Елена Черникова - Скажи это Богу
- Сама не знаю. Она как ангел...
- Уже нет. И не стоит вам лезть в это дело.
- Я не прикасалась к вашей голове, честное слово, - с мольбой сказала Алина.
- Я теперь тоже так думаю. Дружеская просьба отменяется. Вы не сможете ее выполнить. И не надо, сам разберусь...
- Пожалуйста, скажите, где Тима?
- Скажу только то, что уже сказал: я собираюсь в командировку и приглашаю вас за компанию.
- Чего только не бывает на свете, - пробормотала ошеломленная Алина.
- Я давно не путешествовал...
- Так в командировку или в путешествие? - уточнила Алина.
- Вы прикидываетесь очень спокойной, а на самом деле дрожите как осиновый лист, - сообщил ей профессор. - Вы тоже нуждаетесь в отдыхе. А путешествия дают отдых, знаете ли...
- У вас есть жена. Или мне померещилось?
- Не померещилось. Но я совершил сегодня кое-что... непростительное, с ее точки зрения. Она теперь откажется ехать со мной куда бы то ни было. А к вам ревновать не будет - ведь вы клиент, как она думает до сих пор.
- А как думать мне?
- Как хотите. В мои планы не входит крутить с вами романы. И во мне - к вам - ни капли жалости. Вы невольно разнесли мою жизнь в щепки. Мне пусто, скучно, бесцельно. Все глупо и бездарно. Вы тоже пока ни на что не способны, пока не отделались от своего драгоценного прошлого, которое я не дал вам расписать в книге...
- Я обошлась без вашей указки, - сообщила Алина.
- А! Все-таки нацарапали свой душевный крик, - вздохнул профессор. - Почитать дадите?
- С авторской надписью после выхода тиража.
- Извините, милая, но я о вас был лучшего мнения.
- Какого же?
- Мне казалось, что вы, неглупая женщина и талант?ливый писатель, давно должны были сообразить, что волна эротиче?ского гула, столь любезного вашему сердцу, сходит на нет. И что читатель двадцать первого века, помешавшийся на action, вымрет первым. Причем вы?мрет физически, от разрушительных вибраций жанра. Появляется новый читатель, тоже двадцать первого века, у которого сначала приостановится дыхание от изумления перед новой бездной, перед другой вечностью, другим чувством времени, а потом польются новые откровения, космос вплотную подойдет к каждому, и без новой, вразумительной библии - не обойтись, как без второго пришествия, - вдохновенно возвестил доктор. - Впрочем, еще вчера я думал иначе и, уж конечно, не собирался говорить это вам. Нужна новая книга, то есть новая...
- А со старой - что-то не так? Ее уже все наизусть выучили? - поинтересовалась Алина. - Я не пророк, я сейчас простой отшельник, которому издательство заказало роман, а не Писание...
- Вы точно не пророк, а простая дура, поверьте моим сединам. Я и за деньги не смог отвратить вас от дури, так, может, за бесплатно получится, - с досадой сказал он.
- Вам бы скульптором родиться. Доктор Пигмалионов, - попала она в болевую точку.
Профессор сник и замолк. Вспомнилась река у монастыр?ских стен, прощальный жест Тимы. Вспомнилось острое счастье, когда она ушла за ворота, и ост?рое несчастье, когда он вернулся в город и собирался рулить к дому, а поехал, как за веревку притянутый, к Алине.
- Подумайте над моим предложением. Путешествие, командировка - как угодно. Расходы все мои. С вашим издателем я договорюсь об отсрочке. Не сдавайте ваш текст в редакцию, подождите, не надо. - Он встал и направился в прихожую.
- А вы упрямы, - сказала Алина, открывая дверь.
- Спасибо за кофе, - ответил профессор.
Последний разговор с женой
Весь вечер он кружил по Москве, перегрел двигатель и к ночи вернулся в клинику. Поднялся в кабинет, налил коньяку, сел у холодного камина и почувствовал, что вот-вот заплачет. Неслышно вошла жена.
- Как она? - с тревогой спросила Вера.
- А тебе не интересно - как я? - спросил Василий Моисеевич.
- Очень интересно. Дальше некуда как интересно...
- Я уезжаю в командировку, - сказал он небрежно.
- Катись, пожалуйста, хоть к чертовой бабушке! - отрезала жена.
- Вот и поговорили. - Профессор одним махом опрокинул рюмку.
- Налей мне, - сказала жена.
- Нет проблем. - Он налил.
Она посмотрела на свою рюмку и выплеснула коньяк в лицо мужу.
Первый день в монастыре
Матушка-настоятельница вошла в затруднение. Солнечное дитя, без особых комментариев присланное ей старинным знакомцем Василием Моисеевичем, было ни на что не похоже.
Матушку попросили сделать все возможное. И все. А что возможно, если дитя словно новорожденное - в двадцать-то лет!
Матушка разговаривала с Тимой два часа. Примерно так:
- Почему ты решила прийти к нам?
