Кристина Гарсия - Кубинские сновидения
– Один черный кофе, – говорит она официанту в униформе, затем направляется к телефону-автомату. Лурдес набирает номер дочери в Род-Айленде. Телефон звонит четыре, пять, шесть раз, прежде чем Пилар берет трубку.
– Я знаю, у тебя кто-то есть, – резко говорит Лурдес. – Не ври мне.
– Мама, не надо опять. Пожалуйста.
– Скажи, как его зовут! – Лурдес цедит слова сквозь зубы. – Шлюха! Скажи мне его имя.
– О чем ты? Мам, пять часов утра. Оставь меня в покое, ладно?
– Я звонила тебе прошлой ночью, и тебя не было дома.
– Да, не было.
– Где ты была? В постели у любовника?
– Вышла купить сандвич с копченой говядиной.
– Врешь! Ты же не ешь копченую говядину!
– Я вешаю трубку, мама. Рада была тебя слышать.
Лурдес швыряет на прилавок две монетки и оставляет толстую белую кружку с дымящимся кофе. С тех пор как умер отец, она ни разу не была с Руфино. А до этого в ней как будто жила другая женщина – шлюха, ненасытная тварь, с жадностью поглощавшая тошнотворные сгустки мужниной спермы.
Лурдес поднимает руку к лицу, затем другую, подозрительно обнюхивает, не пахнет ли от них маслом и тостами.
Запах еды вызывает у нее отвращение. От одного взгляда на съестное рот ее наполняется едкой слюной, которая предшествует рвоте. В последнее время ей противна даже продукция собственных булочных – похожие на червяков изогнутые масляные круассаны, липкие медовые пончики с жирными орехами, застрявшими, словно тараканы, в обсыпанных корицей щелях.
Лурдес не собиралась голодать. Это произошло само собой, точно так же, как после смерти отца, когда она набрала сто восемнадцать фунтов. Однако на этот раз Лурдес стремится к полной пустоте, чтобы быть чистой и полой, как флейта.
Она направляется к Бруклинскому променаду.[49] Пустынные верфи выставляют напоказ свои рифленые крыши, словно гноящиеся шрамы. Ист-Ривер, встречаясь в своем устье с Гудзоном, тиха и недвижна, как туман. На другой стороне реки башни Уолл-стрит самонадеянно устремлены в небо. Лурдес быстрым шагом обходит эспланаду – а это четверть мили – восемь раз. Мимо пробегает утренний бегун в сопровождении рыжего датского дога. Под ней по автостраде мчатся в сторону Куинса машины.
Каждое утро наступает такое время, когда рассвет неотличим от сумерек, думает Лурдес, и в этот краткий миг день не имеет ни начала, ни конца.
* * *Лурдес сбросила восемьдесят два фунта. Теперь она пьет жидкий белок, голубоватую жидкость, которая продается в тюбиках, как еда для космонавтов. На вкус он отдает химикатами. Лурдес сидит и работает ногами на новом велотренажере, пока искры не начинают лететь от колес. Она повесила у себя в спальне цветную автодорожную карту Соединенных Штатов и каждый день зеленым фломастером отмечает мили, которые проехала. Ее цель – доехать до Сан-Франциско ко Дню Благодарения, когда дочь вернется из школы. Лурдес жмет что есть силы на педали, обливаясь потом, до тех пор пока ей не начинают мерещиться потоки жира, похожие на желтую жидкость, вытекающую во время жарения из цыплят и индюшек, и этот жир сочится из ее пор, когда она проезжает по Небраске.
Хорхе дель Пино беспокоится за дочь, но Лурдес убеждает его, что у нее все в порядке. Отец постоянно является ей в сумерках, когда по вечерам она возвращается домой из булочной, и шепчет ей сквозь листву дубов и кленов. Его слова щекочут ей шею, как детское дыхание.
Они обсуждают многое: растущую преступность на улицах Нью-Йорка, упадок «Мете» по сравнению с игрой в победные сезоны 1963 и 1972 года, ежедневные дела в булочной. Это отец посоветовал Лурдес открыть вторую кондитерскую.
«И поставь свое имя на вывеске, hija, пусть знают, что мы, кубинцы, тоже способны кое на что, что мы не какие-нибудь пуэрториканцы», – настаивал Хорхе дель Пино.
Лурдес заказала для своих булочных красно-бело-синие вывески, на которых в правом нижнем углу напечатано ее имя: «Лурдес Пуэнте, учредитель». Ей особенно нравилось последнее слово – как сочно раскатывается во рту «р», как мягко взрывается «ч». Лурдес чувствовала духовное родство с американскими миллионерами, ощущала бессмертие таких людей, как Ирене Дюпон, чью виллу в Варадеро-Бич, на северном побережье Кубы, она однажды посещала. Она представляла себе сеть булочных «Янки Дудль», раскинувшуюся по всей Америке до Сент-Луиса, Далласа, Лос-Анджелеса, свои яблочные пироги и кексы, продающиеся на главных городских улицах и в пригородных магазинчиках, повсюду.
