Сергей Кузнецов - Гроб хрустальный. Версия 2.0
– Я тут думал на днях, – продолжал Горский, – почему все индифферентны к смерти Снежаны. Наверное, то, что кажется драмой, когда тебе 15 лет, к 30 больше не драма. Вот смерть – сначала кажется, что это the issue, важная тема для общей беседы. А потом выясняется, что это очень личное дело, о котором и говорить как-то неловко. А чужая смерть – чужое дело. И, значит, использовать чужую смерть для размышлений о своей собственной как-то нескромно. Снежана ведь умерла не для того, чтобы преподать нам, скажем, урок нашей смертности.
– То есть она умерла напрасно? – спросил Глеб.
– Не в этом дело. Просто однажды становится неловко, неудобно как-то вкладывать свои смыслы в чужие смерти. А если нельзя вложить смысл, проще забыть. Я не говорю, что этот способ лучше того, что в пятнадцать лет.
– А что в пятнадцать? – спросил Глеб, вспомнив Чака.
– В пятнадцать кажется, что говорить о чужой смерти – самое милое дело. Единственная стоящая тема для разговора.
– У меня одноклассник в 15 лет покончил с собой, – написал Глеб и снова почувствовал: совсем недавно что-то напомнило ему о Чаке, что-то не связанное с их классом – но не мог вспомнить, что именно.
В комнату заглядывает Ося, прощается. Глеб говорит Подожди минутку, набивает "/ME сейчас вернется" (Горский это увидел как "*Gleb сейчас вернется"), выходит в прихожую, говорит Осе:
– Ты уже убегаешь? Мне поговорить надо.
– Давай завтра на концерт сходим. Заодно поддержим лучшие силы сопротивления антинародному режиму. Я тебе кину координаты клуба.
Ося уходит, Глеб возвращается в комнату. Сквозь приоткрытую дверь видит Нюру Степановну. Сидит, не поднимая головы, словно не замечая его, будто и не было ничего, как и обещала, никак не скажется на наших отношениях.
В комнате Глеб спрашивает Андрея, давно ли тот знает Осю.
– Со времен scs/scr, – отвечает Андрей, не отрываясь от клавиатуры.
Далекие времена, вспоминает Андрей, я уже расстался с Сашей, еще не переселился в Хрустальный, еще не познакомился со Снежаной. Я жил тогда в маленькой однокомнатной на Юго-Западе и по ночам зависал в Сети, глядя, как на черном экране сменяют друг друга зеленые буковки. Девушки редко меня отвлекали, после Саши не хотелось ни с кем встречаться.
– Что это такое? – спрашивает Глеб, и Андрей, вздохнув, поворачивается к нему.
– Это то, чем был русский Интернет до появления WWW, – говорит он. – Юзнет. Ньюсгруппы.
Зеленые буковки на черном экране. Люди, бывшие всего лишь именами. Темные московские ночи в пустой одинокой квартире. Воспоминания о Саше, редкие подруги, чьих имен уже не вспомнить. Преддверие Хрустального, преддверие русского Интернета.
– Что это такое? – повторяет Глеб. Ему в самом деле интересно, на этот раз он решает все-таки понять: что такое scs/scr, не кивать при первом же непонятном ответе. Он вспоминает Снежану: сколько раз я кивал в ответ на ее слова? Может, если бы спросил, я бы лучше понял ее? Может, если бы спросил – спас бы от смерти?
Андрей снова вздыхает:
– Юзнет – это что-то вроде больших подписных листов, разбитых по темам.
Это – зеленые буквы на черном фоне, ночь за окном, свет в глубине монитора. Как рассказать, что это было? Когда все забывали про темы и общались. Когда заводились романы, писались стихи и проза, репутации создавались и гибли? Лучшее место для человека, каким был я, для человека, махнувшего на себя рукой.
– Все, кого ты видишь здесь, в Хрустальном, два-три года назад были там. Интернет больше таким не будет.
Мы все больше не будем такими, думает Андрей, мы не будем такими, как до юзнета, такими, как до Паутины, такими, как до смерти Снежаны.
– А чем это так отличалось от WWW? – спрашивает Глеб и думает: я все время забываю, Андрей не из Москвы, а из Екатеринбурга. Оказывается, матшкольники водились не только в нескольких знаменитых московских школах.
– В юзнете был мгновенный фидбэк, – отвечает Андрей. – В Паутине я могу писать что угодно, а в юзнете нельзя соврать. Там тебя ценили по тому, что и как ты пишешь. Настоящий гамбургский счет. Те, кто через это прошли, приобрели такой опыт – они как братья на всю жизнь.
Как братья и сестры. Как женихи и невесты. Как вечные любовники, так и не встретившиеся в real life. В скучном мире нашей реальной жизни. Черные буквы на зеленом фоне.
– И кто там был? – спрашивает Глеб.
– Все. Из тех, кого ты знаешь, – Ося, Бен, Арсен, Сережа Романов.
– Я не знаю Сережи Романова.
– Это который SupeR, – поясняет Андрей. – Где-то в Америке живет, Снежана через него к нам попала.
Вспоминает: впервые увидел в прихожей, вошла с дождя, абсолютно мокрая. Оранжевые джинсы, синяя майка, прилипшая к телу, смешно выпирают соски маленьких грудей. Маленькая девочка, Белоснежка в густом лесу, юная девушка, не помышляющая о собственных детях.
