Елена Черникова - Скажи это Богу
- Насчет на каждом углу шара - это вы здорово сказали.
- Я старался, - пояснил профессор и развязал галстук. - Спать не собираетесь?
- У меня бессонница.
- А, ну ладно, а я посплю. Мне завтра таскать по всей Вене тяжкий груз...
- Сочувствую. С утра займусь гимнастикой для похудения. Спокойной ночи.
Алина забралась в горячую ванну и прислушалась к своим ощущениям.
Да, вот на полках такие же полотенца, как тогда. Вот фирменные флакончики "Хилтона" с шампунями и лось?онами - как тогда. Вот стены из красного искусственного мрамора - как тогда. Все то же самое. Даже сам номер, кажется, тот же. Но в спальне - другой, чужой, незнакомец, и что с ним делать - пока неясно. А где сейчас спит Степан Фомич?
Где-нибудь в каком-нибудь Инсбруке - почему-то мелькнуло это название - спит со своей находкой второго сорта третьей свежести. Алина вспомнила даму из деревянного кафе, с глазами-глобусами. Такие дамы обычно очень демонстративно берегут здоровье и форму: обезжиренные блюда, горные лыжи, no smoking, чай зеленый, алкоголь по великим праздникам и только самый изысканный, а главное - чтоб все об этом знали.
Ненависть к манифестациям деревянной селедки полыхнула ярче ревности. "Так и утонуть можно!" - спо?хватилась Алина и выбралась из ванны, вся в смятении.
Закутавшись в громадное махровое полотенце, она вбежала в спальню. Профессор, укрывшись с головой, спал. Возможно, спал. Алине очень захотелось стукнуть его чем-нибудь тяжелым.
- Вон там, в углу, весьма увесистый торшер, - посоветовал голос из-под одеяла.
- Вы не спите?
- Какая догадливость! - сказало одеяло.
- Бессонница? - с глубоким прискорбием спросила ?Алина.
- Сексуальное возбуждение наступило при мысли о свежевымытой злючке, завернутой в махровое полотенце, - пояснило одеяло издевательски.
- Вы откуда узнали, в каком номере мы со Степаном Фомичом тогда останавливались?
- Связи, знаете ли, связи...
- И дальше так же - по всему маршруту? Дорога жизни?
- Угу, - буркнуло одеяло. - Придете ко мне?
- Я не испытываю, как вы выразились, сексуального возбуждения.
- Ну да, у вас возбуждение исключительно эмоциональное или где-то даже интеллектуальное. И мемориальное. Могу помочь сублимировать...
- Вы же сказали, что романов крутить не хотите? - напомнила она.
- Я и не хочу крутить. Я хочу вставлять и вынимать - сами знаете что и куда. И откуда.
- Зачем? Грубиян...
- Зануда, - прокомментировало одеяло.
- Это пошлость - вставлять и вынимать.
- А что же - вставить и так все и бросить? - расхохоталось одеяло.
Алина невольно улыбнулась - за компанию. Она не ожидала, что профессор так быстро станет человеком - после всего, что они друг другу устроили в Москве.
- Что это с вами, ась? - шепнула она, подкрадываясь к кровати.
- А я на свободе. С чистой совестью. Руководить клиникой - не могу, профнепригоден. Общаться с женой - не могу, она меня сейчас ненавидит больше, чем вы - своего незабвенного. Сидеть в Москве просто так - не хочу, можно спятить. И так далее.
Алина сдернула с профессора одеяло.
- Ага! Так я и думала! - с веселым злорадством вскричала она. - В пижаме! Провокатор!
- Слушайте, мне холодно! - возмутился профессор и сел. - Отдайте одеяло и ложитесь спать. Могу дать снотворное.
- Ну вот, уже в кусты... Возбуждение кончилось?
- Успокойтесь, больная, не надо нервничать. Будьте умницей... - Профессор осторожно, медленно, будто опасаясь укуса, подошел к Алине и сдернул с нее полотенце.
Тима знакомится со сторожем
Кто-то потрогал Тиму за плечо.
- Доброе утро, детка. Ты откуда? - Старик был в большой белой бороде, как в снегу.
- Доброе утро. Я отсюда. - Она показала на домик.
- Значит, ты теперь... как садовый инвентарь, - весело сказал он что-то странное.
- Не знаю. Там женщина на стене...
- Это Пресвятая Богородица с Младенцем, - объяснил старик и перекрестился.
Тима повторила его жест и осмотрела свою правую руку.
- А зачем вы так делаете?
- А ты делай и не спрашивай. Постепенно сама поймешь.
- Хорошо, - согласилась Тима. - Мне нравится...
- Нравится? - удивился старик. - Ну и ну... К трапезе собралась?
- Трапезе?...
- Вот чудо!.. Ты как сюда попала? - И, заметив ее замешательство, переспросил: - Ты хочешь есть?
- Да, - вздохнула Тима. - Это я понимаю.
- А что еще ты понимаешь? Ну - еда. Вода. Спать, ходить, дышать - это ты понимаешь?