- Я не знаю.
- Ты знаешь, что такое монастырь?
- Не знаю. Читала в журнале...
- Может быть, ты любишь Бога?
- Не знаю. Мама не говорила мне об этом.
- А папа?
- Он доктор, он не знает... Он сказал, что не знает, может ли Бог сосчитать оттенки.
- Понятно. - Матушка задумалась. - Деточка, а что ты любишь?
- Все.
- Все-все? Даже плохое, злое?
- Я не понимаю.
- Ну хорошо, а что ты умеешь?
- Смотреть.
- Ты училась в школе?
- Не знаю.
- Скажи, ты болела чем-нибудь?
- Не понимаю.
И так далее в том же ключе. "Лукавит? Страдает? Что с ней?" Отпустив Тиму, настоятельница задумалась и потянулась было к телефону. Потом убрала руку с аппарата и пошла к службе. Загадочная девушка настолько поразила матушку, что принятие любого решения, выбор линии поведения - все эти обычные вещи сейчас казались ей нереальными, недостижимыми, и только на Бога было ее упование. Давно матушка так не нуждалась в совете Всевышнего. И было еще какое-то воспоминание, неуловимое, как незаписанный сон. Надо было обязательно что-то очень важное вспомнить - матушка чувствовала это всем сердцем, - но ответ пока не приходил. Значит, ждать и молиться...
Тиме выделили небольшую комнату в пристройке, где хранился огородно-садовый инвентарь. Комната пустовала с незапамятных времен, а сейчас для Тимы ни?кто не смог придумать ничего более подходящего: ни с послушницами, ни, разумеется, с монахинями Тиме жить вместе было нельзя.
Поставили кровать, стул, тумбочку. Имелся встроенный шкафчик, куда Тима с трудом впихнула привезенный гардероб на все сезоны.
В углу жила икона, и Тима разглядывала ее полдня, удивляясь странному свойству изображения: с этой женщиной очень хотелось поговорить. Казалось, стоит только спросить - а ответ уже готов: такое было лицо у женщины. Но Тима не знала, что спросить, и озадаченно ходила по комнате взад-вперед, возвращаясь к доске и мучаясь, как от немоты.
К ночи она устала и уснула не раздеваясь.
Перед дорогой
В тот день у Алины появилось новое чувство, с которым она не знала, как обращаться.
Она опять была в Храме и молилась Богу.
Иногда поглядывала на прихожан - от этой привычки избавиться не удавалось.
Ничто не предвещало.
Толстая бабища-служка, обычно резво выкидывающая прихожан из этого Храма строго сразу по окончании службы, на сей раз почему-то помалкивала, хотя дело подошло к финалу.
"Охрипла, - подумала Алина про бабищу. - Или совесть... Хотя откуда..."
Подошла маленькая приветливая старушка, почистила подсвечники. Эта старушка, наоборот, никогда никому не хамила. Чуя неофитов своим мягким сердцем, отвечала на все их празд?ные вопросы, подсказывала молитвенные тексты - и вообще была очень приятный человек.
Алина перекрестилась и краем глаза подсмотрела: как ведет себя свечка, которую она поставила за здоровье своих родных пять минут назад.
- Матушка... - начала было Алина, чтобы старушка не трогала ее свечку, но примолкла.
Старушка аккуратно обошла вкруг свечки пушистым веничком, сбросила крошки в ладошку и тихо исчезла.
Свечка рыдала черными слезами. Бывающие в храмах знают это состояние свечек.
"Что же такого плохого у нас в родне? - подумала Алина. - Так, суета, конечно, любви мало, нечуткости многовато, но не до такой же степени..."
Свеча не оплывала даже, а обливалась сама своими краями, быстро сворачивающимися в густо-черные валики. А потом они опадали под своей тяжестью, тучно?стью, они плюхались в подсвечник и пугали бедную Алину, ничего не понимавшую в сегодняшнем выступлении свечки.
Алина очень осторожно вздохнула, чтоб не напугать свечу. "Может быть, нас не видно? Может быть, наша семья не слышна, не пробивается? Ведь написана же про что-то сказочная шапка-невидимка!.."
И вдруг ей захотелось совершить невероятное: поставить свечу о здравии самого Господа Бога...
Куда поставить? Почему она имеет дерзость... даже выговорить нельзя. Молиться надо Ему! Но за Него? Перед кем? Ну не перед бабищей же толстой!
Огорошенная своим желанием, своей глупостью и бессердечием, Алина покинула Храм, даже не перекрестившись на выходе. Забыла. Руки-ноги-голова вразлад пошли. Туманное объятие полустраха, полувосторга... Она очень медленно спустилась во дворик, увидела неподалеку скамеечку, но сесть не решилась и побыстрее пошла прочь, как будто кто-то мог слышать ее грешные мысли: она ведь только что хотела защитить Бога. Но не знала - кому бы свечку за Него поставить. Это кощунство или как?