Глеб думает: ведь и Снежана когда-то впервые пришла сюда, вспоминает: вот он стоит посреди прихожей, Снежана прощается с Арсеном, невысокая шатенка в яркой полупрозрачной юбке и черной маечке, полоска голого живота, в пупке блестит сережка. Вспоминает: А ты мог подумать, когда встретил меня в Хрустальном, что через неделю будешь ебать в задницу, как Марселуса Уоллеса? Кто такой этот Марселус Уоллес?
Андрей вспоминает: мы остались вдвоем, Шаневич ушел спать, остальные разбрелись по домам, Снежана сказала: давай посмотрим киношку, мне очень хвалили. Фильм назывался "Макулатура", не сразу въехал в сюжет, перевод был чудовищный. Два гангстера, черный и белый, конкурс танцев, овердоз героина, остановка сердца. Брюс Уиллис в роли боксера. Черный негрилла, босс мафии. Как его звали? Марселус Уоллес. Охуенно, сказала Снежана, когда все закончилось. Мы уже сидели обнявшись, так и остались. Я повернул ее лицо ко мне и поцеловал в губы, сказал: I love you, Honey Bunny, цитатой из фильма. Она засмеялась сквозь поцелуй.
– А почему это кончилось? – спрашивает Глеб.
– Потому что WWW удобней. То, что делается на Вебе, остается навсегда, и проще по IRC общаться, чем писать друг другу письма. Люди, знаешь, ленивы и нелюбопытны.
Снежана была любопытна, думает Андрей, любопытна и неленива. Когда мы занимались любовью, когда говорили на канале #xpyctal, когда просто трепались на кухне. Только потеряв, понимаешь – как это было важно. Саша, Снежана, черные буквы на зеленом фоне.
Глеб представляет: все, что он знает сегодня, тоже исчезнет, словно юзнет. Через пять лет какое-нибудь IRC будет казаться бессмысленным сочетанием букв, как scs/scr – что, кстати, значило soc.culture.soviet и soc.culture.russian, а нынче не значит совсем ничего. Ничего не значит, никому не нужно, словно "Эрика" во времена персональных компьютеров, принтеров, ксероксов.
– И что, – спрашивает он, – от юзнета теперь ничего не осталось?
– Почему ничего? – отвечает Андрей, – вот на binaries порно лежит. Кто же даст пропадать? Особенно – если педофилия или там про животных. В киоске не купишь.
Как-то смотрели вместе: я, Снежана и Бен. Там был какой-то группешник и Снежана, сказала: а вы пробовали когда-нибудь? – и я отказался, еще до того, как она предложила. Неленива и любопытна, колечко в пупке, торчащие соски трогательных грудей. Лучшая порнография, что была в моей жизни.
– А русского юзнета больше нет, – вздыхает Андрей. – И, значит, что толку об этом говорить.
Что толку об этом говорить. Что толку – искать виноватых. Что толку – расследовать преступления, искать убийцу. Никого не вернешь, ничего не отыграешь назад. Что толку.
Он вновь поворачивается к экрану. Глеб смотрит на него и думает: он тоскует по временам юзнета, как кто-то тоскует по школьным временам. Нет никакого значения – случилось что-нибудь в real life или только по ту сторону экрана. Узы виртуального братства куда крепче той сети, что пыталась сплести Снежана. Как наша школьная дружба продолжает себя стараниями Вольфсона на подписном листе. Спрашивает:
– А подписные листы тогда были?
– Да, – отвечает Андрей. – Я был подписан на полдюжины. Самый смешной назывался miracles. Я на него подписался, потому что думал, что он – про чудеса. При регистрации меня спросили, были ли у меня публичные выступления. Я решил, это шутка и, типа, ответил, что да. А потом оказалось, это лист для фокусников.
Потому что – чудес не бывает. Только в кино. Два гангстера, черный и белый, стоят посредине комнаты, пули не задели ни одного. Как если бы нож прошел мимо Снежаны, разрезал пустоту вокруг ее шеи, вернулся на кухню, не причинив вреда. Будь я чудотворцем – или хотя бы фокусником, – я постарался бы сделать так, сделать ее неуязвимой, дать ей еще один шанс, стать ей отцом, защитить от удара. Шатенка или блондинка, в коротеньких майках, в чулках на резинке, с колечком в пупке. Ты была в моей жизни – и тебя больше нет. Как разноцветных ликеров, как Саши, как одиноких ночей Юго-Запада, как зеленых букв на черном экране.
26
Горский пишет Глебу:
"Прости, я ухожу спать, но хочу сказать, что меня удивляет твой метод расследования. Ты приходишь к человеку и словно говоришь ему: "Докажи, что ты не убийца, предъяви свое алиби". И он говорит: "Я не убийца, убийца – het". Ты говоришь: "Хорошо", – и на этом все кончается. Между тем, ты и так знаешь: het – убийца. И надо не спрашивать этих людей, какие у них никнеймы, а попросить их рассказать про het, например, надеясь, что убийца себя выдаст. Если, конечно, убийца в самом деле het. Пойми: убийца реальной Снежаны – виртуальный персонаж het. Возможно, и ловить его надо в Сети – но для начала хорошо бы понять, что он из себя представляет".
