Мария Галина - Медведки
Я спросил:
— Вы разрешите?
Взял стул и подтащил его к начальственному столу. Она наблюдала за мной, прищурив подкрашенные глаза. Деловая женщина. Седина, слишком яркая помада, слишком крепкие духи.
И еще она нервничала.
Я уселся на стул, который был гораздо удобней кресла, и молчал.
Она зажгла тоненькую сигарету, затянулась, сломала ее в пепельнице. Я положил ногу на ногу, достал трубку и стал ее набивать. За неплотно прикрытой дверью было слышно, как секретарша беседует по телефону.
Она нажала на кнопку вызова. Секретарша прекратила говорить по телефону и заглянула в кабинет.
— Верочка, — сказала госпожа Левицкая, — закрой дверь поплотней и никого не впускай. Я занята.
— Да, Эмма Генриховна, — шепотом сказала Верочка и исчезла. Вместе с ней исчезли все наружные шумы.
— В последнее время я много о вас слышу, — сказала Левицкая наконец, — и с интересом слежу за вашей литературной карьерой. Буквально вчера перечитывала ваш недавний роман...
— Да? — доброжелательно спросил я. — Какой именно? «Синий свет»? «Мангазею»?
— «Мангазею», — уверенно ответила она.
— И как вам?
— Очень. Характеры, коллизии, все... психологическая достоверность... Вы талантливый человек. Мы были бы очень рады, если бы вы выступили перед нашими студентами. Или нет, пожалуй, следует поговорить о курсе лекций... о современной литературе, как вам это? Вы ведь понимаете, сейчас это очень важно. Мы их теряем. Навыки чтения пропадают, торжествует клиповое мышление, ну, не вам, человеку слова, мне это говорить! Этот их ужасный албанский язык, ктулху какой-то... Мы — процветающий вуз, мы можем себе позволить нанять лучших, ну, и платить им соответственно, разумеется. Молодежи надо прививать духовность, хорошему их учить, высоким отношениям учить, а кто сможет сделать это лучше вашего брата, писателя?
Ее пальцы нервно барабанили по столу. В плоть левого безымянного врезалось обручальное кольцо с косой полосой бриллиантов.
— Спасибо, — я выпустил красивый клуб дыма, который тут же развернулся в ленту и уплыл в сторону, — я обдумаю ваше предложение.
И опять замолчал.
— Кстати, насчет брата, — сказала она.
Специалисты по межличностным отношениям, те, что ее учили, были дилетантами. Обучая ее ненавязчиво и незаметно переходить к интересующей теме, они забыли сказать, что, когда человек говорит «кстати», это значит, он вот-вот скажет нечто, совершенно не относящееся к сказанному прежде.
— Сметанкин Сергей вроде ваш родственник? Я не ошиблась?
Она произнесла «Сметанкин Сергей» так, что я вспомнил: в незапамятные времена она вроде бы преподавала обществоведение в школе.
— К сожалению, нет, не ошиблись, — сказал я, и выпустил еще один клуб дыма. — Родственник. Дальний.
— А почему — к сожалению?
— Он несчастный, запутавшийся человек, — пояснил я, — истосковавшийся по теплу. Рано лишился родителей, тяжелое детство...
— Он вроде собирает родню.
Грудь в вырезе платья пошла красными пятнами. Чересчур глубокий вырез. Бриллиантовое колье, опять же. Ну почему она не наняла себе приличного стилиста? Вот, например, Рогнеду. Могу ей порекомендовать.
— Да, — сказал я, — об этом было в прессе. И не только в местной.
— В центральной? — насторожилась она.
— Нет. В сибирской.
Она с облегчением вздохнула.
— И вы идете? На слет родни?
— Да, конечно. И я, и мой батюшка.
«Батюшка» было уже явным перебором. Но само как-то выскочило.
Она опять замялась.
Потом собралась, стала жесткая деловая женщина. Женщины вообще легко меняют личины, эта вот тоже...
— Я вас очень огорчу, Семен Александрович, — сказала она, — очень. Вы стали жертвой ужасного заблуждения. Обмана. Я надеюсь, непреднамеренного.
— Да что вы говорите?
— Сергей не ваш родственник. Он просто не может быть вашим родственником.
— Почему? — очень удивился я.
— Потому что он мой сын, — сказала Эмма Генриховна.
* * *Зазвонил телефон, она, не глядя, нащупала трубку и бросила ее на рычаг.
— Ну да, — она раздраженно потянула пальцем бриллиантовое колье, — в общем... у моего мужа... это останется между нами, я надеюсь, так вот, у него не могло быть детей. А я тогда с делегацией полетела в Чехословакию... тогда еще была Чехословакия... Ну и был один человек. Я не хотела, чтобы муж знал. И оформилась на курсы повышения квалификации. В Красноярск. На полгода. Вы не думайте, я следила за судьбой Сережи. То есть поначалу. Потом как-то... потеряла его из виду. Но когда увидела эту газету... Слишком много совпадений. И я навела справки. И здесь, и в Красноярске. Это он, сомнения нет.
