Дина Бакулина - Кот из Датского королевства
— Несчастный случай? Авария? — догадался Глен.
— Да, несчастный случай, — подтвердил Иван Осипович. — Ну вот, Петя, несмотря на инвалидность, женился. Правда его жена вышла за него не по любви. Она была из какой-то глухой деревни, кажется, — ну да не важно. В общем, не любила она Петю, а просто очень хотела в Москве остаться. Он ведь после аварии очень некрасивым стал — из-за травмы… Но даже и это не главное, а главное, что травма затронула часть его мозга.
— Гм!.. — понимающе покачал головой Глен.
— Ну вот. Сначала, это мало в чём проявлялось, а потом, он, что называется, стал чудить.
— Из-за болезни, — догадался Глен.
— Из-за болезни, — подтвердил Иван Осипович. — И жена очень быстро от него ушла. А Люда решила взять его к нам, домой. Ты понимаешь, она, Люда без отца росла; Петя-брат был ей в детстве вместо отца. Во всяком случае, она его так воспринимала. Петя её и от мальчишек-хулиганов защищал, и уроки с ней делал. И даже иногда, в ущерб мальчишеской дружбе, из чувства долга, ходил с ней в кино. Причём заметь: не на те фильмы, которые ему самому нравились, а на те, которые ей, как девчонке, были интересны! А ведь, кроме того, что она девчонка, — так ещё и разница между ними в восемь лет была. Существенно?
—Ещё как существенно, особенно в детстве! — согласился Глен.
— А сам он на этих фильмах, — Люда потом вспоминала, — чаще всего скучал. В лучшем случае зевал, а то и вовсе засыпал от скуки. Но всё равно упорно водил Люду в кино, примерно два раза в месяц.
— Да! — понимающе покачал головою Глен.
— Воспитывал! На свой манер. А матери их тогда и вовсе не до кино было: на двух работах крутилась, только и успевала проворачиваться.
Вот Люда и взяла этого Петю, брата своего, к нам: хотелось ей отблагодарить его за всё, что он в детстве для неё делал, жизнь ему облегчить. Но Петя-то после травмы стал совсем другой. Мозг повредился у него. Капризничал Петя: и всё было ему не так, и всё не то.… Не столько меня он, сколько Люду изводил. Вся память детства у него куда-то пропала, он то просто не узнавал её, то за кого-нибудь другого принимал.… От еды, приготовленной Людой, он отказывался, а сам себе такое варево готовил, что нас от одного запаха выворачивало. Но он эти помои ел, — уж не знаю как, но ел. Комнату свою от нас на замок закрывал — даже если выходил на минутку! А когда случайно забывал запереть, то потом старательно искал, что у него за это время пропало. И всё время находил, — понимаешь!.. То носка старого недосчитывался, то какого-то синего подноса… Нервы трепал страшно! Чудил!.. А иногда и буйствовал. В общем, Глен, трудно нам с Людой было его терпеть, а иногда просто и невозможно.
— Ну, а что ж вы его в лечебницу не отдали?
— Не было у нас на примете приличных лечебниц, это во-первых… А во-вторых, нам казалось недостойным так избавиться от родственника.
— Ну, это же неправильно!
— Может и неправильно, — теперь-то какая разница?.. В общем, жили вместе и мучились. И трудно мне было сдерживаться, Глен, и чем дальше, тем труднее: порою очень хотелось его пристукнуть. Но больной человек — что с него возьмёшь!.. Сожму только кулаки, зубы стисну и стою молчу. И, казалось, не будет этому ни конца, ни края. И вот однажды, когда он свой очередной пропавший носок начал искать и возмущаться на всю кухню, я не выдержал и вызвал психушку. И его увезли. Сразу же. Без вопросов. Один раз взглянули на него и увезли. А Люда тогда на работе была. Казалось бы, в доме в первый раз спокойно стало. Но не поверишь, Глен, у меня после этого на душе такая тяжесть появилась, словно я большое зло совершил.
Кроме нас, у этого Пети родственников не было. Не нужен он был, конечно, никому. И ты не поверишь: до того мне его жалко стало, что хоть плачь. Ну откуда это взялось, куда вся злость подевалась?.. Ведь я порою люто ненавидел его за все эти художества.… А тут, как только увезли его, просто места себе не нахожу.
Вышел я тогда из дома, Глен, и отправился в психушку, его вызволять. Ты понимаешь, что-то помимо моей воли заставляло меня идти и вызволять нашего несчастного Петю. Я с собой просто ничего поделать не мог. Не жилось мне и всё.
Пришёл я в больницу, — меня сразу к главному врачу направили. Врач со мной долго говорил, чем дольше продолжалась беседа, тем острее я чувствовал: в этом заведении и здоровый запросто с ума сойдёт. Врач так пытливо меня расспрашивал, так пристально в глаза всматривался, что мне просто жутко стало. В какой-то момент подумалось мне, что он и меня сейчас в смирительную рубашку запихнёт, и будем мы в одной палате с Петей жизнь доживать, носки пропавшие искать.