- Да.
- Почему ты так грустно сказала? - забеспокоился старик. - Ты знаешь, где ты сейчас находишься?
- Мне сказали: монастырь. И привезли сюда.
- Кто? Как это - привезли? Ты же взрослая. Ты должна сама решать. Это же не детский сад!
Тима не ответила, потому что каждое второе слово старика было непонятно ей. Душа вздрагивала. И самое острое - что такое должна?
- Бедная ты бедная, - продолжал старик. - Ты знаешь такое слово - Бог?
Тима села на траву и заплакала, укрывая лицо длинными волосами. Старик посмотрел-посмотрел, поморщился и сел рядом.
- Что с тобой, детка? Я напугал тебя?
- Я не знаю, - всхлипнула Тима. - Я ничего не знаю! У меня уже спрашивали про Бога, но я ничего не понимаю!.. Кто это, что это, зачем? Что мне делать, что говорить, куда идти... - Ее слова сыпались сами, и старик чувствовал, что у его необычной собеседницы только что случилось какое-то первобытное, очень сильное горе, которое не выплачешь ?легко.
Ему показалось, что девушка и плачет-то не как все. Будто она не умеет плакать. И сама удивляется, откуда льется эта злая соленая вода, стекающая на синие джинсы.
- А почему ты в брюках? - спросил старик, вдруг заметивший ее наряд и прическу, немыслимые в этой местности.
- Пожалуйста, скажите мне, - уже захлебываясь от рыданий, выговорила Тима, - что надо и что нельзя? Мне говорят слова, а я вижу цвет, и многие слова - неправильного цвета!.. И от них бывает холодно!
Старик не смог вымолвить ни слова. Он смотрел в небо и опять крестился - и помочь нечем.
"Вам не больно?"
Профессор сложил полотенце и понес его в ванную.
Голая Алина постояла-постояла - и легла спать.
Профессор вернулся из ванной, выключил свет и тоже лег спать.
- Спокойной ночи, - сказал он.
- Так точно, - отозвалась она.
- Вам не больно?
- Очень больно. Я не могу видеть эти стены.
- Вообще-то уже темно, ничего не видно. Кстати, почему не можете? Вы ведь не любили его. Вы просто боялись утратить стены. Все про какой-то дом плели... Вот они, стены, вернулись к вам. Не о чем больше переживать.
- Да, конечно, спасибо, не о чем...
- Он... эээ... убийца, - напомнил профессор. - Так сказать, ну, образно выражаясь... Он от вас отстреливался.
- Да, я помню.
- Вы любите убийц?
- Нет, я не люблю убийц, - серьезно подумав, ответила Алина.
- Вот и повторяйте это себе перед сном - крепче заснете.
- Интересно, что мне после такой колыбельной приснится?
- А вот и узнаете.
Наступило утро, которого она боялась. За окном все громче выл венский ветер, а пятизвездочные стены дрожали, будто хлипкий шалаш в грозовом лесу.
Профессор поднялся, поздоровался и скрылся в ванной. Алина уставилась на акварель с виноградником и хлюпнула носом.
Все, выдуманное для книги, все, замурованное в годы и в слова, все, чем она надеялась в очередной раз поживиться как материалом жизни для романа, - задрожало и посыпалось. Прикосновения неизжитой боли - не повод к творчеству. Что бы кто ни говорил. Соблазнительная мечта - сглупить и выкрутиться из незавершенной любви, приняв наркоз физического времени и новых слов, - сияющая мечта обнаружила свою несостоятельность. Если топчешься на месте, то в результате и оказываешься в исходной точке - неизбежно. Это не развитие, это не творчество, это история болезни, и нечего лукавить. Профессор изначально был прав.
"Надо написать Анне, извиниться, покаяться и прекратить всю эту чушь. Я уже не маленькая - писать книжки про любовь со знанием дела. Ишь, нашлась умная! Боже, как стыдно!.."
Мощный, палящий стыд - куда деваться от него? Алине было стыдно и перед подругой, и перед профессором, и перед собой. И особенно - перед Богом. И даже перед юной малознакомой Тимой, оставшейся далеко в России.
Отсюда, из другой жизни, вся возня с чувствами, с живописательством оттенков былого, - все простое человеческое показалось ей таким натужным и бредовым, что впору спрятаться под кровать. А не только под одеяло.
- Вы рыдаете? - заметил профессор, входя.
- ...
- Очень хорошо.
- Да, - всхлипнула она. - Извините меня.
- Ничего, это исключительно полезно. И всего-то один город!.. Что дальше-то будет?
- Вы знали, что я... - Алина не смогла говорить. Опять волна слез.
- Нет, я ничего не знал. И не подумайте, что я закоренелый альтруист и что моими руками вас кто-то или что-то наставляет на какой-нибудь истинный путь. У вас пока нет пути. Сбились с дороги. Собственно, с этим вы ко мне и явились - тогда.
- Чем я заслужила ваше нынешнее отношение? Я не сделала вам ничего хорошего...