— Ясно, — сказал я.
— Сначала я подумала, может, он откуда-то узнал? У меня тоже есть недруги.
— Испугались, что он будет вас шантажировать? — спросил я напрямик.
— Нет, что вы! То есть... да, испугалась. У меня достаточно уязвимая позиция. Но вы понимаете, я ничего не понимаю. Какие-то несуществующие родственники. Если бы он хотел меня шантажировать, вообще со мной встретиться... Я думаю, что... многие вопросы можно решить. Я бы ему помогла. Помогла с бизнесом. Поддерживала бы его.
— Эмма Генриховна, — спросил я, — вы чего хотите? Чтобы он признал вас матерью или, напротив, чтобы не признавал? Это же две разные вещи.
— Я готова его признать, — сказала Эмма Генриховна.
Вот это номер. Сметанкин, получается, никакой не аферист, никакой не убийца старушек, а просто псих. Самое банальное объяснение обычно оказывается верным. А если он просто псих, просто несчастный человек, несчастный отказной малыш, как он и говорил, это значит... это значит, что и Рогнеда никакая не авантюристка, никакая не зловещая сообщница, а тоже несчастная брошенная девочка... И сосед Леонид Ильич прав. А я не прав. Рикошеты, такие рикошеты.
— Вы писатель. Вы разбираетесь в людях. Он вас уважает, я знаю. Объясните ему, что он пошел по неверному пути. Если это он, чтобы отомстить мне...
— Да нет, — сказал я, — он просто хочет, чтобы у него было много родни.
— Но у него нет родни! — Теперь уже краска залила ее щеки, такие белокожие люди легко краснеют. — Только я. Ну, еще мои родственники. Но это совсем другие люди. И его отец, его уже нет.
— Эмма Генриховна, а вы не рассматриваете вариант, что произошла ошибка? Сметанкин — фамилия, конечно, не частая, но ведь не уникальная.
— Нет, — сказала она и покачала серьгами, — я выяснила, говорю же вам. Ошибки быть не может. Я знаю, он к вам прислушивается. Поговорите с ним тактично. Объясните ему, что нельзя жить иллюзиями. Что я готова пересмотреть свои позиции.
— Я не самоубийца, — сказал я честно.
— Чем я его могу не устроить? Как мать?
— Тем, что вы настоящая.
— Не поняла.
— Это сложно, Эмма Генриховна. Долго объяснять.
— Вы писатель, вам виднее. Все-таки я вас очень прошу. Подумайте.
— Хорошо, — сказал я, — я подумаю.
— Не затягивайте с этим.
— Эмма Генриховна, я ничего не обещаю. Он сложный человек.
— Но он к вам привязан. И к вашему батюшке.
Чтобы угодить мне, она тоже сказала «батюшка».
— Я постараюсь, — сказал я, — Эмма Генриховна, я уважаю ваши чувства. Не хочу отнимать ваше время. Будьте любезны, распорядитесь, чтобы меня отвезли домой.
— Да, — сказала она, — да, конечно. Верочка (это уже в трубку), вызови машину для господина Тригорина. И еще, — она выдвинула ящик стола и что-то протянула мне, небольшое, в узкой коробке, — маленький сувенир. Просто на память.
Отказаться было неудобно, и я сунул коробочку в карман твидового пиджака «Хьюго Босс».
— Просто поговорите. Подготовьте его. Скажите, — она запнулась на миг, — скажите, я буду рада возобновить наши отношения.
И, поймав мой взгляд, поправилась:
— Я буду очень рада его видеть.
* * *Значит, Сметанкин — сын могущественной Левицкой. Ну и ну! И как я ему об этом скажу? Мексиканский сериал — не мое амплуа.
С другой стороны, я же не обязан сообщать ему об этом немедленно? Надо подготовить, может, познакомить их как-то, устроить случайную встречу. Кровь не водица, может, их потянет друг к другу, в мыльных операх потерянных родственников обычно узнают по родинке или по какой-то особой примете. Но ведь это у меня три соска, не у него.
И куда девать многочисленную сметанкинскую родню?
Они наверняка уже съезжаются. Заселяются в гостиницу. Готовятся к завтрашнему торжеству.
Молчаливый шофер высадил меня у калитки. Я вежливо сказал — спасибо, он тоже попрощался, впрочем, довольно холодно. Не поверил, значит, в яхту и божоле.
Солнечные полосы на треснувшем асфальте чередовались с лиловыми, с участка почему-то тянуло дымом. Может, эта змея все-таки подожгла дом?
Я ускорил шаг.