Глен не выдержал и тихонько засмеялся.
— Ох, нет, мне было не до смеха, Глен! Вижу, поверили психиатры, наконец, что это я в пылу ссоры, себя не помня, вызвал психушку, — в состоянии аффекта; а сам-то Петя человек спокойный, покладистый, и жить нам с ним — одно удовольствие. Всё это меня и заставили изложить в письменном заявлении. Кажется, Петя им приглянулся, и оставить они его собирались всерьёз и надолго.
— Ну, забирайте своего родственничка, — с недовольной улыбочкой сказал один их врачей.
Привели меня, в какое-то помещение. Сидит там присмиревший Петя на кушеточке, съежившись, вид у него загнанный… И понял я, что никогда бы себе не простил, если бы там его оставил.
И как только я Петю домой отвёз, так из дому пошёл почему-то в церковь. Можно сказать, не я пошёл, а ноги сами меня туда понесли. Так я твёрдо туда направлялся, словно и не было никакого другого пути, или будто меня кто-то за руку вёл. Почему в церковь, зачем? Если бы остановил меня кто-нибудь тогда и спросил, я бы не нашёл что ответить. Просто шагал и всё, не рассуждая. А когда вошёл внутрь церкви, сразу купил и поставил несколько свечек.
Раньше я никогда ничего подобного не делал и представить себе такого не мог. А если бы сказали мне, что такое со мной случится, я бы не поверил, рассмеялся.
Всё это было похоже на чудо. И я не сомневаюсь, Глен, что чудом оно и было. А когда вышел из храма, то, как на крыльях обратно домой летел. Чувство, у меня такое было, словно я что-то важное сделал. Как будто камень тяжёлый с души моей свалился. И не пугало меня больше, что снова ждет нас с Людой Петина несправедливость, подозрительность или даже буйство. Меня ничего теперь не пугало, так я был рад, что не совершил непоправимой ошибки, что называется, не взял грех на душу.
И стал я с тех пор ходить в церковь. Молиться не умел, а только свечки ставил и на иконы смотрел. Иногда подолгу стоял, уходить не хотелось. А о чём я думал тогда, я, конечно, не помню и даже представить не могу. Наверно, пытался понять, почему меня сюда так тянет. Но понять я этого тогда не мог.
Библию я в то время не читал, ничего о вере в Бога не знал, но вот тянуло меня в церковь и всё. Потом и Люда стала со мной ходить. Ей тоже на душе легче становилось после церкви, и отрицать это мы не могли.
А Петя наш после психушки чуть потише стал. Начнёт бывало по обыкновению права качать, а потом вдруг нахмурится и замолчит. А месяца через три он заболел. Энергии дурной у него поубавилось, и он понемногу стал позволять за собой ухаживать. Так было куда легче для нас с Людой: не бороться с ним попусту, а ухаживать, как за настоящим больным — это было намного легче. Сил на нас кричать у него уже не было. И, видно, понимал он и сам, что умирает.
Умер Петя тихо. С нами к тому времени давно уже примирился. Сначала Петя есть всё меньше стал, отказывался от пищи, а потом и вовсе есть не смог, — так и угас. Быстро, за неделю всего.
А я с тех самых пор понял, что в Бога верю. Пытаясь получше разобраться, стал книги читать о вере: интересно было. Потом на службы начал ходить…
Иван Осипович замолчал, задумался.
— Ну вот! Уж не знаю, получилось у меня ответить на твой вопрос или нет. Но, мне кажется, так я и пришёл к своей вере. Петя привёл!
Глен молча, серьёзно смотрел на Ивана Осиповича. Он был благодарен русскому другу за то, что тот открыл перед ним часть своей души. Глен оценил это, но не мог сообразить, как выразить своё сочувствие, что именно сказать. Тогда он лишь тихонько дотронулся до плеча Ивана Осиповича. Профессор жест Глена сразу понял и просто кивнул в ответ.
За разговорами приятели и не заметили, что уже вплотную подошли к Казанской иконе Божией матери. Оба остановились перед ней и молча смотрели на икону. Иван Осипович перекрестился и поцеловал образ, а Глен стоял рядом и внимательно рассматривал изображение Богородицы. Икона, и в самом деле, была очень красивая.
Потом, чтобы не задерживать остальных людей, желающих приложиться к чудотворному образу, приятели отошли немного в сторону.
Однако, и стоя чуть поодаль иконы, Иван Осипович все ещё продолжал о чём-то молиться — сосредоточенно, про себя. Глен тем временем, с тихим удивлением, смотрел то на икону, то на людей, с благоговением подходящих к ней. Чувствовал он себя так, словно ему доверили прикоснуться к чужой, непонятной, но очень большой тайне.
