Хельмут Крауссер - Сытый мир
Юдит постепенно успокоилась. Но ещё дрожала. И сказала, заикаясь:
— Ну и что — ну и получу по морде. Это же моя морда!
— А это — наше пиво! Держи себя в рамках, пока ты среди нас новенькая. Веди себя тихо, только смотри и слушай! Здесь действует совсем другая этика, отличная от той, которую ты вычитала из романов. Понятно?
Она взволнованно растирает себе правое ухо и долго пыхтит.
— О’кей.
— На самом деле о’кей?
— Да.
— Мне очень жаль, что мне пришлось на тебя накричать.
— Ничего.
Она быстро успокоилась. Мы слоняемся от одного утла зала ожидания до другого. Делаем привал на багажных весах, идём сквозь яркие огни Шиллер-штрасе с её секс-шопами, возвращаемся назад, стоим в зале с багажными тележками и контейнерами для вагонов-ресторанов, нас оттуда прогоняют, мы идём вдоль железнодорожного пути, пока не кончается вокзальная крыша над перроном, смотрим на множество рельс, которые разветвляются, смотрим на зелёные и красные огни над путями, рядом с силовыми проводами. В здании радиоузла постепенно умирает освещение.
Неподалёку от нас ждёт отправления поезд на Рим в 23 часа 20 минут, с одиннадцатого пути. Он отправится через сорок минут. Юдит поднимается в вагон первого класса, который ещё совершенно пуст. Кресла в купе можно сдвинуть вместе, превратив их в лежанку. Мы валимся на неё, ласкаемся и задёргиваем штору на стеклянной двери.
При мысли о Риме я становлюсь сентиментальным. Юдит тоже.
— Ты меня любишь? — спрашивает она.
— В следующий раз спроси меня об этом через десять лет.
— Хочешь, сделаем это здесь? Прямо сейчас?
Я выглядываю в окно, смотрю на часы. До отправления ещё тридцать минут. Ну, хорошо. Юдит стягивает свою майку через голову. Она вдруг заторопилась. В купе темно, лишь немного коричневатого света проникает из коридора сквозь ткань шторы.
— Я чувствую что-то, чего ты не видишь, и оно становится твёрдым!
— Дурачок! Это не эротично!
— Нет?
— Иди же, наконец, ко мне!
Она принимает меня в свои объятия и покусывает мочки моих ушей. Я чувствую полное расслабление и покой — похоти в этом ощущении почти не остаётся. Мир колышется над нами, несёт меня, словно на крыльях. Она дирижирует моим членом между её ног. Чувство такое, как будто только что было подписано перемирие. Как будто тридцатилетний человек дожил до окончания тридцатилетней войны. Наконец-то.
Наконец-то это произойдёт. Тук-тук.
Кто-то стучится в окно.
Мне следовало бы задуматься об этом раньше. Уж если фатум не хочет чего-то, то он и не допустит этого. Кто стучит — это Том? Ну я ему сейчас задам.
— Эй, Хаген!
О нет…
— Быстро, Юдит, одевайся и удирай что есть мочи! Быстро! Беги и не оглядывайся! И ни о чём не спрашивай!
Она подчиняется. Но уже слишком поздно.
По коридору вагона уже громыхает Швайнебакке.
Я как раз только успел натянуть штаны, как он повернул выключатель.
— Ну, взгляните-ка на них! — восклицает он, ухмыляется и втискивается в купе.
Не надо было мне выбрасывать опасную бритву. Сейчас бы я нашел ей применение. Совершенно точно.
— Я полагаю, хоть и с великой неохотой, что у вас нет билетов на этот поезд? Или я не прав?
Юдит делает храброе лицо и хочет проскользнуть мимо него. Он хватает её своими толстыми, волосатыми пальцами.
— Ну-ну, юная фрау, куда же вы?
Юдит колотит его кулачками. Над этим он только посмеивается.
Я плюю ему под ноги. Он грозит мне.
— Следовать за мной! Руки за спину!
— Эй, послушай, Швайнебакке, неужто это так необходимо, а?
— Не называй меня Швайнебакке! — ревёт он, разбрызгивая целый фонтан слюны. Отвратительно. — Что необходимо, а что нет — с этой минуты решаю я!
Он достаёт из-за пояса наручники и приковывает нас друг к другу. В этом жесте есть что — то красивое. Я делаю Юдит быстрый поцелуй, но не попадаю, мой поцелуй соскальзывает с её щеки. Швайнебакке пинает меня под зад и толкает нас по коридору к выходу из вагона, потом через зал, держа наизготовку свою дубину. Боже мой, как он важничает! Видимо, насмотрелся вестернов.
Все на нас пялятся.
Том в ужасе раскрывает рот. Фред застыл с сомкнутыми губами и белыми кулаками. Лилли вздыхает. А Метис подходит и бежит рядом с нами.
— Хаген, что случилось? Швайнебакке, что ты делаешь?
