. В правой руке у него была зажата смятая пятирублевка… Говорят, до открытия того магазина остался всего-то какой-то час. А открыли бы его чуть раньше, глядишь, пожил бы Слава еще… Легко, свободно и ничем особо не омрачая свою талантливую башку. Как жили и поныне живут большинство людей в стране нашей, многие из которых наделены не меньшими талантами…
А КАЗАКИ ПЕЛИ…
В школьные годы мои представления о казачестве были довольно смутными. И потому, когда в ранней юности очутился у маминых родственников в станице Семикаракорской, в самом центре донского казачества, то принялся придирчиво выяснять, чем русский человек отличается от казака. Надо мной чуть ли не в открытую посмеивались, словно я не могу отличить коня от коровы, но четкого, вразумительного ответа на свои вопросы так и не получил. «Казак он и есть казак», — поясняли старики с усмешкой, а там понимай как хочешь.
Для себя решил, что все, кто живет на Дону, — это и есть казаки. Как кавказцы, что живут на Кавказе, или молдаване в Молдавии. Но когда как-то раз поздним вечером шли с моим дядькой по станичной улочке, то он, показав на один дом, пояснил, мол, здесь казаки живут. А вон, напротив, — там русские.
«И как вы их отличаете?»
«Да просто. Ты заметь, у казака одно окно обязательно во двор соседа смотрит, а у русских, у тех глухая стена…»
«А зачем так? Отстреливаться, что ли?»
«Ты их о том спроси…»
Так и не понял, шутит он или в его словах есть доля правды, но мои вопросы на том закончились. Каково же было мое удивление, когда начав жить в Волгограде, едва ли не при каждом новом знакомстве узнавал, что этот человек считает себя казаком. В моей голове окончательно все смешалось, пока не проехал по обширнейшей Волгоградской области и убедился, что чуть ли не большая ее часть включает в себя казачьи районы: Медведицкий, Хоперский, Калачевский, Клетский, Котельнический и пр. Встречались там еще белые мазанки, крытые камышом с глиняным полом, утопающие в садах и виноградных лозах. И говор у местных жителей не наш, отличающийся от московского или там сибирского, с характерным «гэ» в речи. Хотя внешне отличить население казачьих станиц от жителей русских деревень практически невозможно. Разве что гонору поболе и привычка поглядывать этак свысока на пришлого человека. Но то могло мне и показаться от излишнего желания найти хоть какое-то, но различие в жителях тех станиц…
Не имея средств для оплаты благоустроенной квартиры, снял на первое время домик на том берегу Волги и в первый же вечер был поставлен в тупик данными мне хозяйкой разъяснениями, как мне собрать обычную кровать на панцирной сетке, у которой не было в наличии спинок. Она спокойно пояснила:
«Слазь, сынок, на подловку, сними оттуда грядушки, вот и соберешь свою кроваточку…»
Я с удивлением вытаращил на нее глаза и просил разъяснить: куда я должен лезть и что снять. Она всплеснула руками, выказав тем свое отношение к моей бестолковости, и показала в сторону люка между потолочными балками. До меня начало что-то доходить. Принес со двора лестницу и залез на чердак, где увидел поблескивающие в полумраке спинки от кровати и спустил их вниз. Через пять минут кровать была собрана.
Значит, рассуждал я, «подловка» происходит от корня «под». Под чем? Под крышей. А «грядушка» от древнеславянского — «гридня» — место для отдыха.
Так постепенно входил в иной мир не только незнакомых мне слов, но и обычаев. Есть такая старая пословица: «Что не город, то свой норов». Я бы к ней добавил — свой говор. Но при желании всегда можно понять людей из разных регионов, было бы на то желание.
Примерно такое же недопонимание произошло значительно позже, когда я уже вернулся обратно в родной Тобольск, а к нам заглянула проездом одна моя знакомая из Волгограда. Дело было ранней осенью, в доме скопилась сырость, и моя бабушка решила протопить печь, поскольку центральным отоплением мы еще тогда не обзавелись. Она сложила в печку дрова и пыталась разжечь их с помощью бумаги. Но, увы, газеты сгорали, а дрова воспламеняться никак не желали. Тогда она попросила нашу гостью, что с интересом наблюдала за незнакомым ей процессом, выйти в сени и принести лежавшую там бересту. Ее реакция была точно такой же, как и у меня когда-то при сборке кровати. Оказалось, она не знала значение слова «сени» и тем более «береста». Пришлось мне заняться этим вопросом и объяснить ей, где находятся сени и что это такое береста.
Но дело даже не в этом. Гораздо интереснее другое, что ряд слов не знаком людям, говорящим на одном языке. Русском. То же самое можно распространить и на несхожесть кулинарных рецептов, похоронных и свадебных обрядов и других традиций отдаленных регионов нашей страны.
Особенно поразила меня песенная культура казаков, о которых изначально и зашла речь. Об этом можно рассказывать отдельно и обстоятельно, но расскажу лишь об одном эпизоде, очевидцем которого мне пришлось стати
На тот момент я состоял на службе в одном из культурнометодических центров Волгоградской области и в мои обязанности входило проведение различных семинаров с фото- и кинолюбителями, а также фотофиксация различных важных культурных событий.
В тот год праздновалась очередная годовщина взятия в плен на Волге армии фельдмаршала Паулюса. По этому случаю самодеятельные коллективы со всей области должны были дать несколько концертов в Москве в парке «Сокольники». Начальство посчитало необходимым и мое присутствие, соответственно, со всей необходимой аппаратурой. Для перевозки концертных бригад был выделен целый поезд, и в назначенный час я явился на вокзал и занял свое место в купе. Но еще на перроне бросилось в глаза, что большинство вагонов пустуют, я поинтересовался у проводницы, чем это вызвано. Она доходчиво объяснила мне, что остальные артисты будут подсаживаться в поезд на разных станциях, там, где они проживают.