Каждый магазин будет носить ее имя: «Лурдес Пуэнте, учредитель».
Кроме всего прочего, Лурдес с отцом постоянно говорят о коммунистической угрозе в Америке. С каждым днем они все больше убеждались, что отсутствие плохих новостей с Кубы – это результат сговора левых средств массовой информации, чтобы обеспечить Вождю международную поддержку. Как американцы не видят, что коммунисты обосновались у них прямо под носом, в университетах, и развращают молодежь? Это все демократы виноваты и все эти лгуны-двурушники Кеннеди. Лурдес с отцом приходят к мнению, что Америке необходим еще один Джо Маккарти, тогда дела снова пойдут на лад. Он никогда бы не бросил их в заливе Кочинос.
– Почему бы вам не сделать репортаж о кубинских тюрьмах? – язвительно спрашивала Лурдес журналистов, которые в прошлом году брали у нее интервью по поводу скандала с открытием второй булочной «Янки Дудль». – Зачем вы тратите время на меня?
Лурдес не одобрила картину Пилар, вовсе нет, но она не потерпит, чтобы кто-то указывал, что ей делать в ее собственных владениях.
– Вот так все начиналось на Кубе, – хрипло шептал отец Лурдес сквозь шум листвы, давая ей советы. – Ты должна остановить раковую опухоль у своего порога.
После того как Пилар уехала в колледж, Лурдес каждую ночь, прежде чем идти домой, рассматривала картину дочери. Если бы Пилар не нарисовала булавку и этих жуков в воздухе, картина была бы замечательная. Жуки испортили весь фон. Без жуков фон был бы ярко-голубым, приличного ясного цвета.
Почему Пилар все время бросает в крайности? Лурдес убеждена, что это какая-то патология, которую дочь унаследовала от абуэлы Селии.
* * *Сегодня День Благодарения. Лурдес сбросила сто восемнадцать фунтов. Ее перевоплощение завершено. Сегодня она поест в первый раз за несколько месяцев. Аромат еды снова ее притягивает, но Лурдес боится искушения, боится отказаться от голубой жидкости, от кувшинов очищающей ледяной воды. Внутри у нее чистота, хрупкий баланс ферментов, который она не хочет нарушать.
Позавчера Лурдес купила красно-черный костюм в стиле Шанель шестого размера[50] с золочеными пуговицами. «Вам повезло, теперь вы можете все носить!» – сделала ей комплимент продавщица из «Лорд энд Тейлор», когда она крутилась и так и этак перед зеркалом в примерочной. Лурдес потратила на костюм свой недельный заработок. Однако игра стоила свеч, хотя бы для того, чтобы увидеть изумление Пилар.
– Господи! – восклицает Пилар, перешагивая порог дома и видя значительно уменьшившуюся в объеме мать. – Как тебе это удалось?
Лурдес самодовольно усмехается.
– Она себя совсем голодом заморила, – раздраженно вставляет Руфино. На голове у него красуется женская шляпка без полей, похожая на пышную белую гвоздику. Лурдес заставляет его замолчать, махнув рукой, которая вновь приобрела изящные очертания.
– Я просто заставила себя. Сила воли. Когда есть сила воли, можно добиться всего, чего хочешь, Пилар.
На лице дочери отражается подозрение, не собирается ли Лурдес прочесть ей очередную нотацию. Но у Лурдес ничего подобного и в мыслях нет. Она приглашает дочь к столу, на котором стоит фарфоровый сервиз ручной росписи, а в центре – блюдо, расписанное осенними листьями.
– Твой отец учился готовить, пока я голодала, – говорит Лурдес. – Он на кухне с воскресенья и все сам приготовил.
– Ты хоть сегодня-то поешь, мама?
– Совсем капельку. Доктор говорит, что к еде нужно приучаться постепенно. Но будь моя воля, ни за что не стала бы снова есть. Я чувствую себя совершенно чистой. И во мне гораздо больше энергии, чем раньше.
Лурдес вспоминает, как она постоянно ела, когда только приехала в Нью-Йорк. Картофельное пюре из пакетов, куриные ножки, обвалянные в специях и панировочных сухарях, а потом запеченные при температуре триста пятьдесят градусов, мороженую морковь, которую она отваривала и ела с заменителем масла. Но скоро картофель, цыплята и морковь стали казаться ей одинаково бесцветными, восковыми и серыми.
– Думаю, переселение пробуждает аппетит, – говорит Пилар, поглощая печеный ямс. – Может, когда-нибудь я перееду на Кубу и тогда ничего не буду есть, кроме трески и шоколада.
Лурдес в упор смотрит на дочь. Она хочет сказать, что только у дегенерата может возникнуть желалие вернуться в эту тюрьму, но сдерживается. Сегодня праздник, и считается, что все должны быть счастливы. Вместо того чтобы сделать замечание, Лурдес сосредоточивает внимание на куске индюшки у себя в тарелке. Она откусывает маленький кусочек. Он сочный, в меру соленый и замечательно усвоится организмом. Она решает, что можно съесть еще немножко.