— Не зови меня Швайнебакке, ты, дрянной негр! Скоро я и до тебя доберусь!
— Я горжусь тем, что я метис!
Бакке ничего на это не отвечает. Он гонит нас к двери вокзального отдела полиции и захлопывает эту дверь перед носом у Метиса.
Судя по всему, он замышляет что-то великое. Я с интересом жду, как же он всё это обоснует.
Старое пугало в униформе, отдалённо смахивающее на бабу, — он отстёгивает от меня Юдит и уводит её за дверь с матовым стеклом. Мне хочется крикнуть Юдит вдогонку: «Я люблю тебя!
Не сомневайся!» Но только не при Швайнебакке, я не хочу, чтобы он это слышал. Нет.
Он указывает мне на стул и усаживается напротив меня. Судя по виду, он на вершине блаженства.
— Ах, Хаген… сказать по правде, я думал, что доберусь до тебя только зимой…
— До зимы ты не доживёшь! В этом я тебе клянусь!
— Очень хорошо! Поговори мне ещё!
Я умолкаю.
— И развратные действия с малолетней… Она же ещё ребёнок, ты, козёл!
— Понятия не имею, сколько ей лет.
— Неважно. Ты её трахал. Да, ничего не проходит даром.
— Я её не трахал. Хотя сожалею об этом.
— Серьёзно?
— Да.
— Слушай, Хаген, ты у нас поистине трагическая фигура.
— Я знаю, знаю…
Он противно смеётся.
— Ну, хорошо. Давай будем подсчитывать. Целенаправленное отчуждение вокзального имущества. Нахождение в вагоне без билета. Загрязнение купе…
— Что?
— Ты же прямо передо мной плюнул на пол! Сам виноват! Штраф на очистку составляет сто пятьдесят марок. Есть у тебя такие деньги?
Вопрос даже не стоит ответа.
— Ну, вот. Угрозы служащему при исполнении, сопротивление при задержании. И это уже в который раз… Хаген, думаю, в следующий раз я увижу тебя только зимой.
Над моей головой медленно крутится вентилятор.
— А к твоей малышке я приступлю прямо сейчас. Моя коллега пока что устанавливает её личность. Если ей ещё нет шестнадцати, то я тебе не завидую!
— То есть?
— Вы трахались. Я это ясно и недвусмысленно видел!
— Я бы возненавидел тебя в пыль и пепел, если бы это не было пустой тратой энергии!
— Послушай, Хаген!..
Он наклоняется ко мне через стол и шепчет:
— Мы могли бы с тобой разойтись по-доброму. Но для этого ты должен быть мёртвым… пойми это! Почему ты снова и снова здесь ошиваешься? Таких подонков, как ты, я отсюда повымету! Это мой вокзал! Я держу его в чистоте! Вали отсюда подальше, и тогда ты можешь быть спокоен!
Как это просто для него! Он застёгивает свой тёмно-синий мундир и шипит сквозь зубы какой — то странный звук.
— Я отправлю тебя на Этт-штрасе. Увидимся уже у судьи. А сейчас я должен позаботиться о девушке. На неё хотя бы смотреть приятно, не то что на тебя.
Я топаю ногой, не контролируя себя.
Он широко ухмыляется и подписывает препроводительные документы. В помещение входят були в зелёном, забирают меня и ведут в полицейскую машину.
Я имею против полицейских не больше, чем против булочников, мясников и всех остальных граждан, это было бы грубым заблуждением, но ведь у торговца цветами на углу всё-таки не столько возможностей продемонстрировать мне своё непонимание.
А ведь всё могло быть так красиво!
В зелёно-оранжевом свете вокзала, в запахе европейских городов, которые хранят в себе прибывающие поезда, в той стороне, у ящиков и юрких электрокаров, у деревянных складов, где хранят товары и грузы, — вот где нам следовало бы сделать это, с больными голубями у нас над головой, с пыхтением металла, с испарением ржавчины, влажного картона и рассыпанного повсюду стиропора. Оттуда мы могли бы сбежать в любую минуту. Но нет, мы сами забрались в ловушку… идиоты! Надо было держаться поосторожнее. Злой рок подстерегает повсюду. До тошноты, до рвоты. Ведь много ли нам было надо? Лишь бы звёздная и тёплая ночь — и всё. Это сильная штука!
Полицейский чёрный воронок кружит по кольцу старого города.
Остановился на углу Этт-штрасе и Лёвенгрубе, у центрального полицейского отделения — четырёхэтажной зелёно-коричневой коробки. Знакомой мне вдоль и поперёк.
Уже слишком поздно быть важным; допрашивать будут только завтра.
Клетка вполне обжита и населена. Тут уже сидят пятеро красно-винных бродяг с червивыми бородами, самого жёсткого сорта, они здесь уже свои, как дома. Их нельзя принимать всерьёз.
ГЛАВА 11. МОМБАСА, КЕНИЯ
в которой мальчик с его родителями претерпевает отпуск благосостояния, а серебряные ящерицы теряют всякий страх
